«Михаэль Ханеке сказал, что берет меня на роль злой медсестры»
— Совсем недавно на Берлинском кинофестивале представили фильм «Маруся», где вы сыграли русскую женщину, скитающуюся по Парижу с малолетней дочкой…
— Первоначально режиссер Ева Перволовичи задумывала историю через восприятие ребенка. Но через несколько съемочных дней стало понятно, что работать с маленькой девочкой очень сложно. И мы сконцентрировались на маме Маруси, то есть на моей героине. Оттолкнулись от реального человека. Но мне казалось не очень интересным делать кальку с жизни Ларисы, прототипа моей героини. Многое было придумано, практически на 80 процентов. В какой-то момент она ведет себя как ребенок: безответственно, не понимая всей крайности ситуации, надеется на встречу с прекрасным принцем…
— Вы больше десяти лет назад приехали во Францию. К вам тоже относились как к девушке из Восточной Европы?
— Конечно, поскольку у меня есть акцент, и черты лица русско-татарские. Предлагали роли не француженок, а героинь, приехавших из бывшего Советского Союза. По сценариям, которые мне присылают, можно проследить развитие нашей страны. Когда я приехала во Францию, в основном это были роли бедных девушек-студенток, которые не могли ничего добиться в жизни, и все заканчивалось на панели. А сейчас возникают образы жен олигархов в мехах и бриллиантах. За короткий период произошли кардинальные изменения в восприятии России.
— Про вас, Динара, нашему зрителю почти ничего не известно. Хотя многие фильмы с вашим участием мы видели. Вы намеренно храните тайну?
— Я уехала из России в тот период, когда, кроме фильмов «Замри — умри — воскресни» Виталия Каневского и «Ангелы в раю» Евгения Лунгина, которые мало кто видел, у меня ничего и не было. Хотя я снималась у Алексея Балабанова в картине «Про уродов и людей» еще в пору учебы в институте. Но вы правы, я и во Франции не афиширую подробности своей жизни. Можно существовать и без журнальных обложек. Мне интересно рассказывать истории своих персонажей, но не о том, что я ем и где отдыхаю. Не думаю, что людям так уж интересны мои суждения о жизни.
— А где же ваше актерское тщеславие?
— Оно было в какой-то момент, а сейчас его нет. Мне интересно работать, встречаться с людьми, но не интересно фотографироваться и давать интервью, хотя делать это, видимо, надо. У меня двое детей, которыми я много занимаюсь, отвожу их в школу и забираю оттуда. Это не менее важно, чем кино. Может быть потому, что я не работала в театре. А кино, если даже у тебя главная роль, занимает четыре-пять недель. Это же немного. Я не стахановец. У меня — один-два фильма в год. Я тщательно выбираю роли. Не могу сказать, что меня забрасывают сценариями. Иногда смотрю на свою фильмографию и думаю: как только меня находили режиссеры? Как будто бы предначертан какой-то путь.
— Вы снялись у Михаэля Ханеке в фильме «Любовь». Как попали к нему?
— Ассистент Ханеке видела мои фильмы «Замри — умри — воскресни!» и «Генсбур. Любовь хулигана» и хотела со мной поработать. Ханеке проводил пробы на двух медсестер — хорошую и плохую. Я подумала: может быть, меня возьмут на положительную героиню. Мы встретились, и Михаэль Ханеке сказал, что берет меня на роль злой медсестры. «За что?!» — подумала я. «Мне нравится, что у вас такая солнечная внешность, а персонаж будет совершенно другой», — сказал он мне. Я, конечно, все равно была рада неимоверно. Ни в каких мечтах не могла вообразить, что буду когда-нибудь работать с таким режиссером. Это была небольшая роль, но те минуты незабываемы.
«Я бросилась на пол и стала кричать: «Хочу сниматься в кино!»
— Сколько вам было лет, когда вы снимались впервые в картине «Это было у моря» Аян Шахмалиевой?
— Какой это замечательный фильм про больных сколиозом детей!.. Мне было лет десять-одиннадцать. Я сыграла горбатую девочку. Мы снимали целое лето в Евпатории — получились замечательные каникулы. Моя мама — учительница начальных классов — услышала, что на «Ленфильме» проходит набор девочек и мальчиков от 10 до 14 лет. И я поехала с подружкой и ее бабушкой на киностудию. На нас посмотрели какие-то женщины, выстроили в две колонны из тех, кто годится и кто нет. Меня в первый раз «забраковали», а подружку взяли. Но я перескочила в колонну отобранных детей, потому что мне очень хотелось сниматься. Надо было прочитать басню, спеть песенку. Я приготовила стихотворение, начала его читать. Меня остановили: «Спасибо, девочка. Мы тебя запишем. Ты — такая маленькая, худенькая. А мы будем фильм про блокаду снимать». У меня началась истерика. Я бросилась на пол и начала биться в конвульсиях и кричать: «Я хочу сниматься в кино, возьмите меня, пожалуйста!» Меня стали успокаивать: «Ты сейчас споешь нам песенку, и мы тебя возьмем». Я встала, отряхнулась, спела песенку — взяли.
— Так хотелось сниматься?
— 90 процентов девочек мечтают об этом. С детства мне нравилось песенки петь, танцевать, в школьных спектаклях участвовать. Но я была болезненно стеснительной. Наверное, произошло что-то на подсознательном уровне: непременно преодолеть препятствие, чтобы излечиться от комплексов. Кино стало прекрасным приключением.
— Почему же вы не погрузились с головой в любимое дело, а пошли в электротехнический институт?
— Это было в 1993 году. Помните, что тогда происходило в стране? Мои друзья по «Ленфильму» пошли продавать пирожки в ларьках. Родители просили меня не идти в театральный институт, а получить серьезное образование. Я их прекрасно понимаю и ни о чем не жалею. У меня были замечательные педагоги. Я многому научилась и стала пионером освоения новой специальности — «связи с общественностью». Причем на базе электротехнического института. При этом я продолжала сниматься в кино.
— Вам никогда не мешало отсутствие актерской школы?
— В кино — нет. Если бы я работала в театре, наверное, все было по-другому. Хотя во Франции можно обойтись и без специальной подготовки. У них все намного проще. У меня нет теории, но есть практика. Я с такими режиссерами работала, о которых можно только мечтать.
— И всегда все получалось?
— Не все было гладко. Но с каждой картиной чему-то учишься, набираешься опыта. А я — наблюдательный человек. Это бесконечный процесс самоусовершенствования.
— Языковой барьер возникал?
— Во время работы на моих первых фильмах во Франции я иногда даже не понимала, что говорю. Учила фразу, и все.
— Вы состоите в профсоюзе, который оберегает ваши интересы?
— Не состою. Я — член киноакадемии, вручающей главную кинематографическую премию Франции «Сезар». Ты им становишься автоматически, после того, как тебя выдвигают на какую-то номинацию (Динара выдвигалась на «Сезар» в 2004 году за работу в фильме «С тех пор как уехал Отар». Кстати, у нее есть номинация и на премию Европейской киноакадемии — за лучшую женскую роль, фильм Алексея Балабанова «Про уродов и людей». — С.Х.).
— А что вас заставило уехать из России? Вы же рванули в неизвестность?
— Все мои друзья, с которыми я училась в университете, разбросаны по миру. У меня двое детей. Мальчику — 12 лет, и девочке — 5. Смотрю на них и вспоминаю, как мама твердила мне с детства, что надо учить английский и французский языки, уезжать из страны, где нет никакого просвета… С этим я и росла. Никогда не скажу своим детям, что надо покинуть Францию. Французы гордятся своей культурой, языком, кулинарными способностями. Я сначала поехала работать, на съемки, потом встретила молодого человека, который стал моим мужем, уже после окончания института. Но ненадолго, всего на шесть месяцев. Потом я встретила Жан-Мишеля, отца моих детей.
— То есть ваш отъезд был правильным поступком?
— Правильным для меня. Я чувствую себя в Париже хорошо. Было бы иначе, если б я уехала куда-то еще или вернулась в Россию. Русские и французы — очень разные, но тем не менее мы можем быть вместе. Важно адаптироваться в новой среде. Не со своим же уставом приходить? Если не получается, то зачем себя насиловать? Для французов привлекательна прежде всего русская душа, которую они связывают с нашей богатой культурой, а также наша распахнутость, беспредельность — если уж любишь, то любишь. У нас экстремальное, по их понятиям, поведение, и это и манит. У французов же развито искусство жить.
— А что под этим подразумевается? Способность ценить каждый миг?
— Не то чтобы ценить миг — скорее красоту бытия. У них прекрасная парфюмерия и кулинария, развита модная индустрия. Конечно, сейчас люди одеваются одинаково, вне зависимости от страны, в которой живут. Но в Париже ценится элегантность. Можно что-то купить и на блошином рынке, главное, чтобы платье тебе шло и хорошо смотрелось.
«Мои дети — настоящие французы, но любят соленые огурцы»
— Нет ощущения: «я — не француженка», и это все-таки ограничивает возможности, в том числе и внутреннюю свободу?
— Есть. Оно странное и двойственное. С одной стороны, экзотично, что ты не француженка, и все говорят: «Вы — русская, как замечательно, у вас такой приятный акцент». С другой стороны, понимаешь, что находишься между двух стульев. Во Франции я никогда не стану француженкой, и в России я уже не своя. Но корни-то дают о себе знать. Париж — мегаполис, в котором трудно найти настоящего француза, чтобы его мама с папой были уроженцами Франции. Всюду — японцы, англичане, русские, арабы. То же самое в школьном классе: нормального французского имени Жан или Шарлотта уже не встретишь. Но это здорово!
— А у ваших детей какие имена?
— Татарские — Наиль и Дания. Точнее, у них по три имени — Наиль Пьер Анатоль и Дания Людмила Колетт. Так их назвали в честь бабушек и дедушек. Мне казалось, раз дети во Франции родились, надо дать им французские имена. Но их папа сказал: мама — русская, значит, и имена должны быть соответствующие. Мы долго искали, перебрали все: Богдан, Александр, Антон… Моя мама — татарка. И это она предложила: «Наиль». Мужу очень понравилось имя, не похожее ни на какое другое. Наиль — один в школе. Дания тоже будет одна. И я была одна Динара в школе. Мне это нравилось.
— В детях проявляются нефранцузские черты?
— У меня растут настоящие французы. Правда, оба любят соленые огурцы, а еще супчики, которые у нас папа готовит, правда, французские протертые. Он у нас очень быстро и вкусно готовит. Я говорю с детьми по-русски, а они отвечают по-французски. Наиль научился читать по-русски. Но надо посерьезней ко всему этому отнестись. Мы живем во Франции в мультикультурном обществе, и многие дети двуязычные. Это нормально — знать два-три языка. Наиль гордится своими корнями, тем, что он говорит по-русски.
— А что представляет собой артистическая, творческая среда в Париже? Знакома ли вам богемная жизнь?
— Люди, занимающиеся творчеством, интересны в любой стране. Наша семья живет на барже «Песня мира». Она так называлась еще до того, как мы переехали туда жить.
— Тяжело жить на воде?
— Да нет, прекрасно, просторно, без соседей. Можно устраивать праздники, и полиция не придет. И все это в 10 минутах от Елисейских Полей. Набережная высокая, и корабль стоит под ней. Так что нас не видно. Мы можем сплавать в Амстердам, но парковка остается за нами. У меня есть друзья, которые себя некомфортно чувствуют от легкого покачивания. Конечно, это среда, отличная от наземной. Она для тех, кто предпочитает неординарный образ жизни. Это наш внутренний выбор, любовь к авантюре. И дешевле так намного. Подключаешься к проводу и живешь, как в обычном доме, все у тебя есть — вода, электричество. Даже представить себе не могу, что окажусь в апартаментах с соседями. Может, через годы и захочется другой жизни, но до бабушки еще дожить надо.
— Увидим ли мы вас в новых российских картинах?
— Намечается очень интересный проект с участием Оксаны Фандеры — роуд-муви на двоих. Это будет режиссерский дебют Артема Семакина. Должны были снимать еще в прошлом году, но пока идет поиск финансирования. Съемки пройдут в России и Литве. Очень хочу поработать с Оксаной. Столько в ней энергии! Она — солнечный человек. Я редко бываю в России после того, как шесть лет назад умерла моя мама. Приезжала бы чаще, если бы была работа. Есть проекты с Игорем Волошиным. Очень хочу сниматься у Николая Хомерики. Давно за ним ухаживаю. Мы должны были вместе работать, но не сложилось, и Коля нашел Алису Хазанову — свою музу. Теперь поздно пить боржоми.