Роман начинает свое течение медленно: не с экстремального происшествия, не с какой-то броской «увертюры», а с жалобы: «Так мучил зуд в ногах, что Панюков не спал всю ночь». Писатель верен классической традиции: он влечется не к вымыслу лихому, не к пестрой игре сюжетных поворотов, а с готовностью и надолго погружается в посконную сермягу нашей жизни, пристально, участливо наблюдает человеческие блуждания по заросшим тропам пустеющей русской провинции.
Деревенский быт ныне снабжен холодильниками, телевизорами бросового изготовления. А вот крестьян в деревнях не осталось. Один лишь Панюков, и то назвать его крестьянином можно лишь условно. Зато проклюнулись там рудименты барщины: попался на незаконной вырубке леса, застукан ночью главным ментом — вырубщика не под суд, а договорятся: пильщику пожизненно гнуть спину на мента Кондрата и на его хозяйство. Администратор района Игонин прославился в двух ипостасях: то благодетель (подвезет в машине), а то и заказчик воровской ночной вырубки. Кто их поймет? К чему стремятся?
Писатель любит оставаться наедине с персонажами, особенно с одиноким отшельником Панюковым. Автору доставляет удовольствие наблюдать за его повседневными делами, прислушаться к душевному смятению, к неуюту долгого одиночества, к неугасающему желанию видеть любимую женщину. Пронзительны, горячи мгновения, когда одинокий, тайно влюбленный мужик вглядывается в пространство, жаждет, молит, чтоб подняла голову и посмотрела на него Санюша, его желанная невеста, а теперь — чужая жена, но еще более любимая и недоступная.
Слог невысказанных желаний Панюкова ритмичен, как заклинания: «Ему хотелось думать о Санюше. Хотелось длить в уме ее шаги вдоль глины по траве и дольше вспоминать ее лицо…» Он волей своей, зажав себя в трезвые тиски, слишком стреножил свою натуру и потому не смог произнести любовного признания, не повинился в нелепости своего ребячливого поступка и тем самым безвозвратно погубил любовь, а собственную жизнь лишил радости ежедневного обновления.
Дмитриев сурово обошелся с Панюковым: никому не позволил назвать его по имени. Замысел автора оправдан — ему важно подчеркнуть закрытость героя, его невидимую глубину. Удивительна осведомленность деревенского жителя. Жадная память сберегла экзотическую информацию, льющуюся из «ящика». Но эти сведения о знаменитых людях, о большом мире, естественно, отодвигали в тень его самого, принижая собственную человеческую ценность.
Он, истинный русский мужик, тонкостям общения с женщинами не обучен. Робел, боялся своей неловкостью и признанием оттолкнуть любимую. Он — человек в себе — не обижен, что никто не называет его по имени. Лишь в самом конце романа он испытал растерянность: какую поставить подпись в письме? Может, первую букву имени Абакум? Это имя выбрала для него мама, Елизавета Панюкова, воспитавшая сына в трезвости и совестливости. Очевидно, для нее примером был знаменитый протопоп Аввакум, автор бессмертного памятника 17-го века «Житие». Филологи поражаются живости и яркости языка автобиографии протопопа, сожженного по указу царя в 1682 году.
Речь просвещенного Панюкова выразительна и точна, а мысленные обращения к женщине песенно-поэтичны. Совестливого человека не покидает недовольство собой. Он осуждает себя за молчаливое долгое ожидание какого-то срока, когда можно будет ей сказать про свою любовь. Время это так и не наступило. Прямодушный, чистый человек так и не смог обрести свое счастье.
Реалист Дмитриев, как в медитации, погрузил героя в ясновидящий сон: он во сне чует — за незакрытой дверью кто-то стоит и не входит. Душа подсказывает: там Саша. Но не видит ее. Он еще не знает, что Сашенька только что умерла. И бросается, неосведомленный, к ней, чтоб забрать ее и увезти в Москву, на поиски другой жизни.
До старинного понятия «крестьянин» Панюков не стремится дотянуться. Он, конечно, знает, что в стране давно уже крестьянство как класс было уничтожено. В нем еще теплилась природная привязанность к земле, любовь к лесу, к восходам… Да не дал Бог породниться с любимой. В записке для Геры круглым почерком он написал: «Я уезжаю навсегда, меня не жди». Какую судьбу выберет для своего персонажа романист, если действительно решится продолжить сюжет?
А кто здесь тинейджер? Первым был Вова, дитя пьющих родителей, опекаемый с малолетства матерью Панюкова. Он всего лишь на два года младше, но, разогретый жизнью и армией, движется куда-то очень шустро. Жизнелюб и балабол с любимым словечком «бла-бла-бла», он взбудораживает свои житейские обстоятельства, протестно бросает родную избу и удирает в Москву. Веселый ум и какая-то поистине актерская способность к подражанию современным тинам резко меняют его речь. Это россыпь словесных выкрутасов, винегретная смесь новых наименований всего, чем так богата безалаберная сегодняшняя жизнь тинов.
Страницы, где появляется и балаболит Вова, — самые озорные, перченые. Он не вызывает в читателе неприязни: все-таки перезрелый тин — человек надежный, главное, не болен русской хронической болезнью — запоями. Он вообще, как и Панюков, не пьет. И, может быть, его братское участие станет целительным для Абакума?
С особым душевным расположением автор творил личность Геры, щедро черпая из своих душевных глубин его одаренность словом, склонность к историческому параллелизму. Задуманная им «книжыца» о Суворове дает редкие, но заметные всходы. Чувствуешь, у этого парня — по натуре вовсе не тина! — корни начинают пить влагу из глубин, возбуждаясь азартной убежденностью. Он сам будет поступать во всем по своим принципам.
Романист причудливо ломает движение сюжета: события ушедших дней возвращаются то в форме записей Геры в ноутбуке, то являются в памяти вспышками отдельных сцен, записей или разговоров по телефону. В его встрече с Татьяной есть какая-то причуда обстоятельств. Школьник, вынужденный бросить школу, где сверстники насильно толкают его попробовать наркотики, он блуждает свободно, как ветер по Москве. Книжный магазин для него — лишь место прогулки, но именно там он встречает яркую девушку. Она представилась Татьяной. Не Таней! Лишь потом он поймет, это не ее воля, а вынужденная привычка называть полное имя по убеждению ее пожилого, можно сказать, старого покровителя и любовника. Под его влиянием в ней укрепилась какая-то взрослая покровительственность.
Исходящая от нее эротическая свобода пробудила в парне чувственность и пьянящую влюбленность, а в разлуке — безумное желание встречи. Дмитриев мастерски выстраивает острый конфликт и горячие словесные поединки — эдакое фехтование на острых шпагах. Вынужденная разлука с Татьяной еще сильнее распалит желания влюбленного Геры. Растет обида: он пытается дозвониться до нее, а любимая отключила мобильник. Неожиданный, тайный приезд в Москву, к ее дому, к ее двери, а там — 75-летний седой чужак, ее старый любовник. Дмитриев заставил своего героя пережить нелегкий стресс.
Седой доктор наук виртуозно владеет средствами доказательств, его доводы трудно отрицать. Но у недовольного обиженного тинейджера — прекрасная интуиция. Его на мякине не проведешь. Он теперь знает, чьи могучие нигилистические мысли провозглашала его Татьяна. А он привык мыслить самостоятельно. Чужемыслия, как и сам Андрей Дмитриев, он не терпит: «Это ты все время оскорбляла меня, выдавая его мысли за свои… Ты не та, за кого я тебя принимал. Ты не то, что я о тебе думал».
Первая любовь, первый эротичный опыт, первое разочарование. Но Гера еще до встречи с ней открыл в себе страсть к самоанализу, к оценке увиденного, прочитанного и написанного самим. В ноутбуке оставил свой след «не глупый тинейджер, у которого внутри нет ничего, кроме гормонов», а взрослеющий талантливый человек. Он сотрет в файле «Трепотня» слова Татьяны, ее отражение. Сотрет ли собственный чувственный пыл?
Герой готовится к пересмотру ценностей. Он мечтает об освобождении Панюкова от долговой зависимости, лелеет надежду на возрождение брата Максима, если отыщется, в условиях деревенского житья. Гера — романтик. Но есть у него воля преобразователя жизни.
Андрей Дмитриев блеснул еще одной искрометной находчивостью: чтоб нам от мата не очуметь, вместо «…лять» ему слышится «плеть». Созвучия сквернословиям состряпаны им находчиво и смешно. И не раздражают читателя: «Он что, ахьел совсем». Доброе начинание — пощадить наши глаза и уши.
Стилевая пластика Андрея Дмитриева в финале обретает поэтический ритм: «Висит перед глазами стрекоза, скрипит щебенка под ногами, безлюдное шоссе уходит вправо… Гера, взмахнув перед собой ладонью, прочь гонит стрекозу, с болезненным прищуром вглядывается в человека и узнает его походку, его распахнутую плащ-палатку, и понимает, наконец, что это Панюков идет ему навстречу». Символически прекрасное видение. Оно вселяет надежду.
Но этому рефрену предшествовали женские плачи по умершей женщине. Где слышал их писатель? Когда записал разрывающие душу причитания? В них столько печали и горького оплакивания не только новопреставленной Сашеньки, но и плач каждой о себе.
На мой взгляд, «Крестьянин и тинейджер» — лучший роман года, достойный «Русского Букера». Без смущения можно назвать сочинение Дмитриева «Большой книгой». Ее достоинство — в слове, в неподдельной силе человеческого страдания и любви.