«Без пуховика проживу, без Берлинской филармонии — нет»
...А познакомились мы с Аней в Берлине, во время мастер-класса профессора Эберхарда Фельца; она играла в составе струнного ансамбля. Так немец с нее глаз не сводил, все время находя повод «придраться»: обаяние у Анны сумасшедшее.
— Есть такое дурацкое предубеждение, что в контрабасисты идут недоделанные виолончелисты, развейте миф.
— Нет, ну зачем. Пусть существует. Ведь я сама с 5 до 11 лет занималась на виолончели. Но мне однажды сказали — «у тебя проблемы со звуком», «технически не очень»; мало того, предо мной был пример лучшего виолончелиста — моего старшего брата, работающего сейчас в Госоркестре п/р Юровского. А возвращаясь к вопросу: сейчас в Европе часто встречаю ребят, которые изначально учились на контрабасе с 7–9 лет (а не переучивались с виолончели).
— А позже можно?
— Конечно. Вон, по Норвегии знаю примеры, когда люди и в 18 лет начинали: ныне работают в хороших оркестрах. К моему профессору на контрабас вообще пришел студент в 27 лет, и ничего, постиг. Мне вон и на флейте предлагали... хорошо, что не пошла: нынче среди флейтистов куда выше конкуренция для поступления в оркестры. Да и «дышать» девушке тяжело все время; струнник легко может выйти на сцену, не покушав, а духовики обязательно едят за час.
— Ты всегда в таком необычном «народном» костюме?
— Я не могу зайти в шикарный магазин и купить себе необычное платье; но могу сделать его своими руками — ярко и здорово. Еще мой педагог в школе говорила: «Ане важно выйти на сцену и показать платье, все время смотрит в зал, красуется». И до сих пор консерваторский профессор Евгений Колосов ругает, что выхожу в цветном наряде с золотой вышивкой, надо более сдержанно... что поделаешь (вздыхает). Искусство — это красота, она должна быть во всем... вон ездили мы на Бали — все там в ярких, задорных платьях. Вернулись в Москву, зашли в метро — все сидят в черных штанах с каким-то серым верхом... грустно. Вспомнить наших предков: они не носили черного. Во мне марийские корни — предки ходили в белых одеждах (а это великое искусство носить их ежедневно в деревнях и оставаться чистыми). Вот встал вопрос о конце света, и я подумала: а что мы вообще умеем? Да ничего!
— В каком смысле — умеем?
— Ну есть же такой прогноз, что именно в России (а у нее благоприятное геоположение) какая-то часть людей выживет после Конца. Так вот, что мы умеем, чтобы выжить? Ну, допустим, если будут семена, я смогу что-то вырастить, что растет в наших широтах. Еще мы с родителями дом сами ставили, печку складывали. Даже две. У меня нет страха за это взяться. Это из Европы идет позиция, что ты должен быть хорош в чем-то одном. Я так не считаю. Зачем мне быть такой, как все? Я много читаю, вышиваю, вяжу, ведь любое изделие, сделанное собственными руками, несет энергию... если ты связал шарфик и подарил, то знали бы вы, как этот шарфик будет греть того человека!
— Значит, бытовые трудности тебя не пугают?
— Слушайте, я не могу сказать, что мы с родителями живем богато или бедно. Вот я обычно хожу в церковь как в музей, а тут чего-то зашла, храм мне понравился, встала перед образами и сказала: «Господи, благодарю тебя за мою жизнь, в которой мне всё нравится». Да, у нас многодетная семья...
— Братья-сестры тоже музыканты?
— Два брата и две сестры (все — родные, причем брат Максим — приемный), и все учатся музыке. Старший — виолончелист в Госоркестре, сестра Юля училась на виолончели, сейчас — на гитаре. Катя — в музшколе при колледже Шопена... Так вот, семья большая, жилищные условия сложные. Но мы как-то находим возможность заниматься благотворительностью — папа наряжается Дедом Морозом, а я Снегурочкой и поздравляем (бесплатно, естественно) других детишек из бедных многодетных семей в Перове, инвалидов... Ну что — деньги? Мама отправила меня в Берлин: «Аня, купи себе пуховик, он так нужен!» А я вместо этого пошла на концерт знаменитого оркестра Берлинской филармонии, а еще купила себе музыкальную шкатулку. Без пуховика проживу, без Берлинской филармонии — нет.
Контрабас тебе в помощь
— Как только Москва не давит...
— Раньше ее не любила, мечтая уехать на периферию. Сейчас отношение изменилось: столица дает массу возможностей. Люблю Москву, люблю свой Измайловский парк. Там с лыжниками познакомилась, чудная компания — ученые, учителя, — и вот ходим по 50 км на лыжах. 52 км, для точности, в последний раз. Надо жить полной грудью. Как говорит мама, «надо быть всегда с маслом». Я открыта миру и свободна. Ездила в фольклорную экспедицию на Дон — эх, знали бы вы, как одна слепая 90-летняя бабушка пела и плясала! Разве в Москве подобное встретишь? Другая потенция. Вообще исчезает традиция петь. Вон, едем все в автобусе, 60 человек. Что делать? Ну, конечно, петь хочется. Но кроме гимна России и «Пусть бегут неуклюже» никто ничего не помнит. Это нормально, вы считаете? Взять, к примеру, песню «Ой, ты рожь». Знаете эту песню? Принесла ее педагогу по вокалу — «Анечка, это застольная песня, мы ее исполнять не будем». Эх...
— Еще недавно казалось, что «контрабас — неженское дело»... ломаете стереотип?
— Зачем ломать? Любой дирижер девушку за контрабасом все равно воспринимает как девушку. Психологически к этому готова, оспаривать не собираюсь и в штанах за контрабасом не стою. Это ж с Запада пришло, что «женщина может делать все то же самое, что и мужчина». Не согласна. И так здорово, что хоть в России к женщине относятся как к чему-то прекрасному. Вот играла я в Норвегии в международном оркестре... так везде сама носила и контрабас, и стул. Только вернулась в Россию — в общественном транспорте и дверь подержали, и багаж помогли поднять по лестнице. В Европе это не принято.
— С другой стороны, вам, как профессионалу могут занижать планку...
— Не буду отрицать, что и такое бывало. Сидишь одна в группе среди парней — естественно, выделяешься. Но если ты — профессионал, уверен в себе, то твоя энергетика заполняет все пространство вокруг. А бывают факторы, вообще не зависящие ни от пола, ни от профессионализма. К примеру, у нас есть оркестр, куда басистов-консерваторцев в принципе не берут, только гнесинцев.
— Вот вы говорите — контрабас таскаете. А ведь в большинстве случаев его и возить на гастроли не надо — арендуется у местных оркестров...
— Если играешь сольно — стараешься брать свой. Но вообще, да, у нас (как и у пианистов) встает проблема игры на разных инструментах. И если хочешь играть чисто — надо прийти заранее, разыграться, ведь есть широкие басы, есть узкие, разные позиции, разное прикосновение смычка к струне, только и успевай привыкнуть. Поначалу кричала «караул!»: дома один инструмент, в классе — другой, в оркестре — третий. Думаешь: боже, где моя интонация?
— Оркестровые инструменты все такие облезшие, плохого вида...
— На этом зацикливаться не надо: есть блестящие китайские «с иголочки», но не звучат. А качественные новые стоят по 20 000 евро, и к этому немецкому мастеру надо стоять в очереди пять лет. А что до грязи... вот в Испанию приехали, были ужасные контрабасы, но я взяла — помыла, спиртиком протерла гриф, подставку, струны... и ничего страшного. Вообще же скажу, что все по-настоящему классные инструменты переходят из одних хороших рук в другие по знакомству. Сами педагоги заботятся о том, чтобы инструменты, переходя от учеников как знамя, оставались в их классах.
— Как возить бас в самолете: надо билет покупать?
— Обязательно. Сдавать в багаж опасно, если только это не железный оркестровый кофр. Знакомые вон не в багаже — в салоне маленького самолета везли бас в Тунис, так у инструмента «голова» отвалилась. А вечером играть. Как быть? Пошли на стройку, взяли винтоверт, привинтили... уже в Москве отдали мастеру.
— И вас не пугали габариты?
— Не-а, они, кстати, разные — есть длина струны 106 или 111 см. Масса 15–18 кг плюс футляр. Везде приходится с собой носить, хотя в Европе с этим проще — там принято надевать для транспортировки колесо (а то и два). Да чего проще — повесил на плечо и пошел. Я так и на дачу езжу — автобус, электричка, потом пешком... Басист обязан быть спортсменом: для профилактики возможных проблем с позвоночником хожу в бассейн. Каждое летнее утро бегаю 3 км. Но помощь люблю. Когда в консерваторию поступала — обыгрывалась в разных залах. Так вот узнала, что 50% мужского населения в Москве в возрасте от 20 до 50 лет спокойно могут сказать девушке «я — инвалид!» и отказать в помощи.
— Ну вот, а пять минут назад хвалили русских мужчин!
— Я выходила из метро и каждого второго останавливала: «Не могли бы вы мне помочь, здесь 5 минут дойти?» Весело было смотреть, как молодые люди изворачиваются. Со многими, впрочем, познакомилась; теперь они приходят на концерты...
— На басе играете стоя или на банкетке?
— Только стоя: так соображаю лучше. Да и легче: бывают объемные контрабасы, ты должен до всего дотянуться, а руки у меня не настолько длинные...
— Сколь контрабас может быть сольным инструментом, если низкие частоты в принципе плохо слышно?
— Тут все зависит от исполнителя; вы правы, есть даже понятие «контрабасисты шепчут», у контрабаса меньше звукового разнообразия... даже мне, если честно, тяжело долго слушать запись сольной басовой игры. Репертуар ограничен. Хотя Моцарт (увертюра к «Фигаро») или Глинка (увертюра к «Руслану и Людмиле») показали, на что контрабас способен — он может всё!
— А современную музыку играете?
— Я от нее большого восхищения не испытываю: часто бывает скучно. Там теряется мелодика. Всё строится на ритме, всяких синкопах, «возне между нот». Но вкус мой постепенно развивается. Помню, пришла в колледж: так послушать оперу было для меня кошмаром! Послушала случайно «Князя Игоря» Бородина — восприятие перевернулось. Нужен толчок. Вот я люблю Нино Рота, скоро сыграю концерт Тубина... а вообще интересно, что спустя 50 лет останется от того, что сейчас играем.
«В «Контрабасе» Зюскинда много неправды»
— Когда мы говорим о виолончели, то вспоминаем имя Ростроповича, популяризировавшего этот инструмент; говоря об альте, вспоминаем многих, в том числе Башмета. А кто «развивал» сольный контрабас?
— Ну сразу на ум приходит имя Джованни Боттезини (жившего в XIX веке), который был не просто прекрасным контрабасистом-концертмейстером, но и сам писал музыку — оперы, симфонии... Кроме того — Драгонетти, Коэн, Кусевицкий... сейчас вообще очень много солистов. Скажем, наш Григорий Кротенко. Понимаете, это скрипачи или виолончелисты могут один раз выйти на конкурс Чайковского, победить и сразу стать мировыми знаменитостями. У контрабасистов нет такого громкого конкурса, дающего путевку в жизнь (несмотря на обилие чисто басовых смотров), поэтому их имена остаются в тени.
— Как вообще ваша суть (вы позитивный человек) соотносится с таким странным инструментом?
— Наш известный солист Гертович говорил, что «контрабас — это большая скрипка, только намного нежнее». Инструмент восхитительно добавляет меня. Бывает, возьмешь сначала — как чужой: тем более если до меня на нем играли еще какие-то персонажи. Звучит плохо, приходится мощно в него вкладываться. Минут десять поиграешь, твою энергетику впитает и совершенно по-другому поет. Как говорит мой профессор — «не мычать на инструменте!», то есть не играйте бездушно, без страсти. Чего не люблю — это играть при полупустых залах, психологически тяжело...
— Вы не смотрели моноспектакль Константина Райкина «Контрабас»?
— Нет, но читала само произведение (одноактный монолог). Сначала еще как-то можно вникнуть, а потом — ну совсем тяжко... какая-то неправда. Эта история давит на меня, очень темная, сумрачная. Да почему?! Я не понимаю! Контрабас столько радости дает людям! Есть множество шуточных пьес... играй не хочу! Да чего он мучается-то? Пригласил бы друга с контрабасом, и сыграли бы вместе дуэтом. Вот и всё, никаких проблем...
— Здрасьте, так ни пьесы, ни спектакля бы не было!
— Ну и не было бы. Слушайте, играть дуэтом так весело! У меня на концерте, помню, пополз шпиль (на котором инструмент стоит), естественно, контрабас упал, все позиции съехали, играла на полусогнутых, причем и ноты упали, пришлось «перепрыгнуть» через полстраницы текста, прерываться нельзя — ведь дуэт был, зато так весело! Вот и главный герой позвонил бы другу, порепетировали бы — я вам гарантирую, как рукой бы сняло печаль, ведь контрабасисты по жизни — самый веселый народ.
— А не было соблазна перейти в джаз?
— Нет. Однажды посидела на джазовой репетиции. Вначале — «ой, как здорово!», но через час — «ой, одно и то же». Нет, с удовольствием послушаю джаз в парке...
— В джазе вы были бы полноценным солистом...
— А понимаете, я когда играю, мне важна не столько моя партия, сколько музыка в общем. За то и люблю оркестр — понимаю, что я важная часть чего-то большого и грандиозного и без меня это все будет разваливаться. Знаете, мы, люди искусства, должны делать мир прекраснее, а джаз не вечен...
— Приехали. Джаз не делает мир прекраснее?
— Это лично моя точка зрения: джазовая музыка идет фоном там, куда ты пришел отдохнуть. Ну и замечательно. Она не требует созидания. Она лишь создает атмосферу, настроение, вызывает эмоции своими эффектами... Но не меняет человека. А вот после Берлина профессор меня увидел: «Аня, в вас что-то изменилось». «Правильно. Я сходила в Берлинскую филармонию, — отвечаю, — послушала их звук». Вот это волшебно! (Кстати, благодаря студенческому билету: с меня взяли 15 евро, а не положенные 90).
— Кстати, о звуке. Был фильм «В джазе только девушки», там джазмену пробили бас автоматной очередью насквозь. А он играл себе на нем дальше весь фильм. Это возможно?
— Возможно. Могло никак не отразиться на звуке. Ведь инструмент и без видимой причины может «звенеть», «кашлять», всё что угодно. Если у меня трещина появляется — сразу, конечно, стараюсь отнести мастеру. Но это — я. А другие басисты (в не очень хороших оркестрах) просто заклеивают раскол жвачками, скотчем, разным клеем... впрочем, и у меня были дырки: играла — и ничего. Сейчас еду в Австрию играть в международном оркестре. Это великолепный опыт: вот мы приходим в наш оркестр, и над нами лишь дирижер. А у них — педагог в каждой группе, так грамотно поставлено оркестровое образование... нам бы это перенять. И вообще жизнь столь разнообразна! Как говорит профессор — «цветы и балы ждут вас!».