Жолдак всегда мыслил музыкально: специфика его драматических постановок — в подчинении драматургии особому ритму эмоциональных накалов и спадов, не совпадающих впрямую с вербальным текстом. Ему нужны шокирующие образы, порой не объяснимые с точки зрения обыденной логики, но зато врезающиеся в сознание и создающие сюрреалистический мир, от которого может снести мозг. Зашкаливающая эмоция — вот главная черта режиссера Жолдака. И в музыке Чайковского он легко нашел себе союзника. Конечно, правильно, что изначальная идея постановки им в Михайловском театре «Жизни с идиотом» переродилась в «Онегина»: холодный цинизм Ерофеева и Шнитке — не жолдаковская стихия. Жолдак — сама искренность. Поэтому душераздирающая история, в которую Чайковский превратил ироничный пушкинский текст, адекватна эстетике режиссера. А история и впрямь невероятно печальная, что, пожалуй, ни в какой другой постановке этой оперы не было выражено столь рельефно: молодые люди не по воле злого рока, не в результате внешних драматических событий, а по собственной глупости, наивности, беспечности разрушают свои жизни. Что может быть ужаснее такого вот легкомысленного юношеского кульбита, обернувшегося смертью, одиночеством, пустотой и нелюбовью?
Вступление к опере — пролог, в котором в чистейшем белом пространстве (сценография Моники Пормале и Андрия Жолдака) маленькая девочка рассыпает черные зерна. Так в белом появляются первые черные пятна. Здесь же задан и музыкальный тон спектакля: экспрессия, яркие контрасты, подвижные темпы — дирижер Михаил Татарников повышает эмоциональный градус партитуры до предела, впрочем, вполне соответствующего Чайковскому. Четыре героя оперы — Татьяна (Татьяна Рагузова), Онегин (Янис Апейнис), Ленский (Евгений Ахмедов) и Ольга (Софья Файнберг) — невинные души, живущие в своем свежевыкрашенном белом мире, жаждут любви, страсти и приключений. Они ведут себя как наши современники, дурачась, толкаясь, обнимаясь, на ходу ссорясь и легко мирясь. Жолдак подробнейшим образом работает с артистами, добиваясь от них драматической достоверности в передаче тончайших нюансов характеров и состояний. Молодые артисты замечательно восприняли и реализовали сложнейшую задачу — без ущерба для вокала сконцентрироваться на драматической игре. Герои «жить торопятся и чувствовать спешат», не замечая, что вокруг сгущаются мрачные знаки, поначалу кажущиеся смешными, — зловещий бородатый карла (Алексей Ингелевич), гигантские, покрытые шипами стебли роз, рогатый фавн. Рассыпавшиеся в начале оперы черные зерна дают ростки — мир постепенно чернеет и покрывается сажей, как покрываются копотью души героев.
Деталей очень много — иногда даже с перебором: есть соблазн говорить о каждой жолдаковской фишке, прочитывая ее в контексте общей концепции спектакля. Вот, например, бытовая техника — микроволновка, стиральная машина, холодильник... Зачем? Затем, что есть мир простой, реальный, а есть другой, в котором — карлик, розовые шипы, вламывающиеся в окно кусты с белыми цветами. Есть падающая на лица струя воды, создающая эффект охлаждающего потока, которым нужно погасить бурлящие страсти. Есть куски льда, с которыми на поучительное свидание к Татьяне приходит Онегин — «учитесь властвовать собой». Есть фавн-секундант, пожирающий кашу из кастрюли во время почти реалистической, но, по сути, такой арт-хаусной дуэли. И конечно, финал. Нет, вовсе не репликой «Позор, тоска, о жалкий жребий мой!» завершается спектакль. После этих хрестоматийных слов, которые Онегин поет в полной темноте, возвращается музыка вступления. Белый мир стал абсолютно черным: стены, потолок, костюмы персонажей — все черное. Такова грустная семейная идиллия Греминых—Лариных. Но маленькая девочка (дочь Татьяны) вновь высыпает на сцену зерна — теперь уже белые. И может быть, новым героям достанет зрелости не упустить счастье, которое бывает «так возможно, так близко»?
Санкт-Петербург.