Сцена — обычная захудалая конура. Слева — старенькое пианино, чуть правее стол, заваленный рукописями. Под ним — коробка книг. Справа — широкая кровать с простеньким бельем. У кровати — кувшин с водой и таз для умывания. Над головой натянуты веревки — на таких обычно сушат белье, но у Селина на прищепках развешены свежие страницы романов. Его книги, наполненные энергией и непристойностью улиц, ждут своего часа. Его славы и проклятья.
Дэни Лаван в обличье Селина — низенький, подвижный, вечно брюзжащий персонаж, чей поток брани не затухает ни на секунду. Начинается повествование с объявления о смерти писателя, переданного по радио. Дальнейшее можно расценить как его агонию — сбивчивую ретроспективу по всему творчеству. Начинает Лаван с того, что, повернувшись спиной к залу, снимает с себя три слоя одежды: словно сбрасывая с себя почти сорок лет, чтобы вернуться к себе 30-летнему, только приступающему к работе над «Путешествием на край ночи».
Со сцены в зал льется плотный французский текст, в одинаковой мере состоящий из высоких развернутых метафор и самых низких жаргонизмов (в основу двухчасового спектакля легли свыше трехсот личных писем Селина). Даже если отложить на время наушники с синхронным переводом, можно без труда уловить из них самые часто встречающиеся и в русском: расист, антисемит, мизантроп, коллаборационист. Начав с того, чтобы как следует всыпать литературным критикам, не спешащим признавать талант Селина, Луи-Фердинанд скоро снова сам становится на их место, начиная разбирать собственную книжную полку. Достается всем: Достоевскому («от его тяги к каторге меня мутит»), Хемингуэю («я бы предпочел Флобера»), мадемуазель Саган («посмотрите на ее тело — у нее же совсем нет зада»), французским классикам и современникам, а больше всех — Сартру. Его книгой, оставленной напоследок, он буквально подтирается на сцене, предварительно осыпав ее грязными проклятиями. Но и о себе он критического мнения: «мои книги выжимаются как лимон» и их сока хватит максимум на 50 лет.
— Я решил сделать спектакль об одном из величайших писателей, которого называют гением, но... И дальше следует длинный список этих «но», — говорил после спектакля режиссер Иван Моран. — Я хотел сделать спектакль о человеке — показать человеческое существо, которое было изранено с самого детства. Селин был таким человеком, который мог устроить самую циничную провокацию, но у него была жизненная потребность в том, чтобы его любили. Мой спектакль — это косвенная попытка признаться ему в любви.
— Сам я немного читал Селина в юности и потом бросил — именно потому, что меня не устраивали его антисемитские высказывания, — рассказывает Дэни Лаван. — Но потом ко мне пришел Иван с этой пьесой. И просто ликовал, читая его потрясающие тексты. А потом я задумался: стоит ли мне как актеру выносить на сцену все эти высказывания? Но после решил: мне нужно показать непростой путь человека, даже несмотря на то, как предосудительно он себя повел во время Второй мировой войны, со всеми его коллаборационистcкими высказываниями и жалким поведением в те годы.
С другой стороны, он жил импульсами, несмотря на мизантропию, был достаточно внимателен к другим, умел всматриваться в людей, даже замкнувшись в собственной ненависти. Среди французских писателей того времени у многих можно найти антисемитские высказывания — у того же Сартра, Клоделя. Селин же шел до конца, поэтому и стал козлом отпущения тогда, когда остальные смогли вовремя отмыться, ускользнув от общественного презрения.
— Извините, а как ваш спектакль приняли во Франции?
— Во Франции — неоднозначно. Наибольшее отстранение мы встретили среди директоров театров, которые не понимали, как можно вынести на наши подмостки тексты Селина. Но когда я показывал спектакль друзьям, они, будучи изначально очень сдержанными по отношению к его творчеству, потом говорили, что все-таки осознали масштаб его как писателя.
Мои дальнейшие планы? Сейчас я репетирую роль Отелло в спектакле моей жены, буду играть его во Франции, но не исключено, что и с ним приеду в Москву. Театр — это то ремесло, которым я живу. А еще время от времени участвую в съемках. Сейчас готовлюсь принять участие в некоем странном проекте — путешествии по местам Артюра Рембо. Съемки должны пройти в пустыне, и мне это очень интересно.