Ровно за год до смерти он отмечал день рождения — 73 года. В последний год ХХ столетия первого числа осеннего месяца октября. В «МК» попала уникальнейшая видеозапись — последний день рождения Мастера.
На этом дне рождения в доме на Тверской, что напротив МХТ, за небольшим столом не так уж много людей. Первый и последний Президент СССР Михаил Горбачев, Вячеслав Ефимов, тогда директор театра, его заместитель Ирина Корчевникова (как раз она снимает собравшихся), одноклассник именинника — Николай Якушин, мхатовский фотограф Игорь Александров, Валентина Брейбурт, сотрудник театра — секретарь Ефремова Горячева. Из актеров: Андрей Мягков, Виктор Гвоздицкий, Владлен Давыдов, Татьяна Лаврова. Ефремов сидит между Горбачевым и доктором МХТ Сергей Тумкиным. Позже подойдут президент Чеховского фестиваля Валерий Шадрин, Анатолий Смелянский и сын Михаил с женой — актрисой Ксенией Качалиной.
Как это обычно бывает на подобных сборищах — все говорят одновременно, одновременно же смеются, едят, ножи-вилки стучат по тарелкам, забивая голоса.
Михаил Горбачев десять дней назад похоронил жену.
Ефремов: Знаете что, давайте сегодня не будем выражать соболезнования. Я считаю, что Раиса Максимовна была умницей, совершенно замечательным человеком. Вот он (показывает на Горбачева) не плакал. Ну там один раз. А я плакал. Михал Сергеич, мы все атеисты и так далее, всё понимаем, главное — помни: ты среди нас находишь своих друзей и как хочешь вообще распоряжайся нами.
Ефремов сидит в кресле. Борода и усы у него с сильной проседью. Коротко стрижен. Высокий лоб. Сильно постарел, но по-прежнему мужественно красив. Голубой свитер под горло. Дышит трудно. Он уже живет на аппарате искусственного дыхания и свой последний спектакль в Художественном — «Сирано де Бержерак» — так и репетировал с аппаратом: подышит немножко — говорит, еще подышит — репетирует. Говорит мало, хотя видно, что хочет сказать больше, чем может.
Горбачев: Я вам должен признаться, что все эти дни... Очень тяжело мне... Состояние просто невыносимое, как будто свинец разлился по всему телу — ну ничего не могу делать.
...Назначали ей всякое лечение там (в Германии. — М. Р.)... Все было бессмысленно... Поднимались с ней на второй этаж, где там все у нас было с ней — и библиотека, и кабинет, — это мы делили на двоих. И она говорила, о чем болит сердце. (Замолкает.) Я не мог ее сохранить. Ученые не знают причины, отчего происходит эта болезнь страшная — лейкоз.
(Владлен Давыдов переключает тему.)
Давыдов: Он же, вот он же, Михаил Сергеевич, начал перестройку.
Горбачев: Вы поймите, ничего бы не было: ни Горбачева, ни перемен, если бы не было этого, вот вас всех.
Ефремов: Речь шла только о власти. И больше ни-че-го! (речь идет об отстранении Горбачева от власти в декабре 91-го года. — М. Р.).
Давыдов: Михал Сергеич, вы как Шекспир (очевидно, имеет в виду короля Лира. — М. Р.). Вас предали близкие люди.
Ефремов: Я помню, Михал Сергеич, как ты им сказал, когда все орали: «Рыночная экономика, рыночная экономика!» — тихо так сказал: «Рыночная экономика? Ну попробуйте». Это я слышал сам.
Все-таки странное впечатление оставляет этот последний в жизни день рождения Олега Николаевича. И не похож он на день рождения, скорее, политическая сходка, дискуссия. Даже за именинника мало поднимают тостов.
Давыдов (он выступает больше других): Ефремов — страшный человек. Страшнее вас, Михал Сергеич.
Горбачев: О, узнаю кубанских казаков! (Владлен Давыдов — исполнитель главной роли в фильме «Кубанские казаки». — М. Р.) Между прочим, хороший фильм, товарищи. Я сейчас это сказал с акцентом товарища Сталина. (Смех.) Деды мои, ведь они оба из бедняков. Советская власть дала им землю, поэтому для них советская власть была всем. Все остальное — чепуха. Но... Один мой дед, Пантелей, самый любимый, идет создавать колхозы. А дед Андрей, отец отца, до 35 лет не вступает в колхозы, остается единоличником. И вот между ними идет разлом. Потрясающе! Более того, когда отец мой идет на сторону тестя, становится механизатором, у них с отцом начинается разлад — они не могут разделить урожай. И он душит отца моего! Бабушка моя, Степанида, кричит: «Мария! Скорей сюда! Батька Серегу убивает!» (Смех.)
Ефремов (вдруг тихо спрашивает): Как же быть с Россией?
Горбачев: Россия будет.
Ефремов: Я знаю, что будет.
Горбачев: Вот я думаю, Олег, что программ много, но главный пункт — надо уберечь народ.
Общие голоса: Как?
Горбачев: Вот как? Кормить можно — продукты есть.
Чей-то голос: А вот пришел наш идеолог.
(Входит Анатолий Смелянский, помощник Ефремова, действующий идеолог МХТ, ректор Школы-студии МХТ.)
Давыдов (на распев): Ох, Толя, друг Толя, любили довольно!..
Горбачев: Можно два анекдота? (Первый трудно разобрать — заглушает шум голосов. — М. Р.) Внучка рассказала, Даша. Затеяли спор медик, архитектор и политик, чья профессия главней. Медик говорит: «Моя. Мы хирургическим способом изъяли у Адама ребро и сделали Еву». Архитектор: «Но до этого надо было спланировать 7 дней — создать воду, сушу, живность всякую». А политик говорит: «Нет, ребята, стоп. А создавали-то все откуда? Из хаоса! А кто хаос сделал? Политики!» (Смех.)
Я смотрю эту уникальную пленку, которая, когда записывалась, уникальной и не считалась. А теперь... Ловишь каждую фразу, продираясь сквозь общий гомон. Смотришь, как этот умирающий лев, не имея возможности говорить, реагирует на происходящее. Почти плачет, когда Горбачев вспоминает жену. Ехидно улыбается нелепым репликам своих актеров. Безнадежно машет рукой на чьи-то слова... Смотрю и думаю: как же остро сегодня ощущается нехватка подобной личности в нашем театре — этой большой беспорядочной коммуналке, которая все больше и больше теряет достоинство и лицо. Не хватает Ефремова с его открытостью, живущего «без подтекста» и замороченности отношений, — он просто совершал поступки, принимал на себя удары и брал на себя всю полноту ответственности.
Однако вернемся в квартиру на Тверской, на последний день рождения патриарха.
Николай Якушкин, одноклассник Олега Ефремова: Извините, что я вмешиваюсь. Я хочу выпить за Олега. Ведь мы с первого класса вместе. Мы — арбатские, все детство прошло на Арбате. Хочу пожелать тебе, Олег, здоровья и подарить вот эту книжку мою. Там и про тебя, любимого, есть.
Обращает на себя внимание отсутствие какого бы то ни было чинопочитания по отношению к Ефремову. Например, артист Давыдов, годами старше Олега Ефремова, довольно жестко «тычет» имениннику. Тот не обижается.
Горбачев (вдруг запевает): ...И звезда с звездою говорит. (Низким голосом, не фальшивит). «И скучно, и грустно, и некому руку подать...»
Андрей Мягков: А я помню, Михал Сергеич, как вы пришли на премьеру к нам, «Горе от ума». И всю нашу труппу потрясли. Почему? Тогда вы еще были генеральный секретарь. Я в роли Репетилова чуть-чуть хотел осовременить Грибоедова. И вместо «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом...» сказал «в Камчатку сослан был, вернулся демократом...». А время такое было активное, переход от коммунистов к демократам, и зал это принял, но... приходит Михал Сергеич за кулисы и говорит: «Андрей, Грибоедов так не писал. Он писал: „Вернулся алеутом“. По-моему, так гораздо лучше». Мне было так стыдно, так стыдно!.. И после этого я ни-ког-да больше не вставлял «вернулся демократом».
Это сказал президент, первый, интеллигентнейший, который мог до сих пор руководить Россией! Обязан был! И Россия не была бы в таком положении! Россия будет в хорошем положении. Вырулит. Мы никуда не денемся. А сейчас у нас одно счастье — Олег Николаевич и Михаил Сергеевич. Ребята, дай вам бог жизни.
Видно, что Ефремову нехорошо. Он встает и на слабых ногах уходит в соседнюю комнату. За ним следует доктор Тумкин. К этому времени подошел Миша Ефремов с женой Ксенией. Он удивительно похож на отца, также коротко стрижен. Миша в основном молчит, слушает, посмеивается. Через полчаса Ефремов возвращается.
Горбачев: Хорошо, что Олег вернулся, и я могу сказать прощальное слово. Прощальное в смысле до свидания. Я очень рад, Олег, что 1 октября мы снова встретились. Потому что это дает нам возможность сказать друг другу большого смысла слова, идущие от самого сердца. Они могут быть аморфные, неоформленные, но я всегда ценю это. Поэтому, Олег, еще раз: живи! Пока, пока, пока мы живы, будем вместе, будем поддерживать друг друга. Это самое главное. Все остальное — дерьмо: власть, безвластие... Я даже об этом не хочу говорить. И помни, что я сказал, когда пришел: возраст у тебя чепуховый.
Ефремов: Разрешите ответить. Среди нас...
Михаил: ...Есть предатели. (Смех.)
Ефремов: А я плевал на предателей. (Горбачеву.) А ты нет. К сожалению. Не придавал этому значения.
Горбачев: А я и хотел на той же демократии поженить их окончательно. А они, когда поняли, что конец, пошли на авантюру.
Ефремов: Вот ты и му... оказался.
Горбачев: Я и сказал им эти слова — му... и вы, что затеяли эту кашу. Пойдем в Верховный Совет, на съезд, выскажите там все, а сейчас вы му...
Первый голос: Какое объемное слово!
Второй голос: Да, всеобъемлющее.
Ефремов (прокашлявшись): Дело не в том, что предают. А в том, что люди некоторые хотят некоего обновления. Вот вы понимаете, что Михал Сергеич — этот человек, который по сердцу, по какому-то своему нутру, хотел сделать лучше. Теперь я не хочу бранить других, ну их. Но дело именно в том, что когда эта самая Россия с другими своими делами — я уже говорил — объявила суверенитет, это неправильно. Это неправильно. Потому что все сразу... (Шепчет неразборчиво.)
Горбачев: Главное, что все это в российском парламенте делалось под аплодисменты стоя.
Ефремов: Ничего сейчас не говори. Не говори! Ну я тебя прошу! Дело в том, что если конфедерация сейчас возможна, то она должна быть. Она, и только. Больше ничего.
Горбачев: Заметьте, я стоял до конца против конфедерации, отстаивал Союз. Но сейчас ты прав — только конфедерация нужна. Послушай, почему у нас с тобой всегда взгляды одинаковые? И чего это я в тебя такой влюбленный?
До следующего, 73-го года своей жизни Олег Ефремов уже не дожил. Отпраздновали без него — в «Современнике». На 1 октября пришелся удивительно ясный, с прозрачно-голубым небом, но холодный день. Даже листьев на деревьях уже не было. Казалось, умирало все живое. И вдруг все в зале стали замечать, что на сцене «Современника», театра, им созданного, среди выступающих в луче света летает бабочка. Не моль какая-то театральная, а красивая большая бабочка с резными узорчатыми крыльями. И уже никто не слушал, что говорят, не смотрел на тех, кто говорит, а только следили за нервным полетом этой бабочки, которая по всем законам природы никак не могла дожить до холодного октября. «Да это же Олег! Это же Ефремов!» — стали говорить все наперебой. Может, действительно легкой красивой бабочкой, не боящейся осенних заморозков, прилетел он в театр и бился, бился в луче света?!
Уникальный видеодокумент об Олеге Ефремове можно посмотреть ТУТ.