— Это классический концерт, в котором я участвую, — рассказывает он о своей новой программе. — Изначально я кларнетист, хоть известен в основном как рок-музыкант, а сейчас захотелось вновь взяться за инструмент. Пять лет назад мы стали работать с Игорем Федоровым — он блестящий музыкант, солист, виртуоз, мой педагог. Он со мной занимался, показал новые технологии, которые появились с того времени, когда я оставил кларнет. Для начала мы сделали дуэты Моцарта. Они мне еще в юности нравились, мы их играли, будучи студентами, но и я никогда не слышал их ни в чьем исполнении. Это переложения для двух кларнетов некоторых сонат Моцарта. А потом сделали большую программу с симфоническим оркестром, теперь выступаем. Игорь виртуозно играет настоящую, серьезную кларнетовую классику. Я тоже играю, но не очень виртуозно, не успел освоить инструмент в свое время на все 100 процентов.
— А другие произведения по каким критериям отбирались? Ведь там и джаз присутствует?
— Джаз, рок — это все стилистика подачи, аранжировки. Главное — мелодия, это ноты на нотном стане. И Баха ведь можно играть на баяне. Да, мы попробовали какие-то джазовые произведения, но и до нас это все уже много раз делали другие. В нашем случае струнный симфонический оркестр играет мелодии, написанные в основном в XX веке, а не в XIX и XVIII. Мы стараемся делать аранжировки, чтобы они адекватно звучали для людей, не знакомых с классикой. И в конце, конечно, приходится петь популярные песни, чтобы люди немного расслабили уши. Потому что из-за моего участия в этой программе на концерты приходят люди, которые раньше никогда не были в филармонических залах.
— В последнее время среди рок- и поп-артистов стало модно выступать с оркестрами. Люди утверждаются как серьезные музыканты?
— И это тоже, но в основном это делают те люди, которые профессионально учились музыке. Если в группе один или два музыканта заканчивали музыкальное училище, у них рано или поздно возникнет идея переложить свою музыку для симфонического оркестра, потому что это просто красиво. Приятные получаются аранжировки. Они могут привлечь людей, не слушающих серьезную музыку. Конечно, по сравнению с великими произведениями наши песенки — это развлекательный, легкий жанр... Но я все равно аплодирую музыкантам, которые играют свою музыку с симфоническими оркестрами. Люди, во-первых, работают, не сидят на месте. Во-вторых, дают работать оркестрам, которые сейчас мало кому нужны, множество музыкантов среднего уровня ведут довольно тяжелую жизнь.
— Осенью выходит новый альбом «Морального кодекса»?
— До выхода еще далеко! У нас пока много сомнений, мы не можем найти звучание нескольких песен, видно, что они не дожаты до хитовости. Сейчас готово больше 16 песен, но не все войдут в пластинку. Свежий хит нужен, потому что мы пропустили много времени после выхода «Где ты?». Процесс очень непростой, — улыбается.
— Песни будут на вечные лирические темы?
— Мы стараемся затрагивать общечеловеческие темы, которые близки людям независимо от их национальности, профессии и вероисповедания. О том, что в реальной жизни происходит. Чаще всего это любовь, наше естественное состояние организма.
— Но ведь сейчас в роке происходит некая попытка социальной борьбы? Звучат протестные песни...
— У «Морального кодекса» таких песен уже очень много... Тот же «Первый снег»... Просто сейчас в основном люди спешат выражаться, как будто у них внутри какой-то тремор. Они не могут успокоиться, выждать момент и одуматься. Их аналитическая машина не успевает хоть что-то сделать. От первого касания мысли у людей сразу начинается физическое действие — это примитивное, примативное (мы ведь, в общем-то, приматы) движение. Зная это, надо приучать себя к тому, чтобы не делать поспешных движений, осмысливать то, что приходит в голову. Хотя бы на пару шагов вперед просчитывать ситуацию, готовить себя, чтобы мысль точно сработала. Не надо ничего делать на авось, потому что в жизни не существует мелочей. Вы можете не заметить существенные вещи и не взять их с собой в будущее. А вам их там будет не хватать, но взять их будет неоткуда.
— Когда вы с музыкантами давали название своей группе — «Моральный кодекс», было известно понятие «моральный кодекс строителя коммунизма», трансформировавшееся во времена перестройки в ироничное — «...капитализма». Ваше название в этом свете звучало как легкий вызов. Но время прошло, и сейчас про «строителя капитализма» мало кто помнит. Можно ли как-то актуализировать это название?
— Капитализм — это же производство, а социализм — распределение. Понятно же, что первично: если вы ничего не произвели, то вам и распределять будет нечего. У нас до сих пор капитализм находится в диком состоянии. Надо, чтобы наш настоящий капитализм взрослел. Чтобы наша власть перестала быть хозяйственным управленцем, а выполняла бы роль сборщика налогов, как это и должно быть в нормальном государстве.
— Это возможно?
— Конечно. Но нужна эволюция. Сейчас мы наблюдаем тотальное засилье кочевников, которые на этой земле жить не собираются, они только выкачивают из нее деньги. Лучше всего это видно в строительстве. Когда они строят дома не для себя, а для кого-то. Им не важно, в каком месте будет дом, чем больше квартир, тем лучше. Они не думают ни об инфраструктурах, ни о том, что будет с городом, какую долю в городе занимают дороги, какую долю в городе занимают парки. Наживают гигантские деньги, развращают полностью всю систему нашего государственного управления своими взятками — и уезжают в разные Израили, Франции, Англии, Испании, Италии...
— Могут ли помочь исправить эту ситуацию общественные движения, которые сейчас активизируются?
— Надо для начала послушать, что они говорят.
— Многие требуют отстранить от власти Путина.
— Но это глупость. Если наше общество больно, то Путин — это как раз «корочка», которая эту болячку закрывает и вылечивает. Если ее содрать, потечет кровь, и надо будет ждать, когда новая нарастет. Я про Путина много слышу от третьих лиц, сам лично с ним не общался, не могу его оценить. Но управлять такой гигантской махиной, такой невероятной ордой — одно это вызывает какой-то трепет, потому что я не знаю, кем надо быть, какое ледяное надо иметь сердце для этого на самом деле. Вы себе не представляете, как это сложно. А люди, которые что-то кричат против... Естественно, эмоции иногда захлестывают людей, они не выдерживают и совершают какие-то резкие поступки.
У нас сейчас происходит тотальное чиновничье правление. Причем оно чисто символически идет по общему вектору из единого центра, вниз сигнал проходит недалеко. Тут нельзя Путина ругать, надо конструктивные предложения вносить, что-то менять в самой системе. Потому что Путин — энергичный, умный и физически сильный человек, он как раз сможет это все сделать. Наоборот, надо прогрессивным людям его на свою сторону переманить. Чтобы не взяточники тянули его за шею удавками, а нормальные люди были вокруг. Но их не подпускают. А такого и публичного, и энергичного, и авторитетного среди простых людей человека я просто не вижу.
— Сейчас сложно спорить, потому что действительно мы не видим других политиков — нам их не показывают.
— Кто вам и что должен показывать? У вас взгляд из зрительского зала, вы смотрите на сцену. Это неправильно. Вы должны понять, что вы стоите на сцене, — в том-то все и дело. В этом и состоит демократия, не вседозволенность! Каждый человек — сам хозяин своей судьбы, выбирай себе свой путь сам и иди по нему, зная, какие есть ограничения... Если мы с вами общество, надо общественный договор наш вспомнить и строго начать его соблюдать, — мне кажется, это общая формула. А всякие тонкости строительно-торговые с пробиванием всяких законов-подзаконов, лоббированием различных промышленных интересов, — это уже не наша сфера разговоров. Но везде должен быть какой-то нормальный резон, и должен быть порядок, ограничивающий жадность, потому что она бесконечна. Она ослепляет людей, это очень опасная болезнь. Зависимость от наживы — такая же наркозависимость, как зависимость игорная. Людям все равно, чем заниматься, — лишь бы наживать бабло. От этого сходят с ума. Люди стреляются, вешаются из-за денег... Просто нужно меньше показывать пальцем друг на друга, а внимательно посмотреть на себя. Тем более что что-то у нас много очень стало разговоров о православии — все такие верующие в Бога... Хорошо, тогда давайте начнем с заповедей Божьих. Вспомним, что Он нам завещал, как себя вести и прочее. А-то все бороды отпустили, шапки красивые, золотые на головы надели, а действия-то... Возлюби ближнего своего, как самого себя! Возлюби себя так, чтобы тебе было невыносимо врать. Потому что врать — это тяжкий труд. Надо же запоминать, что, когда и кому ты наврал, чтобы всем врать одинаково...
— Что вы думаете про Pussy Riot?
— Ничего не думаю. Я вообще сожалею о том, что это происходит. Люди вышли на алтарь неподготовленными. В их выступлении не было эстетического зерна. Поэтому группой их называть сложно, это так, объединение какое-то. То, что с ними поступили как-то неадекватно, говорит о том, что вокруг всего этого дела оказались недалекие люди. Мне жалко физически осужденных людей, потому что это глупость несусветная и варварство средневековое, жесткое. Показывают фильмы по телевизору, где людей жгут на кострах: мол, смотрите, как было, а сейчас-то не так! Ну, давайте я вам покажу фильм «Тимур и его команда», например, или «Армия Трясогузки снова в бою» — то, на чем я воспитывался, для меня вообще церкви не существовало. Помню, люди втихаря иконки какие-то хранили... Но это наша культура, это наша традиция, история, и я ее люблю всю, какая она есть, потому что я из нее вышел. Моя бабушка была глубоко верующим человеком, она меня крестила. То есть я православный атеист. Я с трепетом отношусь ко всему лубочному — но это детство. Нельзя в детские игры играть взрослым людям — вот в чем дело.
— То есть это объединение Pussy Riot — они играют в детские игры?
— Они по-детски это делают. Потому что как актрисы, музыканты, певицы — они совсем никто. Они не поют, не танцуют по-настоящему. Из названия «Восставшие п...ы» следует, что на самом деле они должны быть проститутками и выступать за легализацию проституции (это тоже очень важная проблема), за феминизм, говорить, что все мы вышли из «пусси», и давайте к этому органу относиться как к святыне. В деле Pussy Riot недоразвитые все — и с одной, и с другой стороны, поверьте. Так себя нельзя вести ни в коем случае. Просто для меня это все очень важно, потому что это происходит здесь, это мой город, я здесь родился и вырос, мои родители здесь родились и выросли...
— Вот вы говорите, что надо начинать с себя. Есть ли у вас, вашей группы свой моральный кодекс?
— Здравый смысл. Для нас общественный договор — святая святых должен быть, если говорить об обществе. Для верующего человека — это договор с Богом. А если говорить о моих святых ориентирах — это человеческий разум, мозг. Стивен Хокинг или Григорий Перельман — для меня это люди высочайшего полета, одни из лучших представителей человечества. Глубочайшее погружение в предмет, в мысль — это самое главное. Для меня основной ценностью является человек, его жизнь, его физическая, моральная и нравственная неприкосновенность, все его стремления, его работа, его труд. Общественный договор начинает вступать в силу, когда у людей начинают сталкиваться интересы, и они себя ограничивают взаимно, чтобы сосуществовать дальше. А когда люди себя не ограничивают и стараются обходить друг друга, они встречают других, снова обходят их, потом снова и снова, образуя броуновские лабиринты, из которых потом не выбраться, — из-за этого у нас такая система: там берут, там стреляют, тут отнимают, тут наезжают...