Наша литература до сих пор побаивается 90-х годов. Нет, книг-то много... Но в этой есть некий крючочек, который цепляет за самую потайную петельку в душе.
Аркадий Петрович Удальцов был главным редактором «МК» с 1968 по 1974 год. Газету «делали весело. И сидели ночами, чтобы любая самая малая новость попала в номер». Потом — зам. главного в «Литературной газете», а с 1991 по 1998 год — там же главный редактор. Но эти рассказы из цикла «Россия. Начало XXI века», собранные под одной обложкой с названием «Жизнь такова», писал не только король информации. А человек, который позволил трудным временам протечь напрямую сквозь себя, подставил душу под самый удар впечатлений, осознаний, выводов. Он услышал все голоса: шепот выгнанного с завода старика, плач постигающей деревенскую жизнь горожанки, негодование бабушки-коммунистки, бубнеж бугая в золотых цепях, пьяные рассуждения алкаша... И «народ безмолвствует» расслышал тоже.
В предисловии Удальцов пишет, что молодое поколение не знает, в чем суть понятия «малиновые пиджаки», как пошли гулять по стране «евроремонт» и «джакузи» и в чем подтекст фразы «до первой звезды нельзя». Чтобы это понять, историю знать недостаточно. Эти рассказы — лучшая иллюстрация, калейдоскоп разных судеб, по которым 90-е ударили плашмя. Сюжеты я бы назвала художественно-документальными. Это настоящая литература — но какая в ней правда!
Огромная правда в тоске Степаныча, недавнего ценного сотрудника НИИ, а ныне дворника, промышляющего в переходе с любимой гармошкой под «Прощание славянки». На что деньги собирал? На Париж, неосуществленную мечту покойной жены. И когда новые побирушки жестко прогоняют его с насиженных ступенек... «Сердце сжалось еще в переходе и не отпускало никак, в ушах властно стучало: «Наступает минута прощанья...»
Правда в вольной песенке, которую напевает Дарья, сбежав из богатого, наглого дома, где ей, дипломированному геологу, впервые в жизни пришлось работать домработницей. Кстати, «домработница» — еще одна новинка 90-х. «Явление конца ХХ века. Только перевернутое в сравнении с веком XIX. Если раньше домработницы, за редким исключением, были как бы членами семьи, то теперь стали, опять же за редким исключением, чем-то вроде бессловесных служанок новых русских. И вот — сбежала! «Где так вольно дышит человек!» Но через две недели — снова домработницей. В другую семью...
И особенная правда в том пожаре, который сожрал дом со всем нажитым, с выручкой от трех шуб, челночным методом купленных в Индии. А деньги на поездку туда? Продать машину! И хоть все обдумано и решено (дело верное, купить шубы там за копейки, тут продать втридорога), как это по-человечески, когда непривыкший к рыночному образу жизни герой в Индии не экономит, а тратит часть денег на фотографии со слоном и со змеей, на сувениры... Вместо семи шуб купил шесть. Одну украли. Еще одну отобрала «крыша» на рынке. И вот они, денежки, вырученные с трех шуб. Но — пожар...
Что еще пропитывало эти годы? Бесконечные, но бестолковые споры коммунистов с «дерьмократами», надежды старых партийцев и разочарование тех, которые «боролись». «Мало перемен, Людка, мало. Не за то боролись. Не за то я этого поганого Феликса за горло тащил». Все обиды, накопившиеся за советские годы, вскрылись и хлещут. Бытовые потери оборачиваются потерями моральными, и оказалось, что буквально в каждом — две души. «Одна душа как бы для общего пользования, а другая — только для себя. Вторая душа раздирала в клочки первую. Корчилась, царапалась и выла...»
Было у Ремизова сравнение послереволюционной Руси с бабушкой, которую растолкали среди ночи, чтобы матрасик получше подложить. «Бабушка наша костромская, Россия наша, и зачем тебя потревожили?». Вот и у Аркадия Удальцова есть такая метафора.
Самый разный люд собрался в бане: пиво с водкой выпито, все точки зрения на Россию изложены... И тут пробрался бомж. Вонючий, грязный. Но эта килька пряного посола, которую он предлагает компании! «Вы попробуйте, попробуйте, — убеждал он. — Она совсем чистая. Совсем чистая. Совсем...» «Толстый гэдээровец, усатый флоридец, крутой „Адидас“, тщедушный чернявый и старик в галошах, опустив глаза, начали пробираться к выходу... Бомж остался один. Совсем один. Один в России».