«Слишком свободная была»
— Наверное, единственное, чего тебе сейчас не хватает для статуса большой актрисы, — такой же большой театральной сцены?
— Я должна была, наверное, оказаться там давным-давно. Но после ГИТИСа у меня тогда уже были и «Свободное плавание», и «Игры мотыльков», и «Солдатский декамерон», и «Спартак и Калашников» — показалась только в театре Фоменко. Знала весь их репертуар. Хотела играть только там. Фоменко как раз набирал студию, после которой — прямая дорога в театр. Но со вступительных я слетела. Фоменко спросил: что ты умеешь делать? Я говорю: на пианино играть. А это на самом деле единственное, что я умею делать руками. Как скрипачи на скрипке пашут, а рабочие у станка стоят с утра до ночи. Актерская профессия — это все-таки что-то другое. Ну там книжки почитать, стихи выучить.
Я сыграла Фоменко «Элегию» Рахманинова, и понеслось — музыка, музыка: «И вообще, Даша, актерская профессия, наверное, не твое». Мне однажды то же самое Шиловский сказал. Когда мы снимались у Смирнова вместе, я ему это напомнила. Он ответил: «Не может быть! Как я мог!»
А тогда во мне взыграл юношеский максимализм, и я больше нигде не показалась. Думала — поступлю в аспирантуру, буду преподавать актерское мастерство и рожать детей. Не ходила ни на пробы, никуда. Единственный, к кому пришла, — Андрей Сергеевич Смирнов. И как-то все завертелось... А с большой сценой так и не сложилось. Но я не жалею. Когда сейчас встречаюсь с актерами, которые поступили в студию, понимаю, что тогда еще была не готова. Слишком свободная была. Не смог бы он меня загнать в студийные рамки.
— Широкий прокат фильма «Жила-была одна баба» — тоже большая сцена. Его показали не только по всей России, но и в Монреале, Нью-Йорке.
— Я еще летом накануне думала, что осенью хочу оказаться в Центральном парке в Нью-Йорке. Там, где снимаются все самые романтические фильмы. Представляла, как куплю кофе, буду сидеть и смотреть на воду. Решила подать документы на визу, но когда открыла анкету, поняла, что никогда в жизни сама ее не заполню. И тут я стою в пробке, раздается звонок: а не хотели бы вы поехать в Нью-Йорк на Неделю российского кино? Я приехала, и мне назначают интервью именно в этом Центральном парке.
Нью-Йорк — это, конечно... Настолько мой мирочек. Очень похож на Москву по темпоритму, движению. Но при этом все едут с этим кофе в стаканчиках. Продавцы поют в магазинах. Такая радость кругом.
— Как тебе встреча с профессорами и студентами в Йеле?
— Я, честно говоря, готовилась к тяжелому разговору. Думала, ну ладно, сейчас вы нам все и расскажете — почему вы убежали с нашей родины. А у нас такая трогательная беседа вышла. Даже те студенты, которые не знали русского языка, понимали вообще все. Приняли картину даже теплее, чем русские граждане. Наши люди часто спрашивают: а почему у вас фильм такой мрачный? Я отвечаю: вы еще не видели полную версию. И вообще пора научиться родину-мать любить.
Но больше всего меня интересовало мнение женщин из глубинки. Я же в фильме отвечала за судьбу женщины, а не за судьбу России. И мне приятно, когда со всей страны пишут. Прям большие письма. Я очень рада, потому что в Москве чаще встречаю негатив. Здесь даже близкие друзья разносили фильм так, что поначалу я часто расстраивалась. Теперь думаю — наоборот, круто, что вокруг него такая полемика. Фильм вышел в прокат полгода назад, но спокойных к нему людей до сих пор я вижу мало.
«Когда мы первый год снимали расстрел...»
— В фильме достаточно сцен насилия. В кадре в это время жуткое напряжение. А что было на площадке?
— Ржали. (Смеется.) Ну не совсем. Первая такая сцена у нас была в бане с Владом Абашиным, моим экранным мужем. Причем съемки только начинались. Влад очень сильно переживал. Потом три недели не мог в себя прийти — настолько во все это погрузился. Я тоже переживала, но о другом. Как так — меня сейчас все голой увидят. Но тогда все очень правильно сделали. Остались в нашей бане только самые нужные люди: оператор, режиссер и мы с Владом. И страх прошел.
Я поняла, когда ты находишься внутри силуэта, что-то подключается. И ты уже живешь в этом измерении. Даже боли не чувствуешь, если кто-нибудь случайно тебе заедет.
— Вы же снимали примерно в тех местах, о которых идет речь в сценарии?
— Вплоть до того, что в церкви, в которой мы снимали расстрел, на самом деле расстреливали людей.
Вначале я не понимала масштаба того, что происходит. Я и до этого снималась у хороших режиссеров. Так что поначалу удивлялась, почему приезжают актеры и с таким воодушевлением обращаются: «Андрей Сергеевич!» Ну прямо молятся на него. Но на третий месяц пребывания в Тамбове произошло полное погружение. Как-то Нина Русланова посадила меня напротив: «Даша, у нас всех одно сердце, а у тебя должно быть два. У нас сейчас будет зимняя натура: закаляйся, пей витамины. Ты должна на своих плечах все это пронести до последней минуты. И не обоср...ся». Причем я сейчас половину ее лексикона пропустила, но ключевое слово было вот это.
— Тамбовская земля помогала?
— Когда мы первый год снимали расстрел...
— Вы два года снимали расстрел?
— Потому что однажды солнышко ушло. Мы неделю сидели как мышки. Ждали, когда оно взойдет. Андрей Сергеевич решил, что в сцене расстрела героя Серебрякова должно быть солнце, а пропадет оно только тогда, когда я это увижу. Я ему говорю: пусть дождик будет. Все умирают, небо плачет. Он отвечает: «Нет, девочка, будем ждать». И тут нам старцы тамбовские говорят: «Все, солнышко будет только в конце сентября». А к тому времени наши народные артисты разъезжались на другие съемки. Смирнов тут же нашел решение: значит, будем снимать через год. А это, значит, еще год: не рожать, не худеть, не полнеть, подмышки не брить...
Так вот, когда мы первый год снимали расстрел, все так сложно происходило. Я одна пошла в деревню, нашла заброшенный дом. Там малина, собаки, кошки, паутина. И вот тогда меня пронзило. Какой-то ком в горле образовался. Не то чтобы мне это помогло что-то сыграть. Просто в какой-то момент накрыла такая благодать, когда ты понимаешь, что ты здесь и сейчас. Работаешь с этими людьми. Вокруг тебя пятьсот бабушек массовки, от которых такая энергия идет! Это то, что бывает только в кино и театре. То, ради чего люди этим занимаются. Ну, как оргазм.
— Как тебе дался год перерыва? Тяжело было выйти из роли?
— Первое время просто не могла жить без съемок. Хотелось опять вставать в пять утра и ехать на площадку. Но такого, чтобы я ходила по Москве и чувствовала себя крестьянкой, не было. Я абсолютно городская.
— И родилась в Москве?
— Никто не верит, но это так.
— Конечно, у тебя же полно ролей провинциалок.
— Особенно сейчас все почему-то думают, что я и в жизни та самая баба. Но надеюсь, что-то другое я тоже сыграю.
«Главное — не зависать»
— После премьеры спектакля «Порнография» ты ходила и кричала: хочу сыграть проститутку.
— И проститутку тоже. (Смеется.) Но только такую, как у Феллини — чтобы были характер и судьба. На меня в какой-то момент такая апатия напала: все уже снято, все роли разобраны, больше ничего не будет. А недавно, пока я болела гриппом, прочитала очень крутой сценарий. Я от него в тот же день выздоровела. Это такой сценарий, что даже если не я сыграю эту роль, все равно буду рада просто от того, что он появился. Потому что все эти телемувики, высосанные из пальца сериалы, я просто не понимаю — зачем они?
— Как зачем — деньги.
— Деньги. Ну да, деньги.
— Расскажи лучше про музыку.
— Решил на больную тему поговорить?
— Это больная тема?
— Очень. Я 16 лет занималась музыкой и в какой-то момент все это оставила. Естественно, в ГИТИСе было не до этого. Потом какие-то съемки. И все, я уже сильно от этого отдалилась.
— Ты хорошо играла?
— Не могу сказать, что играла, как Рихтер. Но я любила это, и у меня получалось. Это как с велосипедом «Дружок» — если один раз научился, уже не забудешь, как нажимать на педали. Но техника проходит. Теперь наверстываю. Всегда мечтала о белом рояле, но раз до роялей мне пока далеко, решила ограничиться белой пианолой. Купила, поставила дома. Сейчас разучиваю Патетическую сонату. Я бы хотела преподавать, открыть музыкальный класс. А недавно мне предложили записать несколько треков. Так что музыка стремительно возвращается в мою жизнь.
У меня вся семья поголовно закончила музыкальную школу, но дальше никто не пошел. Решили оторваться на мне. Родители и бабушка с дедушкой мечтали, чтобы я стала пианисткой. Насильно заставили поступить в музучилище. Зато сейчас я им очень благодарна. Для меня это большой плюс. Когда понимаю, что уступила в каком-то умном разговоре, молча сажусь за пианино и начинаю что-то играть. И все сразу забывают, что у меня есть какие-то провалы.
А в детстве я скандалила, говорила — какая еще музыкальная школа, я буду следователем, детективом!
— Следователем? Детективом?
— Рядом с музыкальной школой находилась высшая школа милиции, и когда я возвращалась домой на автобусе, рядом со мной сидели прекрасные юноши и девушки в форме. К тому же тогда я была помешана на детективных историях. Мы с детства за кем-то следили, кого-то спасали. У меня и разряд по плаванию имеется. Решила — все, буду поступать. После 9-го класса собралась в юридический колледж. Но бабушка с дедушкой наперед решили, что я буду пианисткой. Были жуткие скандалы вплоть до того, что я в 14 лет ушла из дома, жила не пойми где. Тогда же я устроилась скаутом в модельное агентство, помогала им набирать девочек. И именно в то время замечательный наш Джаник Файзиев, которого я недавно встретила на одной премии, устраивал кастинг, а я ему приводила блондинок. Я же тогда была рыжей, но когда меня увидел ассистент Джаника, сказал: снимешься в массовке. Так что свою первую роль я сыграла в клипе Валерия Меладзе «Рассветная».
Ко мне прямо на площадке подошла девочка со словами: ты должна отнести свои фотографии на «Мосфильм». Я отнесла. Там была такая фотография — я, ружье и весло. На «Мосфильме» ее увидела Настя Ключенкова, ассистентка Андрея Прошкина. Напиши про нее обязательно! Она сейчас бросила эту профессию, стала сидеть дома, с детьми. Но вообще Настя для меня как вторая мама. Открыла мне такую жизнь, без которой не знаю, что бы со мной сейчас было.
Прошкин меня утвердил. Так все и случилось. Сейчас я понимаю: все закономерно. И останавливаться нельзя. Пока живы, надо жить. Я люблю спрашивать разных мудрецов, которые попадаются мне на пути, что они считают самым главным в жизни? И Досталь сказал: главное — не зависать.
Я могу два месяца просидеть дома, рисовать, заниматься только собакой. Но в этот момент я зависаю, отрываюсь от внешнего мира.
— Сейчас рисуешь что-нибудь?
— Полгода не подходила к мольберту. Только после Нового года стала снова рисовать. Нарисовала дерево, которое стоит перед моим окном. Сначала оно было под снегом. Потом я размыла снег краской. Потом дорисую почки.
Еще у меня такая идея появилась — хочется сделать фотофильм. Я обнаружила у себя дома столько разных фотоаппаратов и подумала: может, это знак? Из фотографий сделать фильм даже сложнее. Надо каждый кадр выстроить так, чтобы в нем было все: история, герои. А потом все это показать на большом экране. Не знаю, правда, это будет кому-нибудь интересно...
— Ты что, хочешь стать режиссером?
— Знаешь, в соседнем от меня доме Высшие режиссерские курсы...
— И в автобусе ездят молодые красивые режиссеры, только без формы.
— Я решила, что все-таки буду поступать на режиссуру. Очень хочу снять фильм. Но понимаю, что я еще не дозрела. Может, лет через пять, после тридцати, когда как-то встану на ноги. Когда смогу правильно сформулировать свою мысль.
— Когда я звонил, чтобы уточнить время интервью, то услышал, что до конца марта ты «совершенно свободная женщина». И после этого мы два месяца не могли найти время для встречи. Вот и март давно закончился. Где же свобода?
— Я сама себе хозяйка. То есть я знаю, например, что 22 апреля у меня спектакль «Жизнь удалась», после него — премьера на фестивале Роберта Де Ниро «Трайбека» в Нью-Йорке нашего с Алексеем Федорченко фильма «Четвертое измерение». И вообще сейчас нет и пяти спокойных минут. Но во всем остальном я совершенно свободна.
— А жизнь удалась?
— Жизнь? Удалась!