Цех белого, где базируется «Платформа», на этот раз превращен в концертный зал: по центру дирижерский пульт, вдоль двух стен — хор с пюпитрами, а вокруг на стульях расположилась публика. Взмах дирижерской палочки в руках швейцарца Титуса Энгеля, и шесть солистов начинают издавать звуки, похожие на лепет, шорох, скрип, удар. Набор малопонятных звуков исполняется строго по партитурам, развернутым на пюпитрах. Рядом с дирижером мальчик (угловатый, в трениках с лампасами) обнимает голубого вислоухого зайца размером в пол своего роста.
— Люди бывают разные. Добрые, веселые, говорящие... люди говорят, едят, улыбаются... а еще они...
А в это время в публике ходят молодые люди в черных майках с короткими рукавами и фартуках поверх черных брюк, как это принято в модных кафе. Они беззвучно раздают каждому мягких зайчиков. На двух экранах визави возникает Светлана Сорокина, телеведущая, а не артистка, и с интонациями психолога рассказывает о проблемах коммуникации в обществе:
— И помните, люди, несущие негатив, не внушают доверия.
Опера как жанр на Винзаводе больше напоминает перформанс, который рассчитывал на тихое участие каждого. У некоторых поначалу это вызывает смешок. Особенно когда вам предлагают выдуть через пластиковый кружок мыльные пузыри, кладут в ладошку несколько фасолин, ледяной кубик из морозилки или неожиданно щекочут вам шею мягкой кисточкой. Пожалуй, единственный спектакль, где на протяжении полутора часов что-то дают, а не отнимают. Мы в России к такому не привыкли. Четыре параллельно действующие составляющие — экран с Сорокиной, подросток с зайцем, люди в черном и звуки, которые постепенно организуются в гармоничную форму, чтобы потом снова сорваться в одинокие бездыханные звуки одиночества. Когда распахнутся высокие двери и подсвеченная холодным светом выйдет Сорокина и уже не менторским тоном расскажет минут за семь историю своего сына-аутиста, который ни за что бы не хотел расставаться с голубым зайцем, а она его этим самым зайцем отлупила при всех — от бессилия пробиться в его герметически закрытый мир. Вот эта точка прогремела как гром среди и без того неясного дня. И все срослось и встало на свои места, сложившись в пазл — аутизм. О котором художники высказались таким неожиданным для публики способом: ведь социального искусства у нас очень мало. Оперу эту написал Сергей Невский, интереснейший композитор, больше живущий в Германии, чем в России, и курирующий музыку на «Платформе». На «Autland» он прилетел из Берлина, а после первого показа улетел в Киев. Я поймала его по телефону в аэропорту.
— Сергей, у этого произведения есть своя история?
— Да, есть. Я написал эту оперу в 2009 году по заказу фестиваля «Рурское триеннале», он проходит в бывшем угольном бассейне Рура. Тему аутизма мне заказали не случайно — ее я разрабатывал и раньше. Я придумал музыкальный язык детской речи, как бы состоящей из первичных сигналов — вскрика от радости или от боли.
— Почему вы выбрали именно оперу?
— Опера для хора — большая русская традиция, и я ее развиваю. Я использовал полифонию эпохи Ренессанса, в частности, канон для 24 голосов Окегема, он писал музыку в XV веке. И здесь у нас поют шесть солистов из Нидерландов и 18 хористов из российского ансамбля «Questa Musica».
— Российская и немецкая «Аutland» похожи или разные?
— Здесь совсем получилось другое. Режиссер Женя (ученица Кирилла Серебреникова. — М.Р.) ввела Светлану Сорокину, студента, читающего текст, который написал реальный мальчик-аутист, и получилось, как мне кажется, очень деликатно. Ни у меня, ни у режиссера не было желания вылезти за счет такой темы. Знаете, я сам, 20 лет назад оказавшись в другой стране, себя чувствовал в какой-то мере аутистом, аутсайдером.
Тема больная, к которой в обществе у нас не знают, как обращаться: медицинский диагноз это? Метафора ли состояния личности или общества? Пока мы не разобрались с этим, прежде всего в себе, стоит посмотреть и послушать оперу Невского. Жаль, что сыграли всего два раза.