Коротко стриженный, с бородкой, слегка небритый, в облаке сигаретного дыма, с чашкой крепкого чая или эспрессо — таким я его вижу. Артистичный, вальяжный, реактивный, взрывной, он заполнял собой все пространство двухкомнатной квартиры на Новом Арбате, где располагалась тогда редакция газеты «Совершенно секретно».
В отсутствие Юлиана Семенова там царствовала его личный секретарь Зоя Ивановна, строгая дама крепкой закваски: за плечами годы лагерей по политической статье. Все ее немножко побаивались.
А сама квартира, по слухам, была конспиративной хатой КГБ. В общем, дух детектива витал в воздухе.
Держу в руках первый номер газеты — это уже история. На обложке анонс нового романа Юлиана Семенова «Тайна Кутузовского проспекта» и страшное посмертное фото Зои Федоровой. В этом же номере напечатан и мой материал на криминальную тему.
Потом Семенов познакомит меня с Вячеславом Панкиным, который в то время возглавлял Уголовный розыск СССР. Он был поразительно щедр на людей. Дружбы, которые он мне подарил, по-прежнему живы. Мы не часто видимся, но у нас есть кодовое слово «Юлиан Семенов».
На столе у генерал-лейтенанта лежали тома уголовного дела об убийстве актрисы Зои Федоровой. Из этих материалов у нас на глазах рождался новый захватывающий роман.
Я долго, почти год, не могла расстаться с «МК». Для меня уход из газеты был равносилен разводу с любимым мужем. Поэтому я медлила, а потом был звонок Юлиана Семеновича, который все решил: «Я сегодня улетаю и оставляю подписанный лист бумаги. А дальше — как хочешь». И я написала заявление.
За эти короткие годы рядом с ним, от пилотного номера до рокового инсульта, я видела его разным. Безумно счастливым, когда удавалось раздобыть сенсационный материал, и в номере появлялся супергвоздь, и тираж рос космическими темпами. Юлиан умел радоваться чужой журналистской удаче. Может быть, больше, чем своей.
Помню его безутешным, когда в Париже при невыясненных обстоятельствах скоропостижно скончался его первый заместитель Александр Плешков, молодой, талантливый, полный сил журналист.
Редколлегии проводились по средам. Атмосфера была феноменальная. Во многом еще и потому, что Юлиан умел держаться на равных. В известном писателе, авторе знаменитых детективов «Петровка, 38», «Огарева, 6», «Противостояние», «ТАСС уполномочен заявить», «отце» Исаева—Штирлица не чувствовалось ни капли звездной пыли, ни грана высокомерия — отличительная черта настоящего аристократа, которому не надо ни пыжиться, ни казаться, ни утверждаться за чужой счет.
Это был какой-то горячий источник, гейзер, рождавший безудержный фейерверк идей, которые порой казались неосуществимыми. Но почему-то все сбывалось и все получалось. Удача шла с Юлианом в обнимку.
Его последняя редколлегия за три дня до того обширного кровоизлияния в мозг, которое навсегда вышибло его из колеи, проходила в спешке. Он неважно себя чувствовал, уже слегка приволакивал ногу, инсульт приближался, и надо было все бросить и пулей бежать к врачу, но Семенов всегда плевать хотел на свое здоровье. В субботу поехал с Артемом Боровиком на подписание важного для издания контракта и в машине потерял сознание.
И еще. Согласно нашей семейной истории, нас связывало очень дальнее родство. Мой прадедушка и бабушка Юлиана Семенова — сводные брат и сестра. Об этом я слышала с детства, но говорить с Юлианом, да и вообще с кем-то о родственных узах, связывающих меня с известным писателем, казалось неприличным. Не хотелось таким образом примазываться к чужой славе.
Теперь я понимаю, что в наших отношениях это все равно ничего бы не изменило.
Он не умел бежать вполсилы, работал на пятой передаче, как болид со сверхмощным двигателем. За ним невозможно было угнаться. А потом он просто ушел за горизонт.
Режиссер Андрей Кончаловский: «Юлик жил взахлеб!»
С Юликом мы познакомились в тот самый день, когда его отец, Семен Ляндрес, в прошлом заместитель Бухарина в «Известиях», вышел из лагеря. Мы с другом приехали к ним в дом. Юлик мне сразу понравился, я был младше и просто влюбился в крепкого коренастого парня с мускулистыми руками. К тому же он был сыном человека, отсидевшего по политической статье, а в то время это много значило для всех нас.
Отец Юлика выглядел очень усталым. Он лежал на кровати, в тюрьме ему перебили позвонок. Он производил впечатление добрейшего, умнейшего, очень образованного человека. В первый же вечер он дал мне три книги: «Исповедь» Руссо, «Жизнеописание Бенвенуто Челлини» и «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Такой необычный выбор. Ни об одной из этих книг я прежде не слышал.
Юлиан был начитанным, говорил на фарси, на урду, по-английски. Он меня поразил своей внутренней свободой. Вообще он был хулиган, независимый человек, антисталинист. При этом еще и стиляга, невероятный драчун, боксер. Я драк избегал, а он вступал не раздумывая. Отчаянно смелый, он, кажется, ничего и никого не боялся.
Мы подружились, он стал часто бывать у нас дома и, естественно, познакомился с моей сестрой Катей. Кажется, они впервые встретились у нас на даче в Новый год. Влюбились друг в друга. Помню, что даже немного ревновал сестру. У них начался роман с продолжением, а дальше пошли дети.
Потом наши с Юликом пути разошлись. Мы не виделись годами. Его книгу «Семнадцать мгновений весны» я не читал. Тогда я мало читал романов, меня интересовало больше кино, чем литература. Но знаменитый фильм по его книге я, конечно, смотрел. Очень неожиданное кино в те застойные годы. По телевидению вдруг показали нацистов, которые не идиоты, а умные, циничные люди. Удивило новое видение немецких офицеров.
У Юлиана был доступ к закрытым архивам, ему позволялось больше, чем другим. Все строилось на личных контактах. Он знал людей из мира разведки, дружил с Андроповым, Примаковым, но все сплетни о том, что Юлик носил погоны полковника КГБ, — полная чушь.
Он ездил в командировки в Афганистан, в Пакистан. Бесстрашный человек, он всегда был для меня героем.
Обаятельный, бесшабашный, с юмором, умный — такие мужчины нравятся женщинам. Юлик всегда пользовался успехом.
Ему многое удавалось. Он смог создать первую частную газету в стране и сделать ее популярной. «Совершенно секретно» — его проект, любимое детище. И Артем Боровик в определенном смысле его ученик и последователь.
Я помню нашу последнюю встречу с Юликом. Это было задолго до его кончины. Я как раз приехал из Америки на некоторое время в Россию и встретил его в ресторане Центра международной торговли. Тогда, по-моему, он ухаживал за Аллой Пугачевой. Она сидела за столом в большой компании. Было много еды и много вина. Юлик выглядел очень романтично. Он был одет в хаки, не хватало только «Калашникова». Он как будто из Анголы приехал, может быть, так и было. И, конечно, ему нравилось, что он в центре внимания. Юлик любил и умел быть душой компании.
Он всегда жил взахлеб, безудержно, полной мерой. За это его любили.
Когда с ним случилась беда, я к нему не приезжал. Думал, что мое посещение принесет только боль. Ему и мне. Может быть, это было неправильно. Не знаю. Но мне трудно представить его больным, беспомощным и бессильным.
В моей памяти он остался веселым, жизнерадостным, активным. Когда я вспоминаю Юлика, всегда вижу его смеющееся лицо.
Народный артист Лев Дуров: «Он был Фальстаф и ребенок!»
Я жил тогда в Доме творчества «Актер» в Ялте и снимался там одновременно в картине. Однажды выхожу на набережную, а навстречу бежит Юлиан Семенов трусцой и говорит: «Левочка, присоединяйся!» — и мы побежали. А на том конце набережной палатка, и оттуда высовывается рука. Юлиан на бегу показывает два пальца, и уже выглядывают две руки: в каждой по фужеру с чем-то желтеньким. Мы подбегаем, и нам говорят: «Это коктейль «Юлиан Семенов». Выпиваем, и я понимаю, что там водка с апельсиновым соком. Потом устремляемся в обратную сторону. Бежим, бежим, а на том конце тоже палатка, и оттуда сразу выглядывают два коктейля с «Юлианом Семеновым». И когда мы так раза четыре пробежались и уже стало трудновато, Юлик говорит: «Пошли ко мне в номер!»
У него был большой номер, на кровати темно-зеленое покрывало, мы с ним легли, и он стал читать мне главы книги о Столыпине. Я не знаю, вышла она или нет, но было очень интересно. Потом я сказал: «Юлиан, меня ждут в „Актере“, пойду уже» — а он: «Нет-нет! Тебе что, неинтересно?»
Так прошли три дня. У меня даже шутка была: «Я три дня провел в постели Юлиана Семенова». А его дочка спала рядом на раскладушке.
А потом мы с ним еще ездили покупать дачу в Мухалатке. Это не просто так, это целое приключение. Он же Фальстаф! И мы едем на машине, с нами человек с двумя баулами, а в это время какая-то съемочная группа что-то снимает на шоссе. И Андрей Миронов там. Юлиан тут же останавливает машину, вылезает и кричит: «Танки, вперед! Пушки, огонь! Пехота, к бою! Ура!» И все в корзину, к чертовой матери! Садится в машину, и мы едем дальше. У Андрея Миронова вид ошарашенный: он не понял даже, что это такое было.
Когда в Мухалатке Юлиан покупал этот участок, ему сказали что нельзя выходить за параметры дома. Он решил: «Мы пойдем вверх!» Говорят, что он там трехэтажное здание построил.
Он был очень остроумным человеком. Когда мы были на гастролях в Западной Германии, он привез нас с Леней Каневским к себе в офис. Это был бетонный бункер, как у Мюллера, с камином. И, конечно, мы хорошо выпили с Каневским в гостях у Юлиана. Горел камин, какие-то колбаски жарились. Висели картины его дочери — конечно, любая ее картина была гораздо ценнее, чем все импрессионисты вместе взятые или чем наши передвижники. Мы, конечно, соглашались, кивали головой.
Леня думал, что Юлиан очень богатый, и решился: «Ой, я тут увидел в витрине плащ, я так хотел его купить, а у меня всего 70 марок. Не хватает на плащ». А Юлиан мгновенно отреагировал без паузы: «Леня, продай Родину, добавь 70 марок и купи себе этот плащ!» Я подумал, что у него даже в таком разгоряченном состоянии голова варит потрясающе.
От него чего угодно можно было ожидать. Когда Владимир Семенов, тогдашний посол в ФРГ, выступал, Юлиан приговаривал: «Ну вот, старый лев! Сейчас умные вещи скажет! Давай-давай!» И посол очень нехорошо на него смотрел. Я говорю: «Юлик, смотри, нарвешься! Вышлет тебя отсюда!» — «Нет, это он вылетит, а я останусь!» Так и вышло.
Однажды сидим с ним в Германии, он спрашивает: «Тебе не нравится такой-то в труппе?» — «Ну, так, есть немного». — «Что, обижает? Мы его проучим!» Я пришел в ужас: «Юлик, перестань! Не сходи с ума!» В это время входит респектабельный человек. Юлиан ему говорит «Николай Иванович, если кто-нибудь Дурова обижает, что с ним делать?» Этот человек смотрит на меня: «А что, вас кто-нибудь обижает? Мы выразим ему недоверие и выпроводим его отсюда!» «Да вы что, братцы, — вскричал я, — не сходите с ума!»
Я вам скажу, что Юлиан — это особая особь человеческая. Забавная, мощная, умная, хитрая, с колоссальным чувством юмора особь. Иначе его не определить! Поразительно многогранный: как в дискотеке зеркальный шар крутится, и от него множество всяких бликов.
Я умирал над ним иногда, слушая по телевизору его рассказ о том, как он искал Янтарную комнату. Это была новелла! Можно было сдохнуть. Сидит человек в милитаристской рубашке, небритый, такое преддверие Хемингуэя, и говорит с такой убежденностью: «Я приехал в Западную Германию, в Кельн, потому что предполагал, что Янтарная комната там. Оказалось, что ее там нет. Где же она могла быть? Наверное, в Австралии. Проехал всю Австралию — нет! Но, возможно, немцы спрятали ее во Франции!» Он под эту Янтарную комнату объехал весь земной шар.
Говорили, что Юлиан связан с КГБ. Не знаю, это меня не интересовало. Меня интересовало то, что им написано. Наверное, у него были большие связи, которые позволили получить такие данные о разведке. В «Семнадцати мгновениях» он ведь первый сказал, что мы имели дело не с идиотами, а с довольно умной, мощной машиной. И мы ее сломали. Избавили мир от коричневой чумы.
Картину раскрасили и, по-моему, загубили. Черно-белая, она была приближена к документу. Мы все должны быть благодарны Юлиану Семенову только за то, что он написал книгу, по которой сняли эту картину.
Эти «Семнадцать мгновений» до сих пор смотрят. Даже я! Зачем мне смотреть, если я сам там играю? Но все равно, если случайно попаду на эту картину, хотя бы полчаса посмотрю, потому что там замечательный набор актеров, потрясающий текст. Это телевизионная классика.
Он редко появлялся на съемочной площадке. Доверял актерам и режиссеру. Однажды я видел его в ужасном состоянии. Когда всех наградили за «Семнадцать мгновений», его одного в списках не было. Я видел его плачущим и сказал: «Юлик, да наплевать!» А он сильно переживал: «Но это же я родил! Это мой ребенок! Почему же всех наградили, кроме меня?» Он был неутешен. Такая детская реакция. Он даже сочинял телеграмму в правительство. Не знаю, послал ее или нет. Он был наивный, как маленький ребенок. И в то же время Фальстаф!
Как-то я пришел в магазин «Свет», мне нужно было купить подарок: лампу, которая гнется. А мне говорят: ее уже заказал Юлиан Семенов. Но он месяц за этой лампой не приходит. Я сказал, что уже, наверное, не придет. Они сомневались: «А если придет?» — «Скажете, что Дуров купил. Он меня простит». И они мне ее продали. А вскоре звонок: «Левочка, ты зачем мою лампу забрал?» Посмеялись, и никаких обид!
Беда случилась с ним неожиданно. Тяжелая болезнь, уход. Смерть ведь за дверью стоит, и ты никогда не знаешь, когда она к тебе постучится.
Я вспоминаю наши встречи с Юлианом. Всегда бросались друг к другу с распростертыми объятиями. Мы испытывали огромную радость. Мне кажется, взаимную. Надеюсь, что это было именно так.
Другие подробности читайте в статье Евгения Додолева "Бедный Юлик"