Человек, глубоко поющий

— Ну и характеристику ты мне выдала. Слово “хитрость”, чтоб ты понимала, я ненавижу. Я его сам к себе однажды применил, и так повелось.

— Но хитрость, Валерий Сергеевич, как известно, признак тонкого ума.

— А вот Высоцкий в своей анкете называл это качество “мудростью”.

— Если серьезно — почему у вас, коренного алтайца, нет диалекта, какой был до конца дней, например, у другого вашего именитого земляка — писателя Василия Шукшина? Много работали над собой?

— Ты напрасно думаешь, что его не было. Когда я приехал в Москву поступать в театральный, мой чудовищный диалект был одной из причин, по которой меня могли не взять. Тем более что поступал-то я на оперетту. И когда меня взяли, профессор Понтрейнин специально пригласил мне преподавателя по сценической речи — так я ужасно говорил. Но, знаешь, теперь, когда я попадаю на Алтай, уже через неделю балакаю на этом диалекте.

— Думали ли вы, деревенский мальчик с Алтая, который к тому же в детстве выпал из окна и серьезно повредил ногу, что в столице СССР дойдет до степеней известных?

— Нет, конечно, не думал. Я и сейчас поражаюсь, как мог сообразить отправиться в Москву. Но, если честно, сообразил не я, а моя сестра Антонина — она была другой закваски человек и всегда говорила мне: “Беги отсюда”. По разным причинам “беги” — семейным (семейка у нас была шумная, драчливая, суровая), а может быть, что-то выглядела во мне.

— Может быть, у вас в Москве были какие-то знакомые, родственники? Кто мог помочь на старте?

— Тут я должен открыть страшную правду, я ее долго скрывал. После 9-го класса к нам приехал цирк на колесах, и я участвовал в представлении — был на подсадке и делал небольшой этюд. И так я его хорошо разыгрывал, что после одного представления руководитель цирка Алексей Яковлевич Полозов сказал мне: “Придите завтра утром”. Я пришел в цирк. Он собрал всех и объявил мне: “Молодой человек, вы совершите преступление, если не станете драматическим артистом”. Я к этому времени закончил 9 классов, и Полозов дал мне свой адрес в Москве. Вот у меня до сих пор, Марина, мурашки по телу бегут (уже в ноги спустились), когда я говорю про это. Кто я ему был? Почему он дал мне свой адрес? Более того, он ходил в сельсовет и просил, чтобы мне выдали мой паспорт — мы же были как крепостные, нам не отдавали документов. Он говорил им: “Золотухин обязательно поступит в театральный, вот увидите. Отдайте ему паспорт”.

Но когда я приехал в Москву и нашел его квартиру по адресу, его не оказалось — он был на гастролях в Африке. И я остался один на один с городом-героем Москва. И я пошел искать институт и никак не мог его найти, потому что везде было написано: “Щукинское училище”, “Щепкинское училище”. Но во втором часу ночи я наконец наткнулся на то, что искал, — ГИТИС, так и было написано “институт театрального искусства”.

— Чем кормились-то в городе-герое?

— А ничем. Утром, помню, когда я переночевал во дворике ГИТИСа и дворник разбудил меня, поливая двор, я спросил у него: где можно перекусить. “А там, за углом”, — махнул он рукой. За углом оказался ресторан “Прага” и кафе при нем. На мне, как сейчас помню, были шаровары, шарф весь вытянутый и брезентовый плащ. В “Праге” мне сказали: “Снимите плащ”. — “Зачем? “— “Сядьте”. — “Зачем? “— “К вам подойдут”. Ну сел. Принесли приборы, а я и не знаю, как с ними обращаться. Заказал я, на свою беду, блинчики с мясом, начал резать, а фарш стал в разные стороны расползаться. Я графином забаррикадировался, чтобы человек, что сидел напротив меня, не видел, как я не умею есть ножом и вилкой. Заплатил, как сейчас помню, 95 рублей старыми и пошел в институт.

— Помните, что пели на вступительных экзаменах в оперетку? Что-нибудь из Кальмана?

— Пел “Из-за острова на стрежень” (поет низким голосом. — М.Р.). Потом меня заставили танцевать, а надо сказать, что после падения я прихрамывал. Поняв, что меня заподозрят в хромоте, я начал ходить по залу такой вихляющейся походкой.

— Вот она, хитрость.

— Схитрил. В общем, приняли меня, ничего не заметили. А уже на втором или третьем занятии по актерскому мастерству артистка из Театра Моссовета Анисимова-Вульф (она, кстати сказать, была правой рукой Завадского) сказала мне шепотом: “Валерий, вы пришли не на то отделение, но это будет наш с вами секрет”. И она стала готовить меня не в оперетту, а в Театр имени Моссовета. И я, учась на вокальном отделении, знал, что у меня уже есть свой театр.

— …Но не Театр Моссовета, а “Таганка” стала вашей судьбой. Как это случилось?

— Да так и случилось. Во-первых, я женился на 5-м курсе на Нине Шацкой, а ее в “Моссовет” не взяли, значит, и мне туда не надо. Во-вторых, я увидел спектакль Юрия Любимова “Бедный человек из Сезуана”. После него я метался по Театру на Таганке как больной, как раненый олень. Я был готов хоть на полу сидеть, хоть без слов играть — но лишь бы в этом театре. Видать, судьба.

— Вы верите в нее?

— К сожалению, верю, и не спрашивай почему. И в судьбоносные встречи тоже верю. У меня в кино первая встреча с Высоцким. В картине “Интервенция” это случилось. И в Театр на Таганке (опять мурашки бегут по телу) мы почти одновременно пришли. Я чуть раньше, но тут же сошлись в одном спектакле — “Герой нашего времени”. Я играл Грушницкого, а он драгунского капитана. Николай Николаевич Губенко играл Печорина. И мы с ним уже тогда стрелялись.

— Ну да, не подозревая, что будете “стреляться”, то есть окажетесь по разные стороны баррикады в конфликте Театра на Таганке в 90-е годы.

— Дурацкая история. Дурацкая судьба. Это был неудачный спектакль, и распределение ролей неверное. Ну какой Губенко Печорин? В сцене дуэли Коля стоял спиной к залу и целился в меня. И в этот момент у него отвалилось дуло и упало на белый станок. Ребята из зала увидели это и начали кричать: “Дяденька, дуло подними”.

— Чем дальше идет время, тем больше хочется знать деталей и подробностей того времени, о людях… Хочу спросить у вас о Владимире Высоцком: действительно ли он был настолько небольшого роста, что в фильме “Интервенция” ему подставляли маленький табурет? Во всяком случае, так рассказывают артисты, которые также снимались в этой картине.

— Володя не был такого маленького роста, может, он такой же, как я, или чуть-чуть ниже. Он был прекрасно сложен. У него была жена Людмила Абрамова, а у меня — Нина Шацкая, обе женщины высокие. И когда мы вместе шли куда-то по улице, Володя говорил мне: “Пусть впереди идут”. Он стеснялся. Но когда он стал Высоцким и женился на Марине (Марина Влади. — М.Р.), у него этого комплекса ни в коем разе не было.

Он стал звездой, но у него не портился характер от этого. Он оставался самим собой. Ведь что такое звезда? Ее создает наше окружение. И когда при мне, например, Анатолию Дмитриевичу Папанову говорили: “Скажи “ну, погоди! “— он зверел. А я бы, окажись на его месте, убил. К Высоцкому так же фамильярно обращались, цеплялись, и тогда это переходило у него в другое качество — он резко отвечал. На что хамы тут же злились: “Ну ты зазнался!”.

— Ваш совместный фильм “Хозяин тайги”. Это вы посоветовали режиссеру Владимиру Назарову взять Высоцкого в фильм?

— Такое было. Во время съемок “Интервенции” мы дали друг другу клятву, ну буквально как Огарев с Герценом, что друг без друга не будем сниматься. Поклялись на знаменитой одесской лестнице. Ведь в “Интервенцию” Володя меня притащил. А в “Хозяина тайги” — я его.

— Валерий Сергеевич, наглость — это второе счастье?

— Это ты к чему?

— А к тому, что хочу уточнить одну историческую деталь. Правда ли, что когда вы проходили пробы на роль Бумбараша, то будто бы заявили режиссеру Николаю Рашееву: “Если хочешь снять хороший фильм, возьми Кононова, а если хочешь заглянуть в вечность — возьми меня”?

— Ты считаешь это наглостью? Я тебе так скажу: здесь все было замешано на метафизике. Я приехал попробоваться на Бумбараша просто так, потому что в это время Абрам Роом утвердил меня на главную роль в фильме, который потом стал называться “Преждевременный человек”. Я понимал, что эта роль могла гарантировать мне переход в другое качество, я делал на нее серьезную ставку. На руках у меня уже был договор, деньги. Нина, жена, уже приехала в Ялту на съемки, так что у меня была серьезная перспектива, и к Бумбарашу я относился легкомысленно, тем более что похожая роль у меня уже была в фильме “Пакет”.

И вдруг я получаю от Роома телеграмму, что меня снимают с роли. Как так? За что? Я не знаю, как тогда выжил. Ну а как выживает русский артист? Напивается до полусмерти. Через 2–3 дня очухался — денег нет. И, на свою удачу, дал телеграмму в Киев Рашееву: “Попробовался у вас неудачно. Если есть возможность, вызовите меня еще раз”. Без надежды дал: ведь у меня были пробы плохие, а у Кононова хорошие. Но он почему-то вызвал меня, и тут я брякнул: “Если хотите сделать хороший фильм, возьмите Кононова, а если хотите заглянуть в вечность…” Вот кто меня за язык дернул. Черт его знает!

В роли Бумбараша.

— И так, знаете ли, пафосно выступили — “заглянуть в вечность…”

— Ведь артист напичкан чужими фразами. И эта — то ли из Цветаевой, то ли из Ахматовой — вылезла из меня. Но Рашеев попробовал меня второй раз, и тут для меня наступил момент тигра.

— А при чем здесь тигр? Я что-то в “Бумбараше”, кроме коней, никаких тигров не помню.

— Так в кино говорят: наступает момент тигра. Значит, нужно прыгнуть в нужное место с нужной энергией и с нужной убедительностью. Я и прыгнул на вторых пробах. Худсовет меня утвердил.

— Привожу пример вашей наглости № 2. Нина Шацкая — первая красавица ГИТИСа, и вы деревенский, с плохо скрываемой хромотой — женитесь. Это что, не наглость?

— Я боюсь, обидится Нинка, но расскажу, как было. Я был влюблен в нее с первого курса, но потом остыл: видел, что никаких перспектив у меня не было. А тут на 5-м курсе она спросила у меня конспекты лекций. “Есть, — ответил я, — но они у меня в общежитии. Поедешь? “— “Поеду”. — “А целоваться будем? “— “Будем”. В общем, опускаю, Марина, все подробности, но целых две недели мы не выходили из дома. И 14 февраля 1963 года мы сыграли свадьбу. А ведь за Ниной ухаживали такие красавцы, она уже снялась в “Коллегах”, бешено популярном тогда фильме. И в коммуналку, где она жила, ей привозили охапки роз, причем на рысаках.

—? ??

— Да-да, на рысаках. Я даже знаю, кто привозил, но не скажу.

— И тем не менее вы ушли от этой красавицы. А она стала женой, и потрясающей женой, Леонида Филатова. Что произошло?

— “Муж и народ все узнают последними” — есть такая фраза. Может, у Нины с Леней и был роман, но я этого не знал. Потому что у меня в это время с Тамарой родился сын Сережка. Так что ушел я по простой причине — разлюбил-полюбил. И так всю жизнь.

— Насколько я понимаю, формула “разлюбил-полюбил” в вашей жизни работала и дальше. Я имею в виду другую красавицу вашей жизни — актрису Ирину Линдт, вашу последнюю жену.

— Ты про роли будешь спрашивать или про жен? Мы с Ирой в Музее Пушкина сделали спектакль на двоих “Сказка о рыбаке и рыбке” по Пушкину. Он не совсем детский. Я читал Пушкина, а она танцевала фламенко и исполняла романсы на стихи Пушкина. И у нас с одного из первых спектаклей осталась фотография, где мы сидим голова к голове. Я придумал подпись и сказал Ире: “Отпусти ты меня, старче, в море, дам тебе хороший выкуп”. Она смеялась.

— Я рада, что ваша кинематографическая карьера в отличие от театральной продолжается у молодых и ярких режиссеров. Например, вы сыграли вампира у Тимура Бекмамбетова в “Ночном дозоре”.

— Да я и не вампира играл. Тимур говорил не о вампире, а о некоем персонаже, и очень здорово рассказал, что от меня хочет. Я не читал сценарий, тем более не читал книгу Лукьянова. Но ведь это было в то время, когда с предложениями у меня в кино было не густо. Так что я согласился. И потом, мой герой нигде не пьет кровь — это трагически несчастный человек, он не хочет, чтобы его сын последовал по его стопам. В финале он кричит: “Сынок, я так хотел, чтобы ты стал человеком”.

— Последний вопрос. Вы человек с аккордеоном, человек с гитарой, поющий. Какая песня соответствует вашему настроению теперь? Когда, как говорится, стукнула серьезная цифра — 70.

(Пауза. )

— Ну, может, эта:

Ходят кони над рекою,

Ищут кони водопою…

Вот и прыгнул конь буланый,

С этой кручи окаянной…

— Валерий Сергеевич, не хочу ни про кручу, ни тем более про бездну от вас слышать. Хочу, чтобы вы бежали, сохраняя невероятное обаяние и открытость, богом вам данные.

— Спасибо. Спасение в нашем призвании.