В любом журнале, газете, книжном издательстве существует редактор. Именно об этой фигуре факты собирал Аркадий Мильчин. В разное время редактору присваиваются разные функции; в советское время ясно какие. Редакторы всех времен нахваливали произведения авторов, чьи имена сейчас не найдешь ни в каких анналах, и давили писателей, которых сегодня считают гениями. Впрочем, много и попаданий в яблочко. Тут и казусы, и смех, и грех.
В критическом шарже А. Измайлова 1910 г. есть критик Диодор Диодорыч, которому удается обнаружить: у Гоголя шубу на Чичикове летом, у Лермонтова Терек, который как львица и с гривой (у львиц гривы как раз-то и нет), а у Алексея Толстого стаю орлов (которые стаями вообще не летают).
Критик Александр Дружинин писал самому Льву Толстому о “Детстве, отрочестве, юности”: “Вы сильно безграмотны…” Вот Толстому пишет Некрасов о повести “Альберт”: “Она нехороша, и печатать ее не должно”. В защиту Некрасова скажем, что эта повесть действительно не входит в число знаменитых трудов Толстого. А вот Короленко писал о пьесе Чехова “Иванов” так: “Это просто плохая вещь”. Кстати, Гюго терпеть не мог “Красное и черное” Стендаля: “Я попробовал почитать, но не мог осилить больше четырех страниц”.
А вот — если по хронологии — на дворе уже 1931 год. Год, когда нелегко стало, казалось бы, безобидному Пришвину. “Вчера еще мои рассказы детские “Еж”, “Гаечки”, “Грач” считались классическими, а сейчас такой рассказ от меня не возьмут, ссылаясь на то, что в поступках моих зверей нет генеральной линии. Дошло до того, что и сам наконец стал подумывать о ничтожестве зайцев и птиц в плане грандиозного строительства”. Здесь же Чуковский, чьи сказки, как известно, были запрещены: “Довольно птичек и кошечек — нашим дошкольникам нужно другое”. Когда в декабре прошлого года я слышал эту фразу от Михайлова (министра культуры), я думал, что он острит; оказывается, это — директива”. Чуковский же размышлял о новом жанре “негазетная статья”. Статья была об опальном Зощенко, поэтому сначала ее не взяли в “Литгазету” — якобы по этой причине. А потом Чуковский отдал ее в журнал “Москва” — со страхом, что она окажется “не журнальной”.
Маршак был известен как восхитительный оценщик рукописей. К себе он относился так же строго — даже слишком. Лидия Чуковская вспоминает рассказ Тамары Габбе: “…все спрашивает, чем заменить слова “распарить тыкву” в одном стихотворении Китса. “Ничем не надо, Самуил Яковлевич. Так хорошо. Оставьте так” — “Вы говорите, чтобы избавиться и больше не думать, или потому, что это на самом деле хорошо? “
Редактуру в советской России проходила не только литература. Алексей Кондратович (зам. редактора “Нового мира”) рассказывает, как не пропустили в печать доклад ООН об угрозах атомной бомбы, распространенный по всему миру: “Епишев отказался наотрез: “Как я буду воспитывать армию? Мы должны внушать, что в огне войны сгорит империализм, а тут получается, что все сгорят”. Действительно.
Из воспоминаний Бориса Стругацкого о том, как они с братом пытались издать роман “Возвращение. Полдень, XXII век”. Их обвинили в том, что в книге содержится много сложных терминов, непонятных рядовому читателю. Например?”Абра… Ага… Вот. Абракадабра”. Но высший класс редактуры — конечно, Никита Хрущев. Во время чтения поэмы Твардовского “Теркин на том свете” он спал, а когда проснулся, ему сказали, что это сатира с гротеском. “Вот вы эти самые “гротески” и снимите”, — буркнул Никита Сергеевич и вышел из комнаты”.
Напоследок — самое смешное. Драматург Владлен Бахнов еще в 78-м году написал роман в письмах “О лживых отписках редакций”. “Уважаемый товарищ редактор! Несколько месяцев назад я послал в ваш журнал свою новую повесть “Ни рыба, ни мясо”. Получили ли вы? А. Б. Морковкин”. — “Дорогой товарищ Морковкин! Повесть мы получили и посылаем на рецензию. (Подпись неразборчива. )”. — “Уважаемый товарищ редактор! Три года назад я отдал в ваш журнал повесть…” — “Дорогой товарищ! Мы послали ее на вторую рецензию. С уважением. (Подпись неразборчива. )”. — “Уваж. тов. редактор! Десять лет назад я послал вам свою повесть…” — “Дорогой товарищ! Уходя на пенсию, мой предшественник…” — “Уважаемый редактор! Вам пишет сын писателя Морковкина…” И далее: “Роясь в архивах моего дедушки А. Б. Морковкина…” И далее: “Уважаемые товарищи! В нашей семье из поколения в поколение переходит предание о том, что кто-то из моих предков послал в ваш журнал свое произведение…”.