— Князю Игорю слава! слава! слава!
Тем временем стражники выхватывают из толпы каких-то граждан (с виду вроде бы ни в чём не виноватых), валят на землю и — в такт гениальной музыке Бородина — мордой об колено: хрясь! Получается так здорово, что глаз не оторвать:
— Слава (коленом в зубы)! Слава (коленом в зубы)!
А смешливые девки лузгают семечки, попы благословляют, народ гуляет…
Всё так достоверно, так знакомо, так узнаваемо… Только костюмы напоминают, что дело происходит почти тысячу лет назад.
А вот и князь — очень крупный, очень решительный, не очень трезвый. Он решил идти войной на половцев. Зачем? почему? — никто не знает. Его отговаривают и бояре, и природа (солнечное затмение; см. “Слово о полку Игореве”). Нет, князь упёрся: ударим на половцев! Так и ждёшь, что он споёт знаменитые слова: “Одним полком за два часа!”
На авансцене, лицом к нам, спиной ко всей вакханалии, безмолвный седой худой старик с посохом (сразу ясно: святой). Игорь просит благословить затею; старец молчит, уходит. (Он здесь один молчит — за весь будущий безмолвствующий народ Бориса Годунова.) Ближний боярин поманил — и вот целая команда важных священников — тут как тут, благословят что хочешь.
…Если бы театр решил сделать из оперы Бородина политический фельетон, было бы скучно (разве что изредка смешно). Карикатура, фельетон, частушка не могут держать публику три часа. Для анекдота даже три минуты — невыносимо долго. А на “Князе Игоре” в Новой опере публика три часа испытывает изумление, восхищение, восторг.
Потрясающие музыка, сценография, оркестр, костюмы, хор, солисты… Не знаешь, с чего начать. (Смотрел дважды, а в голове бессильная ученическая фраза: “Это невозможно описать словами”.)
Спектакль-шедевр. Его надо видеть, слышать. Эта заметка — просто информация: бросьте всё, бегите за билетами, потому что (так устроен мир) скоро билеты на “Князя Игоря” будут только у спекулянтов; и не втридорога, а втридцатьтридорога.
Эта опера сгребёт все “Золотые маски” сезона, всех “Хрустальных Турандоток”. Даже жалко Большой театр, где ничего подобного нет и не предвидится.
…Что помним “из князя Игоря”? “О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить!” (Хочется добавить “дорогие россияне” и чтобы ария звучала на фоне кремлёвской стены и новогодней ёлки.)
А помним ли мы арию князя Галицкого? Это ужас.
Только б мне дождаться чести,
На Путивле князем сести,
Я б не стал тужить,
Я бы знал, как жить.
Всем чинил бы я расправу,
Как пришлось бы мне по нраву,
Всем бы суд чинил,
Всех вином поил!
К ночи в терем бы сгоняли
Красных девок всех ко мне,
Девки песни б мне играли,
Князя славили б оне.
А кто румяней да белее,
У себя бы оставлял.
Кто из девок мне милее,
С теми б ночи я гулял. Эх!
Кабы мне да эту долю,
Понатешился б я вволю,
Я б не стал зевать,
Знал б, с чего начать.
Я б им княжество управил,
Я б казны им поубавил,
Пожил бы я всласть,
Ведь на то и власть.
“Им” — это ведь народу. Это он хочет государственную казну разворовать.
Это он так печалится о гибели русского войска и о князе Игоре, сгинувшем в плену. Подарок судьбы — место освободилось. А что сестра Галицкого, Ярославна, осталась почти вдовой, страдает в разлуке с Игорем — наплевать, пускай она поплачет, ей ничего не значит.
Если бы опера была написана сегодня, мы могли бы подумать, что это пасквиль на современную Россию, и стали бы разгадывать ребусы: кто — Галицкий? кто — Игорь? кто — Кончак? Но оперу сочинили Бородин и Стасов в ХIХ веке — не только до Ельцина, Путина, Медведева, Рамзана, но и до Ленина, Сталина, Берия.
Галицкий куражится в кругу галицких, сокольничьих, окольничьих, питерских, постельничьих (вычеркнуть лишнее). И над всем этим безобразием — потрясающая красота костюмов, народных сцен, ошеломляющая сила музыки и невероятная мощь хора (музыкальный руководитель и дирижёр — Евгений Самойлов).
Это не опера на нас похожа (извините за дурацкое выражение), это мы на нее похожи.
Что показывать — сюжет ХII века? оперу ХIХ века?
Режиссер Юрий Александров и “Новая опера” имени Колобова свято выполнили завет Шекспира: “Цель театра во все времена была и будет: держать зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому веку истории — его неприкрашенный облик”.
На сцене Россия — пространство вне времени. Россия, где уже 1000 лет дикое рабство в одном флаконе с высотами духа (от 40° и выше). Видишь Ярославну — любящую, страдающую, благородную, терпеливую, — и невольная мысль: только на бабах здесь всё и держится.
Александров — признанный талант, более двухсот спектаклей (Большой, Ла Скала, Метрополитен-опера…), блистательный мастер. Для режиссера драмы, где персонажей раз-два и обчёлся, даже чеховские пьесы многолюдны. Актёры бессмысленно толкутся на сцене или стоят столбом, дожидаясь своей реплики. А тут — сто пятьдесят человек! И все — живые, все что-то делают. На сцене кипит жизнь — глаза разбегаются. Такие многофигурные картины есть у Босха, у Брейгеля — тоже куча народа, чертей, приключений; но картину можно рассматривать часами — она ж не меняется. А у Юрия Александрова гигантские народные сцены все в движении, в игре; назвать “массовкой” язык не повернётся.
А какие костюмы! — художнику Вячеславу Окуневу надо памятник поставить, но он и без памятника знаменит — свыше 350 опер и балетов (Большой, Мариинский, Михайловский, Балет Эйфмана, Ла Скала, Токио, Нью-Йорк, Берлин, Вена…).
Щедрый театр ради праздника транслировал премьеру в интернете, и там ее, наверное, можно найти. Что ж, есть такие люди: оперу смотрят и слушают в интернете, любовью занимаются в интернете. (Правда, им до сих пор почему-то больше нравится картошка на тарелке, чем икра на экране.)
“О дайте, дайте мне свободу!” — армия погибла, князь Игорь в плену. И снова сцены невероятной силы и красоты. Жуткое богатство половецкого хана. Жуткий золотой трон-колесница на огромной золотой хищной птичьей лапе. Половецкий “Майбах”. Жуткая власть. Игорь угрюмо слушает, Кончак поёт:
Я храбр, я смел, страха я не знаю,
Все боятся меня, всё трепещет кругом!
У меня есть красавицы чудные:
Очи чёрные, влагой подёрнуты,
Нежно и страстно глядят.
Если хочешь, любую из них выбирай!
Юные половчанки (вертлявые, как талантливые гимнастки) танцуют перед владыкой танец не живота, а чего-то пониже — задка? передка? — для приличия скажем “танец бедёр”.
И пьёт Игорь чашу за чашей. И, пьяный, напяливает подаренный ханский халат, половецкую отороченную мехом шапку. И пляшет…
Боже мой, как стыдно смотреть на плясуна у половцев. (Так было стыдно смотреть на “дирижёра” в Германии.) И среди разгула, не замечаемый половцами, видимый только князю Игорю, по сцене снова проходит безмолвный святой. Он даже головы не повернул, не взглянул, но Игорь останавливается как громом поражённый. Будь опера из библейской истории, на стене загорелись бы страшные слова “Мене. Текел. Фарес” — “Ты взвешен на весах и найден очень лёгким”.
Опера возвышает душу, в ней есть боль, есть насмешка, но в ней нет цинизма, а надежда есть. Надежду даёт искусство.
Боже мой, какая красота!.. Вот что плохо, когда имеешь дело с буквами. Пороки описываются легко, а красота не поддаётся описанию. Надо видеть, слышать. Адрес известен: сад “Эрмитаж”. Если кто не знает — напротив Петровки, 38.