“По природе чувствую, что я жаворонок”
— Сергей Петрович, а что вы делаете в городе Нюрнберге?
— Мы гастролируем со спектаклем “Безымянная звезда” и путешествуем с юга на север по Германии. Играем антрепризу в восьми городах, и я чувствую себя бременским музыкантом.
— А кто же у вас тогда Принцесса, Осел, Петух?..
— Принцесса у нас Юлия Меньшова, принц — Андрей Чернышев. А я, наверное, за собачку. Еще у нас Валентин Смирнитский играет.
— Так, значит, и свой юбилей вы тоже в Германии встретите?
— Да, я буду в Гамбурге. По гамбургскому счету буду мерить свои 70 лет. Все-таки прожил 50 лет в кино, 200 сыгранных ролей. Как-то всё округлилось к этому времени.
— Хорошо, давайте по гамбургскому счету. Вы довольны тем, что с вами случилось, своей карьерой, востребованностью?
— Все 50 лет был востребован. И сейчас вот отпраздную юбилей сначала в Гамбурге, потом в Москве, 25 апреля, в Доме кино. А 26-го уже нужно лететь в Астану, потому что 27-го первый съемочный день в новой картине. 201-я роль…
— Это называется — старость меня дома не застанет.
— Нет, нет, нет, я в дороге, я в пути.
— А на пенсии вам не хочется спокойненько пожить? Или это просто не ваш стиль?
— Когда-то мне Николай Афанасьевич Крючков советовал: “Возьми удочку с поплавком, сядь в полпятого утра на бережку и поймай пару окуньков. Посидишь часа два, подумаешь о жизни, почувствуешь время, какое оно большое, бесконечное. Такие мысли приходят, но пока — давай, давай…”
— А если бы вы не поступили во ВГИК на курс Герасимова и Макаровой, то ваша артистическая судьба в кино сложилась иначе?
— Кто знает… По молодости лет всего хочется попробовать побольше. Загулов было побольше. Сейчас как-то слежу уже, что могу себе позволить, что нет. Но по-прежнему с утра встаю, делаю гимнастику. Без этого я не могу, плохо себя чувствую.
— Вы жаворонок или сова?
— По природе чувствую, что я жаворонок все-таки. Мне рано вставать очень как-то приятно даже. Другое дело, что обстоятельства, которые, как известно, суть наши деспоты, иногда заставляют поздно ложиться спать.
— Ну да, мы же люди творческие, а ночь для всего этого самое лучшее время.
— Да, покой, тишина. Я был в приятельских отношениях с Пикулем, так он вообще только по ночам жил. А днем спал.
— Так сколько же вам нужно времени на сон, чтобы восстановиться?
— Шести часов вполне достаточно.
— А днем не любите вздремнуть?
— О-о, это святое! Я уже давно заметил за собой, лет как пятнадцать: на съемочной площадке глаз невольно останавливается — надо же, какая кушеточка хорошая. В перерывчике я могу и 15 минут вздремнуть, хотя бы и на трех стульях. Меня друзья все время фотографируют в этот момент, разыгрывают вокруг меня, сонного, всякие сценки.
— Не обижаетесь?
— Ну что ж тут обижаться.
— А насколько вы вообще необидчивый человек по жизни?
— Обидеться могу… Минут на пять. А потом пойму, что глупость это всё. Если человек по злобе что-то делает, мне его жалко. Иногда и по дури кто-то чего-то выкинет. Думаешь: Господи, до чего же недалекий. А другого, может, жаба душит. Я, к примеру, не понимаю Марка Рудинштейна, который написал плохо о покойниках — об Олеге Янковском, о моем друге Александре Абдулове. Там всё сплошная ложь. Зачем это ему нужно было? Может, пиар-ход какой-то, тогда это совсем дешевый номер мелкотравчатого, зарвавшегося, местечкового человечка. Люди ушли, а их надо еще испоганить. Он пишет, что деньги, полученные от спектаклей “На задворках”, которые организовал Александр Абдулов в конце 80-х годов, он нес в казино и там проигрывал. Рудинштейн даже не сообразил, что в Москве казино открылись в 92-м году.
“Давайте стрелять из лука”
— Вы сейчас в одном составе разъезжаете с антрепризой по Германии. Не устали еще друг от друга?
— Но составы-то всегда разные. Когда-то я ездил по Германии с Абдуловым. И сейчас нет никакой усталости. Наоборот: все говорят “с добрым утром”, улыбаются друг другу. Олеся Железняк вообще с грудным ребенком приехала и с мужем. Она даже на экскурсии своего пятимесячного Прохора берет. Вчера вот мы были в зале №600, где судили фашистских главарей на Нюрнбергском процессе.
— Почему я об этом спросил… Вы же знаете, что ваш друг Никита Михалков… Кстати, вы до сих пор считаете его своим другом?
— Конечно. Хотя не снимался у него уже 35 лет. Но я всегда вспоминаю, какая же у Никиты поразительная воля, желание работать. В чем, в чем, а в работоспособности равных, думаю, ему не сыскать. Он же любит и застолье, и друзей, и вечером до трех, до четырех ночи может засидеться, песни петь… Но в семь подъем, зарядка, душ — и работать.
— Да, это известно. Но Михалков рассказывал, что фильм “Пять вечеров”, который снимался в перерыве между двумя сериями “Обломова”, был сделан за 25 дней, а на 26-й люди просто озверели, видеть друг друга не могли.
— Это переработали, наверное. Уже конец года, нужно было срочно картину сдать, сроки-то дали короткие. Но я вам скажу, что Гурченко и Любшин приезжали к Михалкову на репетиции, когда он снимал “Обломова” в другом городе. То есть уже тогда шел обстоятельный подготовительный период, очень важный для актеров. А 25 дней съемок — это уже дело техники. За это время, конечно, примелькались друг к другу. Хотелось уже посмотреть на тихий залив, пойти в лес по первому снегу, на охоту сходить. Никита любит охоту.
— Да и вы тоже.
— Я же сын охотника! Но в последнее время дичь стреляют такими винтовками с оптическим прицелом… Я считаю, что это неправильно. Охота должна быть все-таки на равных. Вот дробовик может достать дичь метров за пятьдесят, а этими винтовками стреляют и за 200. Можно охотиться на косулю, на оленя, но тогда уже давайте стрелять из лука — вот мое предложение.
— А как вы относитесь к вегетарианцам, которые вообще считают, что убийство животных — это большой грех?
— Ну, знаете, когда идешь на охоту на серьезного зверя, на медведя, на волка, то неизвестно, кто на кого охотится — ты на него или он на тебя. Охотник — это ведь тоже продукт питания. Медведь тебя может задрать и сожрать.
— У вас есть какие-то знаковые трофеи охотничьи или байки?
— Трудно вспомнить, но есть один анекдот. Трое охотников с картины Перова “На привале” общаются. Один рассказывает: “Я поймал как-то карася. У него чешуя золотая была” “Ну и что? — говорит другой. — Помню, как-то оленя подстрелил, у него рога золотые были”. “Ну, — говорят охотники, — это бывает, бывает”. А третий: “Однажды мы гонялись за зайцем целый день, никого не убили, такое плохое настроение стало. У нас с собой пол-литра водки было — и ту даже не выпили”. “Вот это ты брешешь!” — закричали охотники.
“Тогда я еще был смелый, чуть ли не наглый”
— Известно, что когда Михалков расстался с Вертинской, то долгое время жил у вас. Вы так дружили?
— Мы задолго до этого познакомились. Подружились в Костроме, на съемках фильма “Звезды и солдаты”. И только потом он приехал ко мне жить. Да у меня не только Никита — и Шукшин ночевал иногда, и Шпаликов, Эдуард Стрельцов, гениальный футболист.
— Так вы же один тогда жили.
— Да, мне не жалко. Тем более что это было в традициях нашей семьи. К отцу приезжали многочисленные друзья, несмотря на очень маленькую жилплощадь. На полу стелили и там ночевали. Хотя нас было пять человек на четырнадцати неполных метрах… Ну а если про Никиту, то это необыкновенно одаренный человек в самых разных областях. Его желание быть и сильным, и много работать, следить за своим физическим состоянием — всё в нем как-то очень органично взаимосвязано. Помню, Шукшин, Михалков и я играли трех чекистов в фильме “Держись за облака”. Снимались в Венгрии, жили в отеле “Спорт”. Вдруг каждый вечер Никита стал просить меня: “А почитай Пушкина”. И почему-то одно и то же стихотворение: “Ненастный день потух, ненастной ночи мгла по небу стелется одеждою свинцовой…” Я ему читал, а он то и дело: “Ну еще, еще прочти, пожалуйста”. Мы там жили дней десять, и так все десять вечеров я это читал.
— Как вы думаете, Михалков изменился со временем, как многие говорят?
— Я думаю, что нет. Вот у других режиссеров я вижу — меняется характер, отношение к жизни, усталость какая-то, может, уже и болезни. Многие уходят. Но пока Никита держится, он молодец.
— Вот у вас ночевали Шукшин, Стрельцов, Шпаликов…
— Еще Леня Филатов студентом подкармливался.
— Но почему же этим людям, гениям, всегда так тяжело жить в России?
— Не знаю, судьба такая. У Шукшина всё гениально: и режиссура, и роли, и книги. До его простоты еще дотянуться надо. Он настолько живой, узнаваемый, все его фильмы откликаются в душе. В отличие от новых, нынешних. Вот я смотрю их — они живут сами по себе, а я сам по себе. Мне неинтересно. Хотя там затрачены колоссальные деньги, техника… Но правды нет. А что касается страны… Шукшин очень переживал за все события, которые у нас происходили. Помню его в августе 68-го, когда снимался в “Странных людях”: он на улице держит газету, я мимо прохожу, а Вася в сердцах как рванул эту газету: “Зачем пошли туда?!” Он имел в виду наши танки, вошедшие в Чехословакию. Его это дико задело.
— Стрельцова посадили за изнасилование. Но было оно или нет?
— Да что вы, это был скромнейший человек. В игре — бесстрашный, мощный гладиатор, порывистый, владеющий абсолютно всеми арсеналами футбольной техники — обводкой, скоростью, виденьем поля. А в жизни очень тихий, улыбчивый, замечательный. Скромный. Вот для Михалкова очень важно быть первым в компании, ему это удается. На него все смотрят, улыбаются, с ним очень тепло и уютно, он заводила. А Шукшин, Стрельцов — они больше слушали.
— Но со Стрельцовым вы познакомились уже после того, как он вышел из тюрьмы. Может быть, до этого он был другим, а изменился только после зоны?
— Того молодого Стрельцова я видел только на поле. У него, блондина, был еще кок под Тарзана. Выбегал на поле такой звездный юноша набриолиненный. Он очень смотрелся на поле, хотя я болел за “Динамо”, а он — торпедовец.
— Вы и сейчас за “Динамо” болеете?
— Нет, я уже так не болею, как раньше. Отец мой работал на стадионе “Динамо”, руководил там охото-рыболовной секцией. Сейчас уже не то… В детстве, помню, мне пять лет было, я узнал, что “Динамо” проиграло ЦДКА, — ой, разрыдался. Я же видел, как Бесков играл в нападении, а Хомич — в воротах.
— Не так давно видел вас в программе “Линия жизни” на канале “Культура”. У вас по жизни какая линия — прямая и только вверх?
— Нет, она и пунктирная когда-то была. Иногда везло больше, иногда меньше. Я роли имею в виду. Но меня звали, и я шел, а то без работы было как-то не по себе.
— А было у вас время провала, когда не звали вообще?
— Вот такого не помню. Не было! Поэтому я окончил режиссерский факультет. Если никуда не звали играть, то я сидел, писал сценарии или ставил картины. Я поставил 15 фильмов. Теперь жду, когда выйдет на экраны 16-серийная “Аннушка”.
— И что, депрессии никогда не было?
— Не помню. Я и в концертах участвовал, чего только не делал. Представляете, выходил на сцену — и 10 тысяч народу. Такое позволял себе только Вицин. Но и я тогда еще был смелый, чуть ли не наглый, тоже сделал отрывок, выходил, читал.
— Недавно повторяли ваш фильм “Трын-трава”. Вы его снимали вскоре после смерти Шукшина и специально пригласили на главную роль Лидию Федосееву-Шукшину, чтобы как-то поддержать ее?
— Да, нужно было возвращать к жизни Лиду. Но это же никакой не подвиг. Лида моя однокурсница, я очень дружил с Васей, девочки остались совсем еще маленькие — Маша и Оля. Мне надо было обязательно проявить заботу. Я это и сделал.
“Главное, чтобы спереди не снимали”
— Вы снимались вместе с Михалковым в фильме “Инспектор ГАИ”, где играли честного гаишника. Где вы его увидели, неужели в советской время такой был?
— Через год после выхода этого фильма я ехал на машине, немного скорость превысил. Меня остановил совсем молоденький прыщавый милиционер. Я ему: “Ты что же, коллегу обижать будешь? Видел же, наверное, фильм с моим участием “Инспектор ГАИ”. А тот: “Почему, видел. Нам начальник училища показал эту картину и велел с вас брать пример. Что я и буду делать”, — взял и проколол мне дырочку в талоне.
— Вы сыграли в картине “Завтра была война”. Это один из первых перестроечных антисталинских фильмов. Сейчас стало модным пересматривать свои взгляды: 20 лет назад был демократом, а теперь — заядлым сталинистом. С вами такое не произошло?
— Пока нет. Я считаю, что порядок нужен, но не сталинский. Демократия — это воля народа, и надо прислушаться, что думает народ, как он хочет жить. Все-таки демократия во Франции, наверное, должна отличаться от демократии российской. У них другой менталитет, другое отношение к жизни. Демократия не может быть панацеей для любого общества, но прислушаться к народу необходимо. Тогда многих ошибок можно было бы избежать и первому президенту СССР, и первому президенту России. Я не стал коммунистом, но вижу, что в стране существует оголтелый, свирепый, олигархический вихрь, барыги что хотят, то и делают. Меня это совершенно не устраивает.
— Знаю, что у вас одно из любимых стихотворений Пушкина — “Из Пиндемонти”.
— Да, как только подумаешь, как жить надо, надо читать это стихотворение. Особенно нужно читать тем, кто рвется во власть, хочет порулить где-нибудь, хоть при ЖЭКе, хоть в Союзе кинематографистов. Мне это смешно. Для меня нет ничего лучше стоять у камеры, сниматься. Я и на съездах-то практически не бывал, кроме одного, который в Гостином Дворе состоялся, и не выступал никогда. Потому что когда съезд, у меня съемки.
— Это как раз вас отличает от вашего друга с его огромным общественным темпераментом.
— Это да, но каждому свое, извините. В том самом стихотворении Александр Сергеевич пишет: “Недорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги мне в сладкой участи оспоривать налоги”. Абсолютно про сегодняшний день.
— В “Каменской” вы продолжаете сниматься?
— Да, шестой фильм выйдет с моим участием. С удовольствием снимусь и в седьмом, и в восьмом, лишь бы только Леночка Яковлева там была. Я обожаю ее.
— Сергей Петрович, я слышал, что в начале 90-х вас даже в порнофильм приглашали.
— Было такое. Приходили два страшных мужика, ну не мужика — парня, лет за 30 с небольшим. С бритыми затылками, качки такие. Положили на стол кучу бумажек — берите, подписывайте. Ну а я: “Дайте, дайте подумать”. Потом отшил их, даже разговаривать не стал.
— Но где-то же вы раздевались в фильме?
— Да, немного заголиться приходилось. В году 64-м, а потом еще у Аллы Суриковой. Но только сзади, и там я на себя немножко похож. Главное, чтобы спереди не снимали.