Писатель и опилки
Что представляет собой писатель? Литератор? Журналист? Пожалуй, легче всего ответить на вопрос при помощи несложного примера. Каждому, кто посещал школу и присутствовал на уроках физики, знаком опыт: на лист картона или фанеры высыпают металлические опилки, после чего подключают к электросети сердечник, вокруг которого эта мелкопылевая масса выстраивается затейливым (или не очень) рисунком. Существуют, оказывается, некие невидимые глазом законы, повелевающие опилкам навести в своих рядах стройность и принять определенную форму.
У писателя — внушенная его генетической программе? мозгу? мироощущению? — схожая функция. Он выступает организующим, упорядочивающим началом, выстраивает из хаоса разрозненных деталей и подробностей логичную, законченную, по-своему увиденную картину мира. Пытается и других (читателей) приобщить к своей вере, завербовать, заставить прозреть и различить внутри царящей вокруг вакханалии наглядно наличествующие силовые линии некоего неуловимого Закона, некоего долженствования, некоей загадочной и непостижимой (с первого наскока) системы.
В этом и заключаются суть и смысл работы писателя — выяви и представь доказательство и наличие такой сверхсилы! Все остальные потуги — пустые словеса, риторика, фальшь.
Не утонуть!
Перед писателем два возможных пути: начав отображать окружающую реальность, все глубже погружаться в быт и тонуть, грязнуть в его подробностях или же воспарить над рутиной, перестать обращать внимание на мелочи и ухватывать и прослеживать главные, магистральные, присущие жизни на протяжении веков свойства. Иначе говоря — не быть подавленным ситуацией, а возобладать над нею.
Наравне с Наполеоном
Писатель — может быть, единственный, кто наделен в мире всей полнотой власти и повелевает ситуацией — в глобальном смысле (в то время как всякого рода и звания кесари владеют лишь кусочками полномочий, эфемерными и узенькими). Могущество писателя даже и не снилось правителям государств, политикам, миллионерам: в то время как они, земные повелители, решают приземленные задачи, писатель вращает планеты, общается с великими деятелями прошлого, с самим Господом. Его власть над Вселенной равна власти сумасшедшего, способного вызвать из небытия тени канувших кумиров и наравне с ними, наравне, скажем, с Наполеоном вести сражение за господство над земным шаром. Писатель в своем воображении может все — но ведь это и есть реальная, а не призрачная сила, делающая человека могущественным и счастливым.
Черновики Исаака Левитана
То, что писатель называет черновиком, художник зовет эскизом. Наброском. Сколько эскизов сделал Исаак Левитан к своему известнейшему полотну “Над вечным покоем”! Примерялся, “прицеливался”, искал более точный ракурс и угол взгляда, подбирал детали и краски для более полного, весомого и четкого воплощения замысла.
Сейчас, с помощью наисовременнейшей чуткой техники, фотограф механически ищет оптимальный вариант отображения реальности — то увеличивая, то отдаляя заснятое лицо или предмет…
Левитан совершал свой труд, так сказать, кустарно, вручную, не прибегая к услугам японской оптики и немецкой диоптрии… Итог поражает. Художник возносит нас, зрителей, на новую высоту, дает иную, гораздо более масштабную оценку действительности, чем та, которую наблюдаем в эскизах. Объемнее распахнулась панорама, вместив больше воздуха и простора. И в то же время, словно при свете выглянувшего из-за облаков солнца, рельефнее сделались мелкие детали — кресты на могилах, редкая растительность, оттенки воды. Взгляд на затерянный посреди Волги погост стал умиротворенным и оптимистичным, не столько фиксирующим, сколько парящим.
Амнистия таланту
“Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе”.
Уверен: каждый, кто хоть однажды прочитал эти строки из письма Пушкина к Вяземскому, не мог не задуматься над ними и впоследствии не раз и не два мысленно возвращался к ним, чтобы понять их сокровенный смысл.
Чем грязь и скотство гения отличаются от скотства черни, толпы? Неужто только тем, что гения время от времени посещают благие, возвышенные порывы? А чернь слепо грешит, не видя и не ведая ничего, кроме навоза, в котором все глубже погрязает.
Но допустима ли, извинительна ли такая амнистия таланту? За что? За то, что создает великие (или не великие) произведения? Для кого создает? Для себе подобных утонченных циников? Ибо чернь, в силу своей дремучести и ограниченности, прозрений гения все равно не поймет, а лишь опошлит, тупо использует, уныло обратит себе на пользу. Поставит на службу презренной корысти…
Дело, видимо, в другом. Гений, оставаясь плотским, грешным созданием, все же в отдельные мгновения способен возвыситься до божественного состояния и осознать, и осудить свои мерзости, в то время как быдло упивается гадостями и считает их нормой, эталоном, образцом, который присущ всем окружающим. Его оно и превозносит, и исповедует, и навязывает как единственно правильный и возможный способ жить.
О первой фразе
Стоя возле книжного развала, я перелистал два десятка романов, написанных современными английскими, американскими и нашими отечественными авторами, и убедился: эти литераторы, в том числе и провозглашенные классиками, не умеют начать произведение или же умышленно пренебрегают возможностью заинтриговать читателя. В качестве подтверждения данной мысли приведу противоположный пример из действительной классики. Вот как начинается роман Юрия Олеши “Зависть”: “По утрам он поет в клозете”.
Юрий Карлович, согласно его собственным признаниям, потратил на поиски этого начала бездну времени и перепробовал массу вариантов.
Шутка Леонида Утесова, предложившего одному известному писателю такое начало романа: “Хаим нуждался в половой жизни”, продолжает и подтверждает обозначенную в начале нашего разговора проблему: можно ли, прочитав столь интригующий “запев”, притормозить чтение, отбросить книгу? Вряд ли.
Чем важна первая захватывающая, берущая в полон фраза? Тем, что после нее становится невтерпеж, хочется узнать продолжение, делается просто необходимо прочитать следующую, которая, вообще-то говоря, не должна уступать, проигрывать своей предшественнице, ибо и вторая — тоже шаг и шанс завлечь, заставить углубиться в книгу — и не отпускать, не позволять выскользнуть из ласковой западни. Ну а потом будут третья, четвертая, пятая ступени, ведущие в созданный литератором волшебный мир фантазии и грез, который либо захватит читателя, либо будет им отвергнут и отторгнут.
Где находится талант?
Очень возможно, что талант находится вне его осуществителя и носителя, а пребывает где-то на расстоянии, в отдалении и является к своему выразителю извне, а само настигающее исполнителя-осуществителя озарение производит некий излучатель. Творцы — художники, философы, ученые — наиболее чувствительные (среди остального населения) улавливатели этих сигналов. Мозг и тело их используются кем-то, возможно, Высшими силами, на манер ретранслятора, громкоговорителя, динамика — для внушения необходимых человечеству, вероятно, полезных для него и его развития идей. Одряхлел, постарел, испортился, вышел из строя один динамик, считывание информации с неземных или вполне земных (если источник излучения находится на земле) матриц будет поручено новому, рожденному на смену испортившемуся сверхчувствительному прибору.
Всегда не у дел
Художник всегда при ком-то и всегда не удел и ни при чем, он мотыляется между политиками и бизнесменами, женщинами и мужчинами, никогда не зная твердо, к какой части человечества принадлежит и чем должен заниматься, для него вечен вопрос: нужен ли кому-нибудь его труд, кроме него самого, и нужен ли он сам кому-нибудь? Более раздвоенную и неустойчивую личность трудно вообразить.