Сон
Вернувшись с пляжа, он прилег в своем номере на чисто застеленную постель и, задремав, увидел сон: он опять уходил с пляжа, оставив на песке полотенце и твердо собираясь через час-другой снова растянуться на солнышке. Однако, войдя в отель, никак не мог попасть на нужный этаж. Лифты попадались непривычные и пугающие, то тесные и низкие, то чересчур громоздкие — грузовые, что ли? При подъеме кабины громыхали, и каждый раз в этих кабинах оказывались какие-то перевозимые кем-то, кого не было видно, предметы: примитивные механизмы, заляпанные краской бидоны и стремянки... Упрямые лифты следовали куда угодно, но не на тот этаж, который был ему нужен (и где находился его номер). Какие бы кнопки он ни нажимал, подъемники притормаживали на этажах, мало похожих на гостиничные покои, а смахивающих скорее на мастерские художников или на строительные площадки.
Мыкаясь по незнакомым помещениям, он сообразил, что лучше не тратить время на поиски своих непонятно куда подевавшихся апартаментов, а, пока солнце не скрылось, ретироваться на излюбленное пляжное местечко, поплавать и позагорать.
Он решительно шагнул в очередную подкатившую кабину (залатанный металлическими нашлепками пол внушал опасения, казался непрочным, готовым разверзнуться под ногами), спустился вниз, намереваясь попасть к стеклянным входным дверям отеля (это было бы безусловное везение, он вконец запутался в маршрутах снующих туда-сюда кабин), но опять заплутал в плохо освещенных теперь уже катакомбах. Все же сумел найти какой-то боковой лаз и очутился на захламленных задворках, тут валялись обрезки досок и дырявые ведра, стояли ржавые бочки с гашеной известью, но самое скверное — царила вовсе не курортная погода. Солнца как ни бывало, по небу ползла серая хмарь, дул холодный пронизывающий ветер.
Он был в шортах и маечке и мгновенно продрог. Поняв: придется добираться до пляжа кружным, обходным путем, двинулся по раскисшей из-за неизвестно когда успевшего пролиться дождя дороге. Но опять вместо того, чтобы приближаться к оставленному на песке полотенцу, удалялся от него.
Увязая по щиколотку в болотной хляби, упрямо продолжал двигаться к возникшим на горизонте очертаниям города и прикидывал: если пляж справа, то к нему удобнее выйти именно со стороны этого неизвестного города. Надо только вовремя свернуть, чтоб не углубиться в неведомые мегаполисные кварталы.
Вскоре стало ясно: по незнакомой местности, через запущенные огороды и ограды, мимо чужих деревянных домишек — ни к морю, ни даже к черте города не подступиться. В довершение путь преградила дородная неопрятная женщина с черными усиками и в толстой вязаной кофте бордового цвета. Незнакомка норовила схватить его за руку и удержать. Ее черные волосы растрепались, черные глаза сияли адской злобой и адским обожанием, усики на верхней губе призывно топорщились. Во рту сияли золотые коронки… Он сумел увильнуть, вывернуться из цепких, унизанных золотыми кольцами пальцев, она не успела впиться в него покрытыми черным лаком ногтями. Чудом он обогнул незнакомку и, хотя ноги еще глубже погружались в противную жижу, оставил толстуху позади. Вслед неслись ее угрозы и проклятия. Он уже и на пляж не хотел, и к морю не стремился, а лишь благодарил небо, что избежал черных когтей.
До хорошей погоды было недостижимо далеко. Он видел где-то в отдалении краешек солнечного диска, однако то была какая-то смежная реальность. Поэтому брел без цели и смысла — уже не к маячившему на горизонте городу, а пытаясь срезать угол и выйти на такую позицию, откуда можно отчетливо увидеть ускользающие лучи. Это удалось. Он очутился на опушке молодой березовой рощицы. Опустился на твердую, сухую, поросшую жиденькой травой почву и перевел дух. И возрадовался, что может вольно дышать и ощущать себя живым.
Живым ли?
Пробудившись, он, конечно, понял, что встречался со Смертью и побывал в ее владениях. Догадался: свидание с суровой страной, откуда не возвращаются, ему устроено не случайно. Но почему же Та, которая не терпит капризов и возражений, отпустила его?
Остаток отпуска он провел совсем в другом настроении. В голове маячило: какой будет следующая встреча с Черноволосой Дамой и удастся ли завершить экскурсию в ее вотчину столь благополучно, как удалось в первый раз? О том, чтобы вообще избежать черных когтей и пустынных пределов, мечтать не приходилось.
А пока ему было позволено гулять, дышать, шалить…
Шантаж
Один писатель решил поставить эксперимент. Он мыслил так: если моим талантом руководят Высшие Силы и в обязанность мне вменены Ими определенные поручения — к примеру, я непременно должен создать произведение, которое запланировано на Небесах, тогда я не умру, пока не напишу эту книгу. Что ж, он надумал продлить свою жизнь — может быть, до бесконечности. Какое произведение должен создать, ему было хорошо известно: оно являлось ему по ночам, тормошило днем, приказывало садиться за письменный стол и творить, творить…
Но литератор сдерживал себя. Осаживал тянущуюся к перу и бумаге руку. И говорил: “Еще не время. Я еще не насладился всеми прелестями свободного от литературной сладкой каторги бытия”.
Шли годы. Писатель старел. Немощнел. И все чаще у него уже просто не хватало сил приняться за отложенный труд. Грандиозный труд. Писатель робел перед махиной замысла, который ему предстояло воплотить. И втайне страшился: такой объем работы ему просто не по плечу.
И в то же время он посмеивался над околпаченной им планидой, ведь откладывая, вновь отодвигая срок завершения еле-еле продвигающейся работы, он длил свои, в общем-то, по-прежнему, счастливые и беззаботные дни.
Он и сам не заметил, как однажды утром тихо скончался. Попав на небо, сразу принялся ворчать и выговаривать тамошним начальникам:
— Это нечестно, вы сами отметили меня, одарив талантом. Сами внедрили в мое сознание идею о сотворении шедевра. Почему прервали творческий процесс и отказали в покровительстве? В благорасположении? Как теперь быть с незавершенным мною художественным полотном?
Ему велели посмотреть вниз. Он глянул сквозь пелену цветущих яблоневых садов и в просвет меж облаков и увидел: юный неумеха кропал в блокнотике то, что надлежало исторгнуть из себя ему, гению.
Писатель обомлел. А потом возмутился:
— Талант этого мальчишки не идет ни в какое сравнение с моим! Что способен накарябать этот сосунок кроме косноязычной банальности? А я... Зрелый мастер…
И получил ответ:
— Талант, дар этого юноши будет расти и совершенствоваться по мере того, как он упорным трудом станет осуществлять порученную ему миссию. Намеченное здесь, на небе, должно быть непременно исполнено. Воплощено. Не столь важно, чьими усилиями. Тебе за леность и хитрость, за невероятный по своей наглости шантаж…
— Неужели гореть в геенне? — ужаснулся писатель.
— Нет, быть в услужении этого паренька, придумывать для него метафоры, сюжеты, повороты, варианты, заглавия его будущей книги. И сообщать, подсказывать ему свыше. Короче, быть его рабом. Не хотел трудиться там, потрудись здесь…
Старинная люстра
Во время ремонта пуще всего берегли старинную хрустальную люстру — она воплощала память о тех, кого уже не было на земле, но чей дух витал в доме. Люстра искрилась, когда ее включали, в гранях ее хрустальных подвесок лучики преломлялись волшебным образом…
С величайшими предосторожностями ее сняли с крюка, заново вымыли и почистили, завернули в покрывало, вынесли на балкон. Огородили стульями, чтоб никто случайно не задел.
Возвращали на прежнее место под потолком — после побелки — тоже с трепетом. Когда она снова засияла, заискрилась, заиграла, все вздохнули с облегчением.
На радостях один из рабочих стал подбрасывать ребенка, сына хозяев квартиры, в воздух — и тот в полете врезался в люстру. К счастью, кроха не пострадал и не поранился, лишь ушибся.
А вот люстра хрустнула, раскололась, на пол посыпались осколки ее чудесных, будто елочных украшений.
Новая жизнь, сама того не сознавая, теснит и уничтожает прежнюю, порой вовсе не желая этого уничтожения.
Презентация двухтомника избранных произведений Андрея Яхонтова состоится 5 февраля в 13.30 в рамках работы выставки “Уникальная книга” по адресу: Новый Арбат, дом 36, выставочный зал мэрии Москвы.