— Вы родились в Тамбове. Каким было ваше детство? С какими эмоциями вы переносите его в скульптуру, которая представлена на выставке “Дети нашего двора” в Царицыне?
— Для каждого человека, если детство даже было тяжелым, оно остается светлым. Мое детство было светлым. Учился я неплохо, был крепким ударником, как говорится. Но все время проводил на улице. Она стала для меня школой жизни. Хулиганил в меру, но в милицию не попадал. Словом, у нас была обычная советская семья: отец — токарь, мать — бухгалтер. На выставке “Дети нашего двора” две мои деревянные скульптуры — мальчик в песочнице и девочка.
— Суровый замкнутый малыш и девочка, похожая на него как две капли воды. Это образы из вашего детства?
— Больше того, это автопортрет. Наверно, я, как и он, замкнут, но это свойственно художнику. Девочка — это портрет моей сестры. Я взял за основу нашу старую фотографию. У меня не было задачи добиться абсолютного сходства оригинала со скульптурой. Больше я хотел передать эмоциональное ощущение детства.
— Современные дети, по-вашему, другие?
— Конечно. Мобильный телефон появился, когда я был взрослым человеком. И мне было сложнее разобраться, чем малышам, которые с пеленок растут с трубкой в руке...
— В Музее современного искусства открылась ваша персональная выставка “Три комнаты”. Что вы поместили в эти три психологических мира?
— Вы правы, “Три комнаты” — это три разных проекта. Задача была не просто наполнить эти залы скульптурой, которых у меня много. Многие работы я показываю впервые. Один проект, правда, я уже показывал в Швеции. Это первая “комната” — портреты художников начала ХХ века с российскими корнями, которые совершили переворот в искусстве. Революционеры — Татлин, Малевич, Кандинский, Шагал... Люди, которые дали сильные толчки в разных направлениях искусства. Среди портретов — сидящая обнаженная натура. Она и зритель, и муза. Мне хотелось создать ситуацию, чтобы зритель видел художников и ощущал себя частью пространства среди столпов российского искусства. В этом проекте важно, как работает пространство, паузы между скульптурами. Я ограничился семью портретами, но думаю, их могло быть больше.
— В двух других “комнатах” — абстрактные скульптуры?
— Не совсем. Вторая “комната” условно называется “Предстояние”. Туда я поместил фигуры из дерева. Человек. Его тело. Торсы. Это довольно лаконичные вещи. Мне не хотелось конкретизировать. Это попытка показать ощущения человеком пространства. Я сделал условный пейзаж и фигурки из бронзы. Третья комната — проект “Пытаясь вспомнить”. Фигура, лежащая посреди комнаты, и щиты, выкрашенные в яркие цвета, фигуры из камня... Они словно вспышки воспоминаний. Там изображены люди в разных психологических, эмоциональных состояниях. Еще несколько сюрреалистических скульптур — попытка понять мир подсознания.
— Ваша жена — шведка. Вы больше времени проводите в России или за границей?
— Больше все-таки в России. В Швеции у меня условная мастерская. Это вроде художественного комбината, как у нас в Москве от Союза художников. Там я могу работать с большими объемами, в основном с гранитом. Я даже сдал на права, чтобы работать на больших подъемниках, если мне надо повернуть многотонные камни.
— Многие художники признают, что за границей работать комфортнее. Но ведь музе не прикажешь. Где вам приятнее творить?
— Художник живет без границ. Если человек духовно беден, то не важно, где он живет, — в России или в Швеции. Там, где художнику легче выразить свое внутреннее состояние, где нет искусственных преград к самовыражению, там легче работать. Тем более моя работа с камнем — тяжелый физический труд.
— Крупные скульптуры находят реализацию в России?
— Нет. Крупные скульптуры я здесь не делаю. Только на нескольких симпозиумах представлял большие парковые вещи. Одна установлена в Парке искусств ЦДХ. А официальных заказов я не делаю, работаю так, как мне нравится.
— А за границей?
— Там все лучше. Монументы 3—3,5 метра, которые я показывал на выставках парковой скульптуры, были куплены разными городами Швеции и Норвегии и установлены. Для них норма, когда какой-то городок проявляет интерес к парковой скульптуре и приобретает ее просто для красоты. У нас же перебор с официальной, политизированной скульптурой. Отсюда нехватка красивых монументов, абстрактных или фигуративных — не важно, которые просто радуют глаз. Без привязке к истории, личности...
— Сейчас, в эпоху постмодернизма, прогрессивные мастера стали использовать неожиданные, непривычные материалы — пластик, нержавейку... Вы остаетесь верны классическим материалам. Не думали об экспериментах?
— Есть идея использовать нержавеющую сталь — красивый материал. Но пластик, на мой взгляд, не подходит для улицы. Когда смотрю на материал, я его физически ощущаю. Он должен быть весомым. Пластик — глухой для меня, мертвый материал. А дерево — теплый. Если мне нужно сделать вещь для выставки, то делаю ее из пластика: это и дешевле, и проще передвигать. Но для меня это промежуточный вариант. Пенопласт, бумагу вообще не воспринимаю серьезно.
— Ваше творческое кредо как бы сформулировали?
— Для меня скульптура — язык для общения с внутренним миром человека. Когда я учился в институте, границы уже открылись, появилась информация, и я пробовал себя в абстрактной скульптуре. Но потом понял, что человек для меня самое интересное. Изображение человека, форма его тела и, главное, внутренний мир.
— Летом ретроспективу ваших работу покажут в Третьяковской галерее. Что ждать зрителям?
— Эта выставка сначала была запланирована на май, теперь ее перенесли на июнь. Пока условное название выставки — “В поисках света”. У меня есть скульптура с таким названием — сидящая фигура с пронзительным взглядом. Планирую впервые привезти свои работы из камня из Швеции.