— Армен Борисович, как вы ощущаете эти новые цифры своего возраста? Они вообще что-то значат в вашей жизни?
— Если отвечать на этот вопрос серьезно, то 75 — это очень большая сумма. Очень. Это я ответственно заявляю. Если из желания спастись мне будут говорить — жизнь продолжается! — это ерунда. И я не знаю, во что эта цифра выльется. Появится ли новое дыхание, не знаю, говорю тебе честно.
— Но по библейским меркам 75 — не очень серьезный возраст, а вы, мне кажется, на жизнь смотрите с высоты своей мудрости. Земные мерки для вас маловаты.
— Это выдуманная история. Есть более реальная вещь: когда я иду к своим врачам, а мне говорят — у вас моча уже трудно идет. Извини, конечно. Поэтому библейские мерки тут не действуют. А действуют очень реальные жестокие законы. Я не кокетничаю.
— У вас столько ролей, и везде вы разный!
— Это моя большая тайна перед этим бородатым дедом под фамилией Господь Бог. Да я и сам не очень про это знаю. Что-то чувствую, что-то до меня доходит, задевает, не задевает, но я все время это ищу.
— Пишут в биографии, что вы советский, армянский, российский артист. По-моему, вы просто Артист — и всё.
— Я элементарный клоун, умеющий рассмешить людей, схватить за нос, укусить в попку. Вот это и есть артист. А армянский он, грузинский — не знаю. Я очень люблю разные национальности в актерстве, но армянин, русский — такой профессии нет. Я другую тебе скажу, более сложную вещь: актерская профессия разделяется по половому признаку. Это точно. Я до сих пор не знаю: мужчина я или женщина, потому что во мне, если я этим серьезно занимаюсь, одновременно просыпается и женщина, и мужчина.
— Зато в фильме “Здравствуйте, я ваша тетя!” донну Розу сыграли не вы, а Калягин. А если бы вам досталась эта роль?
— Это очень сложно — восприятие самки и самца в творчестве. Не то, что я играю роль, хватаю ее за жопу, не об этом речь. Речь идет о том, что там есть биологические и химические изменения. А это происходит в театре. Все-таки актерская профессия двуполая.
— Но вы, наверное, очень хорошо чувствуете и понимаете и мужчин, и женщин?
— Когда играю большую интересную драматургию. Вот в нашем театре мы пробуем сейчас репетировать “Ромео и Джульетту”. Но тут возникла огромная проблема. Ведь никто так и не понял до сих пор, начиная от Петрарки, что такое любовь. Вроде мы начали репетировать, мы пытаемся проникнуть друг в друга. Но актриса, очень хорошая девочка, я ее люблю, вдруг пришла с заявлением, что она беременна. И что делать? Ну как мы ее уговорим, нашу Джулечку. Вот о чем я говорю, сыночка.
— Так в чем вопрос? Поставьте другую актрису, небеременную.
— О, это самое простое решение. Конечно, эту выбрось, возьми ту. Нет, мы так ничего не решим. В моей жизни был Фил, мой кот. Я его потерял. Он прожил прекрасную жизнь, но умер. Теперь мне все советуют найти заменитель. Но разве можно заменитель найти? А на Джульетту можно найти вторую Джульетту?
— Тогда поменяйте немножко сценарий и сделайте Джульетту беременной. Сейчас это модно.
— Нет, котя моя, я думаю, что ты не попал бы в команду Шекспира. В его театре ты был бы жестокий программист. Но там не про это, мальчик мой. Там есть какая-то вещь, которую пока, до сегодняшнего дня, никто не может угадать. Я очень люблю симфоническую музыку, и каждый раз, когда хожу на концерты, думаю, но не могу понять, что они мне сказали. Вот Моцарт, он что-то сказал мне, очень важное, а что — я не знаю. С “Ромео и Джульеттой” то же самое. Если мы всё так просто можем решить, то будем с тобой в полном порядке. Но так не бывает.
— А разве вы не пытались для себя сформулировать, что же такое любовь?
— Нет и нет. Есть великие, гениальные формулировки у поэтов, философов, начиная от Шопенгауэра. Все пытаются понять, что это такое. Но пока мы попадаем только в среднеарифметическое решение. Потому что как только в нашу жизнь придет эта, будь она неладна, любовь, обязательно ты мне скажешь: “Армен, дед, ты не то мне говоришь”. Вот когда к тебе придет она, настоящая, ты никогда не найдешь ответа.
— Ну а вы уже прошли эту стадию под названием любовь или только ищите ее? Или живете в ней?
— Я могу тебе точно сказать об этом, если ты скажешь, что послезавтра я должен умереть. Тогда я рискну. А пока не знаю. До сих пор не знаю и не буду знать. Не хочу быть самодуром.
— Ну вы же можете своей супруге сказать: “Я тебя люблю”?
— Нет, уже нет. Мне уже 75, и пока я не могу так произнести. Это не рассуждение, сыночка, это чувства, а в этом никто не разберется пока. Не потому, что безнадежно, а потому что это жизнь. Ведь каждую следующую секунду закон жизни нам предлагает новый выбор, новое решение.
— Хорошо, бог с ней, с любовью, а более мелкие чувства? Например, увлечение, интрижка? С вами это было?
— Ничего не объясню, даже если будешь просить, требовать, предлагать большие деньги. Попытаюсь сказать какие-то слова, но все это будет ерунда. Подлинное проявление — это самое трудное. Мы сейчас этим мучаемся на репетициях.
— Вы, как клоун, носите на себе маски в жизни?
— Обязательно! Без этого невозможно. У нас кожа очень хрупкая, мы все время что-то защищаем. Вот недавно меня кололи, стенты меняли, я все это пережил. Практически с меня содрали всю кожу, на духовном уровне, конечно. Но, на мое счастье, там были хорошие специалисты.
— А разве артист может быть самим собой, он же все время играет?
— Знаешь, как Толстой сказал: “Мне не хватает энергии заблуждения”. Вроде все всё знают. Любовь: она лежит сверху, он справа. Но великий человек говорит о другом.
— И вы можете, как Сократ, которого вы играли, сказать: я знаю только то, что ничего не знаю?
— Это самый выгодный ответ. Моя мама была мудрая очень, она мне всегда говорила: “Если тебя спрашивают, ты скажи “не знаю”. Тебе говорят: а здесь продают яблоки? А ты скажи: не знаю.
— Но вот если у людей спросишь на улице, как пройти, и они, зная, не скажут — невежливо это как-то.
— Знаешь, почему я так говорю? Потому что мы всегда стоим перед вопросом: когда я на это отвечаю, то отвечаю и за то, что будет дальше.
* * *
— Вы гуляете вечером по Москве?
— Иногда. Есть такое местечко, если хочешь, я тебе продам его, только никому не рассказывай, а то повадятся ходить за мной. Когда я очень устаю, голова болит, то перед тем, как уехать из театра, иду прогуляться на Воробьевы горы. Это рядом с нами, там удивительные места. Особенно осенью. И наплыва людей там никогда не бывает, идешь, тихо, слышишь шорох собственных шагов, и становится очень грустно. Вот так походить я люблю. А около дома я гулять не могу. Вообще в большой Москве ходить очень трудно.
— Москва — ваш город? Не давит она на вас?
— Скажу тебе честно: очень люблю Москву, много от нее получил хорошего, но не мой город. Жестокий, холодный город. А я все-таки южный человек, зиму терпеть не могу. Снежками кидаться друг в друга — нет! Я патологически южный человек.
— И поэтому вы зимой улетаете в Америку?
— Только на две недели. А хотелось бы больше, месяца на три-четыре. Но здесь моя работа, мой театр, и что я буду оттуда по телефону им говорить?
— А какой же город ваш тогда, Армен Борисович?
— Города моего пока нет.
— А Ереван?
— Ереван — хороший город, жаркий, но — не боюсь признаться — в Ереване физически я чувствую себя плохо, голова болит. Очень люблю Подмосковье.
— А Париж?
— Я не жил там, солнышко. Надо жить там, чтобы понять. Мы же знаем, когда бывает удобно и неудобно. Это очень важно. А Москву люблю, потому что хорошо здесь живу и театр хороший. Но народ, живущий в Москве, злой. Мы сами с тобой в этом виноваты. Люди здесь равнодушные.
— Но вас же любят! Или вы эту любовь чувствуете абстрактно?
— Гениальное слово сказал — “абстрактно”. Это должно быть до проникновения в тело. А когда абстрактно говорят: “Вас любят, вы — национальный герой, тра-ля-ля, бла-бла-бла…” Ну и зачем мне это нужно? Хорошая вещь, но от этого не умирают, понимаешь? Но есть и другие вещи. Сейчас признаюсь в очень страшных вещах, ни один нормальный человек не должен в этом признаваться. Ты меня не спрашиваешь, но я тебе скажу то, что меня задевает. Вот сейчас сняли Лужкова. Такое впечатление, что у меня папу отняли.
— Но это же властные разборки! Вы-то выше всего этого.
— Вот завтра я пойду в мэрию, и мне надо для театра что-то делать, а Лужкова уже нет.
— Будет другой мэр.
— Другой, мамочка! Ты с другой ляжешь в постель?! А вдруг это будет зловонный человек?
— А вы легко на контакт с людьми идете?
— Я же актер, я должен вам понравиться. Конечно, я иду на контакт, потому что вы пришли в театр, заплатили бешеные деньги. Часть из них — это мои.
— А как человек?
— То же самое. Это не бывает отдельно.
— Но вы же по жизни философ, парите над суетой.
— Не надо выдумывать абстракцию. Утром на заправке я встречаюсь с Марией Семеновной, а на другой заправке с Семеном Петровичем. Как же я могу жить отдельно от них, они же живут в моей жизни. Какой же я философ? Элементарный ежедневный практик!
— Но разве вы не говорите себе, когда вам плохо, толстовское “образуется”?
— Не знаю. Лучше сказал Чехов, которого я обожаю: “Бывает хуже”. Но от этого не легче.
— Среди всех знаменитых артистов вашего поколения — Табаков, Казаков, Гафт — вы самый молодой.
— Ну и что? Когда я лягу в кровать и буду прощаться с сегодняшней ночью, я же не знаю, что в это время делает Олег Табаков. Более того, мне это вообще неинтересно. Великий человек Шопенгауэр говорил, что человек способен на деторождаемость в определенном возрасте. Это очень серьезная вещь.
— Вы одинокий человек?
— Как любое существо. Особенно я это чувствую, когда болею, а мне нужно что-то вынести сюда, поставить туда. Конечно, одинок. Не в смысле того, что сейчас меня будут расстреливать, в смысле чувства ответственности. Как кто-то умный сказал: “Я и мои обстоятельства”. Запомнишь это? Вот это важно. И это трудно.
— А вы можете быть выше обстоятельств?
— Такого нет, это все надуманно. Я тоже так про себя говорю: будь, сынок, повыше обстоятельств. Но я не знаю, что такое выше, ниже. Мы не можем быть вне этих обстоятельств. Вот я как южный человек сейчас думаю: когда будут топить наши батареи? А мне говорят: пока не будет постановления правительства, бла-бла-бла. А мне холодно! Вот тебе вся моя жизнь.
— Армен Борисович, у вас уже есть награды — “За заслуги перед Отечеством” четвертой степени, третьей. Теперь вас наградят второй степенью?
— Ха-ха-ха, мое золото, какой хороший мальчик! Если у тебя есть связь с правительством, от меня передай: единственное, что мне нужно, — здоровье!