Недавно в Лондоне проходил финал футбольной Лиги чемпионов, на этот раз немецко-немецкий: «Боруссия Дортмунд»—«Бавария». Для кого-то радость, а для меня — кошмар. Ведь любимая с детства «Бавария» умудрилась в течение последних трех лет два раза выйти в финал Лиги — и два раза проиграть. А «Дортмунд» считается соперником-ужасом для баварцев: год назад он разгромил их в финале кубка Германии со счетом 5:2. Ну, представьте себе: ваш «Спартак» дойдет до финала Лиги чемпионов, чтобы там проиграть ЦСКА (или наоборот).
Меня вовсе не распирало от ура-патриотической гордости за то, что в финале встречались две немецкие команды. Я не фанат великой футбольной Германии, я фанат Швайнштайгера и Мюллера, которые в тот день рисковали стать суперлузерами в истории европейского клубного футбола. Меня буквально трясло от специфического немецкого страха, который в западном мире называют «ангст» (страх, что свершится самое ужасное, что только можно придумать). Такое поражение — достаточная причина для самоубийства, подумал я, и, чтобы выжить, был готов на любые жертвы перед футбольными богами.
Договорился с двумя друзьями вместе посмотреть этот матч в спортбаре, потому что всегда, когда смотрел футбол с ними, моя команда выигрывала. Но сразу извинился, что опоздаю, поскольку «Бавария» всегда выигрывает, когда я опаздываю к телетрансляции.
Пришел к концовке первого тайма. Счет был ничейным. Друзья скучали, но «Бавария» начала прибавлять. И я не особо обратил внимание на то, что симпатичная официантка крайне неохотно приняла мой заказ на двойное пиво. И что пришлось повторить несложный заказ еще раз, обратившись к другой официантке, чтобы все же получить свое пиво до конца перерыва.
Второй тайм. Нервотрепка. Но в концовке «Бавария» дожала соперника. Не буду описывать, как я орал хором с финальным свистком арбитра. Успел до этого выпить третье пиво, потом, конечно, захотелось отпраздновать, а вторая официантка уже принесла счет. Мы рассчитались, но смело заказали еще три пива и сырные закуски. Узнав, что кухня уже закрыта, попросили принести хоть фисташек. Радовались, обсуждали, знакомились с соседями по столам...
Но пиво все не несли. Через десять минут я сбегал к бармену, и тот с деловым видом повторно принял заказ. А еще через десять минут официантка, проходя мимо, бросила на ходу, что, мол, все, заведение закрыто. Снова обратился к бармену. Но выражение лица у него было уже другое — принципиальное. А вердикт — окончательным: «Мы закрыты. Пива вам не нальем». При этом он еще кому-то (может быть, себе) налил виски. «Но кого-то же вы еще угощаете...» — возмутился я. Бармен посмотрел с презрением: «Это не ваше дело». Я спросил его имя, пообещал пожаловаться хозяину заведения. Сначала он проигнорировал мой вопрос, потом гордо сообщил имя и фамилию: «Владимир. Бармен».
Его голос показался мне до боли знакомым...
Я понял, что здесь нам не светит даже стакан воды, молись мы хоть на коленях перед всем персоналом. Субботняя ночь в центре самого крупного города Европы...
Но делать нечего. В расположенной неподалеку таджикской забегаловке (там нам не отказали ни в пиве, ни в закуске) мы попытались осмыслить произошедшее. Может, и бармен, и официантки в этом спортбаре были ярыми болельщиками «Дортмунда» и обиделись, что я слишком громко орал «Тооооор!», когда баварцы забили решающий мяч? Или они вообще футбольные суперпатриоты, с самого начала обиженные необходимостью обслуживать болельщиков каких-то тевтонских клубов? Но один из моих друзей лишь рассмеялся: «Какие-то теории заговоров. В этом баре однажды официантка при мне огрызалась даже хозяину».
...А голос бармена Владимира я часто слышал в Москве еще при советской власти. Это голос продавщиц 1991 года, голос властителей дефицита, привыкший жестко ставить бесправного клиента на место. Прошло больше двадцати лет, Москва изменилась, сильно разбогатела, но желания трудиться не особо прибавилось. Не только на стройках, во дворах, но и в кафе мне гораздо чаще встречаются среднеазиаты, молдаване да кавказцы, чем высокие голубоглазые блондины. Однако дело, мне кажется, не в сказочной «русской лени». И в Берлине бывают ленивые официанты. Но они не умеют так хамить. А в голосах детей российского капитализма то и дело всплывают интонации товарища Шарикова из фильма «Собачье сердце».
Общаясь с представителями нового российского поколения, я испытываю дежа вю встречи с советским человеком. И дело не только в хамящих барменах, а скорее в том, что клиенты, народ в целом все это терпит. Советское терпение!
Удивительно, как, несмотря на всяческие электронные записи в детские поликлиники, мамы, папы да бабушки умудряются устраивать там длинные живые очереди и удивляются, когда меня, чужака, это возмущает. Стоят смирно, пересчитывают свои места. Может, советское терпение позволяет стоически воспринимать и полусуточные пробки на дорогах как кульминацию уже постсоветских очередей?
Очевидно, что Москва с такими очередями и такой культурой обслуживания никогда не сможет конкурировать с экономическими центрами типа Лондона, Нью-Йорка или Токио. Высококвалифицированные иностранные специалисты, в отличие от большинства россиян, не готовы или здорово переплатить, или пройти фейс-контроль у капризного бармена, чтобы получить пиво. Но и общество, и власть по этому поводу не особо переживают. Может, просто в России никто всерьез не верит, что Москва станет центром мировых финансовых и «мозговых» потоков, а твердят об этом тоже по старой советской привычке: не верить, но говорить?
Похоже, современный капитализм со свободным рынком воспринимается людьми таким же лукавством, как когда-то мечта о коммунизме. По Ленину коммунизм был «советская власть плюс электрификация всей страны», по Путину капитализм есть «новая советская власть плюс автомобилизация полстраны иномарками». Возвращается готовность «к труду и обороне», возвращаются «герои труда», Алла Пугачева никогда и не уходила, а недавно большинство опрошенных «Левада-центром» заявили, что лучшим государственным лидером прошлого века они считают Брежнева — олицетворение застоя, дефицитной экономики и геронтократии.
При советской власти политработники читали лекции о развратном Западе и одновременно мечтали о западной оргтехнике. Современные политтехнологи еще громче ужасаются западным развратом и одновременно копят на западную недвижимость. А простой народ верит. Или, по крайней мере, делает вид.
Советский человек жил, жив и будет жить еще долго. Он любит пиво. Но когда пивоуправляющий за барной стойкой говорит ему «нет», тихо уходит. Терпит. Голосует за власть не потому, что она ему нравится, а потому что так положено. И потому что игнорировать общественные проблемы все-таки легче, чем бунтовать.
Русские, в общем-то, более оптимистичны, чем немцы. «Ангст», который многим германцам портит повседневную жизнь, чужд русским. Они не паникуют и не бастуют, когда слышат, что пенсия у них будет копейки. Но это терпение перед наглостью властей, любого начальства или бармена, понятие, что неприлично «качать права», даже если они конституционные, давно (и задолго до Путина) превратило новую российскую демократию в неосоветское лукавство. Согласно другому недавнему опросу «Левада-центра», граждане России считают Горбачева, который однажды предложил им свободу, то есть возможность брать ответственность на себя и изменить свою жизнь и жизнь страны, самым плохим правителем прошлого века.
Не отрицаю, что в советском строе была своя особая прелесть. Когда-то сам сидел в ленинградском общежитии, пил портвейн со студентами, как многие из них, наивно верил в дружбу народов, писал девушкам поздравление в стенгазете к 8 Марта и был искренне счастлив, когда мне достался билет на спектакль «Братья и сестры» в Малый драматический театр.
Но неосоветская Российская Федерация — это, извините, не СССР. И театр уже не тот, и студенты. Не та идеология, которая была всемирной гуманистической альтернативой, пока не превратилась в сборник брежневских анекдотов. И уж точно не та система образования, не те естественные науки… То, что происходит сейчас, — не возвращение к прошлому, а карикатура на советский оригинал.
Конечно, и при Брежневе русская наука страдала от формальных защит докторских диссертаций. Но это не идет ни в какое сравнение с чудовищной коррупцией сего дня, которая перепрыгнула из высшей школы в среднюю и даже в детские садики. Даже футбол уже не советский, с грузинским или украинским «Динамо», когда-то уверенно выбросившим мою «Баварию» из того самого еврокубка, который сейчас называется Лигой чемпионов.
Не исключаю, что и в следующий раз, когда «Бавария» выйдет в финал Лиги, матч с ее участием я буду смотреть в России. Причем заранее знаю с кем. Но даже если это случится через дюжину лет, я стопроцентно уверен, что мы больше не соберемся в московском спортбаре. Возьмем пиво, пойдем в гости, сядем на кухне и будем болеть по-старому, по-советски.
