Российские власти, не способные справиться с реальными проблемами своей страны: остановкой экономического роста, свертыванием предпринимательской активности, деградацией «человеческого капитала» и массой других, — все чаще выдумывают угрозы, противостояние которым постоянно отвлекало бы народ от реальности. Важнейшей из таких придуманных угроз мне представляется угроза распада России, о которой в последнее время наши руководители говорят особенно часто и противопоставить которой собираются возбуждение уголовных дел против тех, кто рискнет критически отозваться о проводимой Кремлем региональной политике. Пока эта мера еще не введена в наш Уголовный кодекс, стоит высказаться по столь актуальной проблеме.
Для начала нужно понять, что следует понимать под «распадом» страны. На протяжении тысячелетий государства распадались бесчисленное количество раз — от империи Александра Великого до Советского Союза, — но эти случаи нельзя ставить в один ряд. Одно дело — крах империи, произвольно соединившей завоеванные народы в некое подобие лоскутного одеяла; совсем другое — распад страны, формировавшейся столетиями. Последние случаи истории практически неизвестны. По сути, единственным примером такого рода можно назвать распад в 1918 году Австро-Венгрии, на территории которой сегодня существуют семь независимых государств (Австрия, Венгрия, Чехия, Словакия, Словения, Хорватия и Босния), сопоставимые по экономическому потенциалу и населению. Все остальные случаи следует рассматривать как отложение колониальных владений от метрополий.
Насколько вероятен «распад» России по такому сценарию? На мой взгляд, подобную возможность нельзя рассматривать всерьез — причем исходя сразу из нескольких факторов.
Во-первых, все «распады» государств на протяжении последнего столетия имели единую причину — национальное самоопределение. Ни разу ни в одном регионе мира не возникало независимого государства, большинство в котором составляли бы представители того же этноса, что и в стране, от которой оно отделялось. Я осознанно не касаюсь примеров Западной и Восточной Германии, Северной и Южной Кореи и Северного и Южного Вьетнама — все они были продуктами войн, в которых решающую роль играли внешние силы (при этом два разделения из трех уже преодолены). Между тем Россия сегодня фактически мононациональна (русские составляют 81,4% ее населения); титульные народы крупнейших национальных республик — татары, башкиры, чуваши — расселены по всей территории страны так, что в самих этих республиках проживает лишь от 25 до 50% их представителей; большинство таких территориальных единиц находятся в глубине территории России и не имеют шансов стать независимыми. Да, есть и иные примеры — от Тывы и Ингушетии до Чечни и Дагестана, — но что бы ни случилось с этими территориями, ни о каком распаде России говорить не придется (да и вероятность их отделения на самом деле невелика, о чем ниже). Итак, главная вероятная причина распада отсутствует.
Во-вторых, там, где есть, казалось бы, исторические условия для сепаратизма, нет экономических. Да, в республиках Северного Кавказа русских насчитывается сейчас порой несколько процентов населения. Но угроза отделения обычно реализуется там, где с ним связывают надежды на богатую жизнь. Под лозунгом «No taxation without representation» («Нет налогов без представительства») началось самое впечатляющее отделение от метрополии ее поселенческой колонии, завершившееся образованием Соединенных Штатов. Украина и даже Узбекистан, стремясь выйти в 1991 году из СССР, были уверены, что это они «кормят Москву», а не наоборот. Сейчас таких иллюзий нет. Чечня производит в 11 раз меньше нефти, чем в 1971 году (1,8 млн т против 21,6 млн), и понимает, что деньги ей «дает Аллах». В других периферийных республиках федеральные дотации обеспечивают от 69 до 91% бюджетных поступлений. Никто не предполагает, что территориальные образования, в которых большинство населения представлено титульной национальностью, способны не то чтобы ускоренно развиваться, но даже поддерживать существующий уровень экономического развития без помощи центра. Сепаратистские движения здесь получат отпор со стороны не только местной власти, но и большинства населения.
В-третьих, все значимые и успешные акты сепаратизма в последние сто лет происходили там, где не было сомнений в жизнеспособности новых государств — то есть там, где не проходили мощные линии «геополитического напряжения». Например, никто из соседей — ни Италия, ни Австрия, ни Венгрия, ни Хорватия — не только не посягнет на территориальную целостность гордой и независимой Словении, но и не станет для нее центром экономического «притяжения». Вообразить же себе «независимую» Хабаровскую республику, отделенную от Китая тонкой линией Амура, практически невозможно. Уход от России для любой из ее окраин может предполагать не независимость, а попадание под власть других сил — в большинстве случаев намного более чуждых местным жителям, чем управление из Москвы.
Следует обратить внимание и на еще одно важное обстоятельство: на протяжении ХХ века лишь единицы из отделившихся от метрополий государств или стран, образовавшихся на территории сложносоставных держав, оказались успешными в экономическом и социальном отношении. Конец прошлого столетия стал временем скорее разочарования в «полном суверенитете», чем упоения им. Дезинтеграционный тренд сменился на интеграционный. Европейский союз уже вобрал в себя 7 из 15 государств, возникших на обломках Советского Союза, Югославии и Чехословакии. АСЕАН задает интеграционные стандарты в Азии.
Наконец, следует обратить внимание и на саму российскую историю. Распад России — а он уже случался, хотя всякий раз был непродолжительным — и в начале XVII, и в начале ХХ века обусловливался не сепаратизмом ее окраин, а кризисом центральной власти. Его главными виновниками становились Иван Грозный, уничтоживший традиционную систему управления страной и по сути пресекший правящую династию, и причисленный к лику святых Николай II, результаты правления которого также вряд ли могут быть встречены аплодисментами.
И сегодня, если России и грозят центробежные тенденции, то они могут быть обусловлены отнюдь не «сибирским» сепаратизмом или неожиданным ростом национального самосознания мордвы или калмыков, а бездарной политикой Кремля, искореняющего местное самоуправление, концентрирующего финансовые потоки в Москве и ищущего «врагов» там, где их отродясь не водилось.
Российская Федерация находится сегодня в относительно благополучном положении. Распад Советского Союза — который ни в коем случае нельзя воспринимать, как бы это ни хотелось В.Путину, в качестве «той же России, только называвшейся по-другому» — стал для нового государства не катастрофой, а, напротив, историческим шансом. События 1991 года отделили от России те территории, которые были ее «естественной частью» не больше, чем Алжир был «неотъемлемым департаментом» Франции. Собственно говоря, эти события и сформировали Россию в ее оптимальных границах — в границах, внутри которых сейчас нет значимых основ для сепаратизма.
Находясь в окружении в большинстве своем авторитарных и по российским меркам бедных государств, наша страна демонстрирует потенциальным сторонникам независимости ее реальную цену и последствия. И это, на мой взгляд, открывает перед руководством страны совершенно противоположный шанс: шанс на развитие России через развитие составляющих ее регионов и народов.
Мне непонятно, с какой целью «правоохранители» заводят дела на жителей Архангельской области, смеющих говорить о поморах как отдельном народе; в чьем воспаленном мозгу может родиться мысль об их стремлении к отделению? Кто может вообразить независимую Сибирь, отделенную и от европейских, и от азиатских рынков, да к тому же населенную такими же русскими людьми? Для чего пугать народ, и так терзаемый многими проблемами, дополнительными страшилками? Не потому ли это происходит, что у нашей власти хорошо получается бороться с вымышленными угрозами, но из рук вон плохо — с реальными?
В заключение, однако, хочу сказать, что существует и нарастает другая угроза — дезинтеграции российского населения. Значительная часть которого выбирает свой собственный путь и, не призывая к отделению от России ее составных частей, отделяется от нее «в индивидуальном порядке». 3,5 миллиона человек, имеющих сегодня вид на жительство в странах ЕС, — это почти 60% населения Дальнего Востока. Почти 2 миллиона россиян, большую часть времени живущих за границей, — это половина населения Петербурга. И если эта часть России окончательно от нее отделится, так и не родившийся сепаратизм покажется мелкой неприятностью. А отделение это становится тем более вероятным, чем более высок градус думско-чекистской истерии по поводу угрозы распада страны и важности препятствующих ему «духовных» и «силовых» скреп.
