«У пациента существуют две или более различимых идентичности или личностных состояния, обладающих устойчивой моделью мировосприятия, собственным мировоззрением и отношением к действительности. По крайней мере две из этих идентичностей попеременно захватывают контроль над поведением пациента. Пациент не может вспомнить важную информацию о себе, и это выходит далеко за пределы обычной забывчивости. Данное состояние не наступило в результате употребления алкоголя, наркотиков или других отравляющих веществ».
Процитированные строки — официальная формулировка диагноза болезни, известной как «раздвоение личности» (по классификации ВОЗ — F44.8). Каждый год в мире этот недуг настигает тысячи людей — но, похоже, среди представителей одной социальной группы, сконцентрировавшейся в хорошо известном нам мегаполисе, количество пораженных им превосходит воображение. Отечественная политическая элита подходит под этот диагноз почти в полном составе…
Сегодня в ее сознании существуют три представления о своей стране и о себе самой.
Первое — идеализированная оценка страны и себя как наследников Российской империи, а отсюда: пресмыкательство перед официальным православием, которое должно легитимизировать державность и помазанничество; имперские нотки в отношениях с бывшими окраинными территориями; апологетика чиновничьего государства, строящегося по канонам середины XIX века.
Второе — ощущение общности с героическим, но во многом и трагическим советским прошлым: стенания по поводу распада коммунистической державы; восхищение ее канувшей в Лету геополитической мощью; возрождение символов и наград того времени; апологетика периода заката советского образа жизни.
Третье — ассоциирование современной страны и современной элиты с демократическими традициями и европейской идентичностью, конкурентной рыночной экономикой, открытым обществом и правами, сопоставимыми с теми, что имеют граждане «свободного мира».
Иначе говоря, российская элита хочет пользоваться теми же привилегиями, что чиновничий класс царской России; видеть страну в состоянии периода конца не Крымской, а скорее Второй мировой войны; при этом быть гарантированной от любых ответственности и репрессий, свободно передвигаться по миру, «запарковывая» сколоченные в стране капиталы и создавая «запасные аэродромы» в любой точке Земли.
Как и сказано в описании диагноза, «две из этих идентичностей попеременно захватывают контроль» над поведением российского политического класса. Празднование 400-летия дома Романовых и восстановление советских символов и институтов; возвышение православия и апология чекизма, ответственного за мучения и смерть сотен тысяч искренне веровавших; постимперские интеграционные попытки и борьба с «нелегальными мигрантами» — все это лишь некоторые из массы примеров того, как наша власть запуталась в том, кто она есть.
Над Кремлем развевается дореволюционный российский флаг, на заседаниях звучит музыка сталинского гимна.
Государственная дума, воссозданная после расстрела Верховного Совета, заседает в здании, украшенном советским гербом, и штампует законодательные акты с послушностью, которой порой не требовали от «парламента» и в коммунистические времена.
Чиновники претендуют на власть и влияние, какое имели в советскую эпоху, понимая, что в случае неудач они поедут в Лондон, а не на Колыму. И потому, восстанавливая для прилежных подданных звание Героя Труда, сами готовы «делать лишь отсутствие дела».
Конечно, можно говорить о том, что Россия сегодня, после столь сложного столетия, очень разнообразна. Мол, одни грезят о монархии, другие вспоминают СССР, третьи жаждут демократического европейского пути. Но это самообман.
Если бы дело обстояло так, в стране существовали бы разные социальные и политические силы, предлагавшие свои повестки дня. Между тем диссоциативные расстройства исходят сверху и навязываются обществу теми, кто сам ни во что не верит.
Как могут те же коммунисты восхвалять Сталина и претендовать на статус верных защитников православия? И как коммунистический интернационализм может сочетаться с их «русскостью» и стремлением ограничить права трудовых мигрантов, если главное в прежней идеологии — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»? Несопоставимость мысли и слова, отсутствие связи между словом и делом — это главный отличительный признак современной российской элиты. Признак, который указывает на ее неспособность вести страну в правильном направлении. В направлении, которое должно быть четко определено и намечено — иначе в нашем сложном мире уже не выжить.
Хорошо заметен и третий признак болезни — избирательная потеря памяти о собственном жизненном пути и происхождении.
Как могут нынешние российские руководители, большинство из которых долгие годы состояло в КПСС, санкционировать чиновничье разграбление страны и создание в ней олигархического капитализма? Когда они были искренними — в первой половине 1980-х или в 2000-е? Или, что вероятнее всего, никогда? Почему наш президент до хрипоты развенчивает 1990-е годы, если именно в этот период он начал свою политическую карьеру, оброс нужными связями и сколотил первоначальный капитал, самозабвенно работая на «демократов»? Или он чувствовал себя в тот период агентом, внедренным во вражеский лагерь? Тогда кем ощущает себя теперь?
Подобные вопросы возникают десятками при любом непредвзятом взгляде на ситуацию. Да и новая «поросль» нашей власти — кто она? На основе каких заслуг она «кооптируется в правление»? Здесь действуют принципы знатности, как в царской России? Компетентности, как в советское время? Способностей и талантов, как в большинстве развитых стран? Кто наша элита? Это «эффективные менеджеры»? Но где их эффективность? Служаки со многими звездами, присвоенными закрытыми указами? Но в чем их ответственность и патриотизм? Сплошь ученые с докторскими дипломами? Но тогда почему их диссертации полны плагиата?
Есть ли у элиты понимание того, чего она хочет (кроме денег, конечно)? Вопрос не праздный, ведь без такого понимания Россию никак невозможно сделать процветающей страной.
Наконец, все происходящее ныне не является следствием внешнего воздействия. В последние годы Россия развивается в удивительно спокойной международной обстановке. Бюджет пополняется нефтедолларами, которые развитые страны уплачивают регулярно и без возражений. Военная угроза отсутствует. Ничто не заставляет наших правителей искать объединяющую идею — тем более столь эклектичную, как смесь из тех, что предлагаются сегодня. Это означает одно: власть запуталась; она перестала осознавать реальность; она сейчас не столько нелегитимна (что печально, но не безнадежно), сколько неадекватна.
С того момента, когда Россия прошла низшую точку постсоветского кризиса, в стране многое изменилось. «Русский пациент» излечился от простуды и гриппа, прибавил в весе, набрался сил. Однако чисто физическое восстановление сопровождалось углубляющимся ментальным расстройством.
На мой взгляд, это объясняет очень многое из происходящего сегодня в стране: и невозможность выработать четкую стратегию развития; и паническую боязнь демократии; и стремление подменить нравственность — верой, образование — догмами, а здравоохранение — чуть ли не знахарством; и желание создать как можно больше канонов, символов, лозунгов...
Раздвоенное сознание губительно тем, что не желает воспринимать комплексности мира. Больной мозг требует простоты. И это тем более страшно, что подобное состояние неизлечимо, как и болезнь F44.8.
От дефолта можно оправиться. Экономические диспропорции можно исправить умелой политикой. Фальсифицированные выборы можно провести вновь. Но от элиты, подобной нынешней, можно только сойти с ума. Что постепенно и происходит с большинством наших сограждан. Или уехать. Что выбирает меньшая часть. Но и то и другое — это индивидуальные судьбы. Которые, быть может, не прекрасны, но предсказуемы.
Что же произойдет со страной, управляемой православными чекистами, советскими монархистами и рыночными чиновниками, никто предвидеть не может. Поэтому-то Россию в современном мире немного уважают, немного принимают в расчет, но намного больше боятся.
Владислав Иноземцев.
