Генеральный секретарь деловито склонил чело над завтрашним календарем. Так… Гей-парад, молебен о бюджете, казнь ученых. Эта казнь не давала ему покоя который день.
Нет, это не чувство вины, я же предупреждал их, что нельзя так уж открыто формулировать свои научные идеи. Есть Комитет по поиску оскорблений, там люди работают. А тут вы со своими нелепыми домыслами, что большевики якобы не повесили Ленина. У нас вся духовность основана на Его мавзолее, а Он в нем лежит. То есть Он буквально лежит в основе нашей цивилизации. И к чему мы так придем? Вылезли со своими исследованиями, так мы вообще договоримся до того, что Ленин и сам был большевик. Влез на броневик…
Идем дальше. После казни у нас с рабочим визитом Император Свободного Мира аж из самого Страстьбурга. У него, видите ли, проблемы с верующими, слава богу, не нашими.
- Не спите? – в кабинет тихо вошел Первосвященник, облаченный в нарочито архаичные одежды, с петлей на шее. Генсек торопливо спрятал «Лолиту» под свежий номер «Духовности».
- Здравствуйте, батюшка, - устало произнес Генеральный секретарь.
- Всё в трудах праведных?
- В них. Всё думаю о завтрашней казни. Светлые люди, в очках, рукопожатные, с бородками. Ну, не прислушались вовремя, они вообще бестолковые.
- Не казнь, а епитимья, - с ленинским прищуром улыбнулся Первосвященник, перебирая руками четки-обрегеты.
- Да не привыкну я никак к вашим выкрутасам, - с досадой молвил Генеральный. Он до сих пор смутно помнил, как ходил с родителем №1, царствие ей небесное, плавать в бассейн «Москва». - С чем пожаловали?
- Я о завтрашнем запуске, иншалла. Ждем вашего визита на Байконур, пожалте окропить что есть.
Генсек представил себе ракету с надписью «Дароносица», ожидающую пуска после ритуального жертвоприношения аккурат под соплом. Он отстоял космос тогда, в далеком 18-м, после футбола. В те времена спорт был неразрывно связан с духовностью, они прочно лежали в основе чего-то. Комитет защиты Веры, возбужденный футбольными успехами, почему-то никак не одобрял космические полеты, совершаемые в непонятном направлении. Только после официального признания академическим сообществом плоской природы Земли стало возможным, наконец, продолжить освоение космоса, так как летать можно было только вверх, к небесам, следовательно, это стало вполне богоугодным.
Летать, однако, стало возможным только ночью, дневные полеты Первосвященник не благословил, ибо учел опасность ожога от Солнца, гуманист наш. Генсек испытывал гордость за спасение отрасли и, будучи верующим, очень стеснялся этой гордости, принимая ее за гордыню.
- Завтра будет Император, - вяло произнес Генсек, он очень устал.
- Ухожу, Солнце, - ответствовал Первосвященник. Но не ушел.
- Как же вы все-таки (непечатно), - зевая, позволил себе сказануть Генсек.
Наутро в кабинет Генсека явился Император Свободного Мира. Он был в расстроенных чувствах, разноцветных перьях и традиционной балаклаве на бритой голове. Увидев Первосвященника, он припал к его руке с нежным поцелуем и одарил того блудливым взглядом. Императору нравились бородатые мужчины средних и выше лет. Ему была крайне неприятна мысль о том, что Первосвященнику как гетеросексуальному мужчине 50 лет от роду были милее юные дамы с огоньком веры в глазах, а вовсе не стареющие педерасты с геополитическими амбициями. Тем не менее, поцелуй тот принял и, прищурившись, улыбнулся в ответ.
Разговор зашел о делах. Свободный Мир уже сколько лет выплачивал верующим (не нашим) дань в благодарность за толерантность и чтобы вели себя прилично. Также Свободный Мир запретил ввиду неполиткорректности Пятачка, собак и ходить в прикиде, провоцирующем животные инстинкты верующих людей. Но странным образом потраченные деньги использовались все больше на то, чтобы укреплять веру склонных к экстремизму верующих, и экстремизма ничуть не уменьшали, а даже совсем наоборот.
Император много слышал о духовных скрепах, несущих мир и согласие, потому и явился в Первопрестольную с исключительно рабочим визитом по обмену опытом.
- Я стал думать, что от них все-таки исходит какая-то угроза, - заговорщицки нежно прошептал Император.
- Понимаю вашу озабоченность. Мы тоже понастроили тут 200 храмов, а заполняются они какими-то странными верующими. Стали вот практиковать жертвоприношения, люди довольны. Я, конечно, заявил, что традиция-то хорошая, гуманизирует, сплачивает народ, но сигналы поступают...
- И еще они хотят запретить гей-парад в Берлине, - посетовал Император.
- Нет, ну это уж ни в какие ворота не лезет! Это, в конце концов, наше общее достижение. Да и казачество не поймет, втянулись, едут, едут по Берлину, - Генсек задумался. - Вот умные люди еще говорят, что оскорбленность сплачивает паству, без нее какая вера...
В этот момент в кабинет вошел министр обороны Николай Артобстрелович Самодуров. С некоторых пор министры обороны обладали нетривиальными ФИО и существенными полномочиями. Министр почему-то вспомнил о Царевиче Димитрии, невинно «удаленном из друзей» во время своей рабочей поездки в Углич. Это событие лежало в основе духовности и обладало духоподъемным потенциалом. Возникло ощущение, что прядь Царевича или тряпка какая смогли бы занять умы верующих на некоторое время и отвлечь их от беспредела. Мысль показалась достойной обсуждения.
- Заметьте, не я это предложил, - приободрился Первосвященник.
Генсек всколыхнулся и внезапно замер. «Поднимите мне веки», - озвучил он через минуту. Веки подняли.
- … Апостолам горе, ибо не вникли, а вникнув, не уверовали, а уверовав, не обрекли себя на сомнение, а усомнившись, не прокляли, а прокляв, согрешили, а Димитрий пресвят, ибо воистину так. А воистину так ибо. А так ибо воистину. А кто не так, у того все не так, воистину.
Концовка понравилась Первосвященнику. Император тоже был не чужд софистической поэтике и кивал, потрясая перьями. Он знал, что воистину ибо так, а невоистину не ибо.
Телевизор, тем временем, нес всякую духовность, на сей раз это была задушевная беседа с батюшкой. Телезрительница погасшим от благочестивой жизни голосом вопрошала: «Благословите, отец Наноилларион, я вот левша, мне сподручней осенять себя левой рукою, но последнее время я стала сомневаться, богоугодно ль таковое знаменье? Прихожане негодуют, а я страдаю, неужели Господь не примет меня с таким увечьем?». Батюшка ответил витиевато, но дал понять рабе божией, что главное – верить, а там оно само устроится. Следующий вопрос поступил из социальных сетей: «А я вообще безрукая (как муж говорит), мне-то что делать?» Отец не растерялся, сказал, что мужа надо почитать, и предложил прихожанке пользоваться для спасения иными органами.
Генсек продолжал:
- О, Ангел в белой рубахе, рубаха-ангел, иди же со Мною к Свету. Распни Первосвященника пред ликом Моим! Растли Императора пред ликом Моим! Горе тебе, Град Давидов, град и ливень бо над тобою. Сияющей чистотою явилась мне Заступница Наша, а Заступник во вретище и нищ, но грядет Фавор Его. А Угличу благодать вовек, бо окроплен. Засим прощения прошу и почитания, ибо юродив я, но в вере крепок. И крови, крови побольше. Любите друг друга.
- Вы записали истерику? – поинтересовался Император у Первосвященника.
- Да, как мог. Прошу прощения, это не истерика, а подвиг веры. Называйте вещи своими именами.
- Сможете воспроизвести? Там вас распинают, между прочим.
- Мне не впервой, конспект есть, добавлю от себя творчески...
- Это мы называем гибкостью, - Генсек встряхнулся, поправил прическу и включил свой сороковой айфон. Твиттер настойчиво шептал о тщете всего сущего. Истерика уже активно комментировалась, явно росла духовность, паства оскоплялась, скептически настроенные гастарбайтеры привычно возводили храмы в надежде на спасение и воспользоваться ими в будущем, а также за еду. Вретище входило в моду у хипстеров.
- Не то, - грустно промямлил Император, - с Петром и Февронией получилось поживее.
День св. Петра, Февронии и Валентина стал прорывом в деле окучивания паствы. Некоторые верующие все больше называют его проще – День Петра и Валентина, видимо, просто сокращают. Свадеб много веселых, все дарят друг другу разноцветные валентинки и петринки.
- Можете ведь, когда захотите, - заключил Император.
Николай Артобстрелович, человек искренний и простой, не мог более терпеть оскорблений своих чувств верующих и с криком «За Февроньюшку, мать вашу!» кинулся с кулаками на хилого Императора.
- Умрем же, товарищи, за догмат непорочного зачатия! - орал он, сдирая балаклаву и царапая лысину Императора крепкими ногтями, выраставшими из натренированных пальцев. Император не скрывал удовольствия, но вяло отбивался.
Генсек и Первосвященник совместными усилиями разняли некстати случившийся эксцесс, замяли дипломатический скандал, окропили министра и указали тому на недопустимость в дальнейшем неполиткорректных внешнеполитических проявлений. Император великодушно простил Николая Артобстреловича.
- Хлопнуть бы по сто грамм, - смущенно предложил Генсек внезапно образовавшейся компании. Но было уже нельзя.
Уже никому ничего было нельзя.
