Один известный блогер на днях верно заметил, что в советские времена слову «кощунство» придали особый смысл, которого у него изначально не было. Кощунство означало издевательство над святынями определенной религии, и в XIX веке, как он пишет, никому бы в голову не пришло назвать глумление над больным ребенком кощунством.
Но советская власть при всей принципиальной антирелигиозности активно перенимала язык церкви. Хотя основоположники марксизма принципиально отвергали «душу» и «дух», ими активно пользовались большевики. Максим Горький писал: «Мы живем именно в счастливой стране, где быстро создаются все условия, необходимые для всяческого материального и духовного ее обогащения. Не чувствуют счастья жить и работать в этой стране только те люди, нищие духом, которые видят одни трудности ее роста и которые готовы продать душу свою за чечевичную похлебку мещанского смиренного благополучия».
Подумалось, что этот ряд можно продолжить и популярным ныне словом «духовность». В 70–80-е можно было встретить рассуждения о «духовности советского человека» и т.п. Но особенно часто о ней стали говорить уже в наше время. Об утрате духовности причитают, об ее поисках рассуждают, над недостатком ее на Западе посмеиваются. При этом трудно понять, что имеется в виду. Как невозможно перевести на иностранные языки «кощунство» в советско-постсоветском смысле, так и с духовностью получается не легче. Spirituality, например, тут явно не подходит.
Если приглядеться внимательнее, то значение «духовности» в современном дискурсе явно китчевое. Или оно выступает в качестве эрзаца. Эрзац-религиозности, эрзац-совестливости, эрзац-образованности. Утерянное после 17-го года стараются восполнить современной подделкой. Подобно тому как начинают выискивать свои несуществующие дворянские или на худой конец купеческие корни, так и по части самопрезентации себя как порядочного человека стараются опереться на представления о должном столетней давности. И в этом смысле духовность предстает как набор формальных правил, начиная с хождения в церковь. Вот только подлинных убеждений, начиная с порядочности и чувства собственного достоинства, что имелись тогда, сымитировать не удается.
Неудивительно, что у либеральной интеллигенции с ее неприязнью истеблишмента, развилась нелюбовь к этому слову. Оно и понятно — о духовных скрепах говорят как на подбор самые непривлекательные персонажи — коррумпированные чиновники, зажравшиеся олигархи, продажные журналисты, эгоистичные священнослужители. Впрочем, интеллигенты тоже грешат поисками духовности в своих кумирах — диссидентах, неформалах и т.д.
А вообще, в России еще со времен Достоевского во всем перебор. Если духовность — то чтоб от человека сияние исходило. Но мне кажется, что теория «малых дел», осмеянная большевиками, и приведет нас к духовности. И вообще, мы ищем ее, как тот пьяный — кошелек, не там, где потеряли, а там, где светло.
Я вспоминаю свое детство. Жил в нашем доме (с весьма непростыми жильцами, кстати) на первом этаже дядя Валя, немного чудаковатый мужичок, который взялся за разбивку палисадничка под своими окнами. Два или три года подряд он по весне вскапывал землю, сажал цветы, даже какие-то овощи, поливал все лето. Мы, пацаны из этого дома, делали все возможное, чтобы у дяди Вали ничего не вышло — топтали грядки, рвали, ломали подпорки. Когда созрели небольшие тыковки, мы, помнится, без жалости срезали их и сбросили с двенадцатого этажа — было любопытно посмотреть, как они будут разбиваться об асфальт. Дядя Валя с нами бился-бился, но в конце концов махнул рукой и палисадник забросил. И так было везде. Вандализм еще пару десятилетий назад по умолчанию принимался как норма жизни.
Прости, дядя Валя.
Ныне, гуляя по московским кварталам меж самых разных домов — и хрущевок, и брежневских панелек, и лужковских новоделов, я не устаю восхищаться разнообразием и выдумкой людей, разбивающих клумбы, высаживающих цветы, кусты, деревца на узких полосках земли перед своим жильем. И там не просто живая растительность, но и всякого рода поделки — вот забавные свинки, сделанные из пятилитровок из-под воды, тут керамические гномы притаились под шиповником, а здесь ограда из разукрашенных покрышек.
И у меня первая мысль — как же эту красоту никто не уродует, не ломает? Почему не воруют игрушки? Может быть, ее создает и ее оберегает то, что можно назвать тоже духовностью? И разделяет эту духовность и пенсионерка, часами не разгибающая спину на ничейной территории палисадника, и ее внук, которому и в голову не придет нагадить в нем. И с чужого двора не придет никто курочить, и случайный прохожий не запустит туда окурком. А обустройство наших подъездов, когда проживающие стараются сделать их красивей и уютней — стелют дорожки, устанавливают вазы с цветами, на стены вешают картины? Разве это не очевидная духовность? Да даже придерживание за собой дверей при входе в метро, ставшее нормой, не говорит ли о том, как люди стали относиться друг к другу?
Для меня духовность заключается в этом. В том, что меньше ругаются матом на улице, что нет того количества пьяных «в скверу, где детские грибочки», и не валяются они на газонах, что не увидишь нынче затрещин детям в песочницах. Из этих бытовых мелочей и произрастает всеобщее благо, благо удобного жития-бытия. А уж дальше каждый волен сам искать свои надсущностные смыслы, в том числе и в духовной сфере.
Чехов писал: «Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей Россия там и сям, — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало». На мой вкус, Антон Павлович был идеальным русским человеком (его бы от такого определения передернуло). Над словами типа духовности он смеялся и повторял не раз: «я давно растерял свою веру», «религии у меня теперь нет». Когда нам пытаются навязать какие-то духовные скрепы, чеховское отношение к этому — лучшее противоядие. А пенсионерки из подъезда и есть для меня те, на кого Чехов возлагал надежду. Общей духовности (если уж мы принимаем это слово) нет и быть не может. Она всегда индивидуальная, а не русская, еврейская или татарская.
Роль личности в истории присутствует, но «отдельные личности» Россию никогда не спасали, как не спасали ее и официальные ценности. Урок нашей истории в том, чтобы беречь то малое, что есть у нас. Современная духовность — она не за или против Путина («Пусси Райот» и далее по списку). Она — про поздороваться с незнакомыми людьми в лифте — то, чего не было в моем детстве. Андре Моруа писал о чеховском идеале: «Это… нормы порядочности, тот минимум уважения к себе и к другим, без которого нет цивилизации. Утратив эти нормы, человеческий мир гибнет».
И вот нельзя не обратить внимания на то, что мы эти нормы стали приобретать.
