Набат генерала Колокольцева

Накануне Дня уголовного розыска Владимир Колокольцев дал “МК” свое первое развернутое интервью.


— Владимир Александрович, сколько лет вас не было в Москве?

— Двенадцать… Хотя я уходил не из Москвы, а только из ГУВД. С прежними товарищами работали бок о бок, даже в одних зданиях... В общем, связи не терял никогда.

— И все же — быть снаружи или изнутри, хоть и рядом, — совсем не одно и то же… Ваше ощущение: насколько московская милиция изменилась?

— Костяк по крайней мере преимущественно сохранился прежний. Многие коллеги, с кем начинал, дослужились до высоких постов. Некоторые — уже генералы. Виктор Владимирович Голованов, начальник МУРа, например.

— На Петровке ждали многих, но ваша фамилия в числе кандидатов не звучала ни разу. Могу засвидетельствовать: это назначение оказалось для всех полной неожиданностью. А для вас?

— Честно? Тоже. 7 сентября, как обычно, пришел в министерство. Спустился в столовую пообедать, по телевизору как раз передают: президент обещает сегодня объявить имя нового начальника ГУВД. Помню, даже пообсуждали, кто это может быть.

Выхожу — звонок на сотовый, приемная министра. “Вам надо срочно прибыть в полной форме”. Что-то такое подспудно, конечно, мелькнуло, но старался ни о чем не думать. И лишь когда сказали, что сейчас нам с министром предстоит ехать на представление личному составу ГУВД, стало понятно, о чем пойдет речь.

Окончательно осознал я все только ночью. До утра не мог заснуть. В голове прокручивались все эти события, наступало понимание, какая громадная ответственность легла на мои плечи.

— О мотивах выбора президента спрашивать у вас не совсем корректно. Но могу рассказать одну из наиболее расхожих версий. Дескать, Колокольцев хорошо проявил себя в Орле, подвел тамошнего губернатора под монастырь, пересажал половину администрации. Вот его и двинули на Москву, чтобы сделать то же самое с Лужковым.

— Я по поводу губернатора не вправе ничего комментировать. А борьба с коррупцией — да, это была одна из основных задач, которая ставилась перед коллективом орловской милиции.

Могу назвать лишь некоторые результаты последних лет. Один заместитель губернатора осужден, отбывает наказание, другой — объявлен в международный розыск, третий — находится сейчас под судом. Получил реальный срок председатель областной регистрационной палаты, арестованы председатель фонда областного имущества и руководитель департамента имущественных отношений администрации, заместитель мэра Орла. Сам мэр — тоже осужден: правда, не по нашим материалам…

— Внушительная братская могила!

— А что касается Лужкова — я категорически не согласен с такой постановкой вопроса. Похоже, кто-то пытается нас столкнуть. Сколько сделало правительство Москвы для милиции — такого нет ни в одном другом регионе.

Дополнительная зарплата от 10 до 12 тысяч. Бесплатное жилье — в этом году выделяется 16 тысяч квадратных метров. Строятся служебные здания. Если сравнивать условия работы милиционеров столичных и региональных…

— Допустим, с Орлом…

— Ну, с Орлом вообще нельзя сравнивать! Там местный бюджет не только не помогает, но еще и должен милиции огромную сумму. Сотрудники УВД до сих пор не получили 13-ю зарплату за прошлый год.

Ни копейки не выделялось на ремонт помещений, транспорт, закупку ГСМ. На одну патрульную машину ГИБДД полагалось пол-литра в сутки.

— Как же инспектора обходились?

— Сами представьте. И, сколь ни печально, но нужно признать: у орловских сотрудников ГИБДД были объективные основания для тех злоупотреблений, с которыми порой сталкивались водители.

— Вы затронули крайне болезненную для Петровки тему: разложения и коррупции. Прежнее руководство ГУВД старалось об этом не говорить, хотя очевидно: вас бросили именно что на прорыв.

— Та критика, которой московская милиция подверглась в последнее время, во многом и оправданна и справедлива. Существует масса проблем, и люди правильно возмущаются.

Но я, как руководитель, заверяю, что сделаю все возможное для наведения порядка. Мы постараемся все эти неприятные вопросы решить. От сотрудников, работающих в органах не столько для общества, сколько для себя, будем избавляться.

— Задача — спору нет — благородная. Вот только как ее выполнить?

— Во-первых, строжайшая персональная ответственность руководителей. Не должно быть такого, чтобы за грехи подчиненных никто потом не отвечал.

Второе — активизация работы собственной безопасности. Надо делать упор не на исполнителей, а на начальников. Если, направляя подчиненного на службу, командир ставит ему определенные условия — сколько тот должен заработать и принести, — дело здесь не в рядовом сотруднике.

Никакой чести мундира! Виноват? Будем гнать и привлекать к уголовной ответственности. Когда некоторые руководители меня спрашивают: как быть? Ограничиться увольнением или направить материалы в прокуратуру, я всегда отвечаю: там, где сотрудник перешел запретную черту, не должно быть компромиссов. По полной программе!

— Надо быть реалистом. Коррупционная проказа поразила милицию целиком, от постовых до генералов. Точечными ударами ее не победить.

— Действительно, если привлечь к ответственности несколько человек и на том успокоиться, корень проблемы никогда не устранить. Поэтому я не сторонник кампанейщины, месячников или еженедельников по борьбе с коррупцией. Только системная, кропотливая работа по наведению порядка.

Что же касается “всеобщей” коррупции… Я привык опираться на факты, а не на эмоции. Появятся конкретные материалы — будем разбираться. По ряду руководителей сейчас проводятся проверки, в том числе негласные. Посмотрим, чем они закончатся. Я всем сказал: кто хочет и может работать честно — буду рад. Нет — лучше уходите, пока не поздно.

— Очевидно, например, что ГУВД должно стать более открытым. Очень часто люди жалуются, что не могут элементарно достучаться.

— И с этим согласен. Там, где это не противоречит нашим профессиональным секретам, работа станет максимально прозрачной.

Сейчас, допустим, начинаем проводить внеплановые проверки подразделений, никого заранее не оповещая. На все эти выезды будем брать с собой и журналистов, и правозащитников, и представителей общественности. Это нужно хотя бы для того, чтобы сотрудники поняли: зон, свободных от критики, больше нет.

Я уже дал распоряжение готовить ежедневный мониторинг критических публикаций о работе ГУВД. По каждой — будем проводить проверку, а потом сообщать автору о принятых мерах. Эту работу я намерен координировать лично.

— Это было бы действительно полезно, поскольку прежнее руководство критику воспринимало как преступную вылазку.

— Я не считаю возможным обсуждать своих предшественников: это, в конце концов, неэтично. А открытость будет, я обещаю.

Журналисты — нам не враги. У меня у самого дочка учится на журфаке…

В ближайшее время на официальном сайте ГУВД появится моя персональная страница, куда любой сможет обратиться за помощью или с жалобой.


— 27 лет назад, в первый раз надевая погоны, думали ли вы, что встанете во главе всей московской милиции?

— Да нет, конечно. У меня даже мысли не возникало, что буду когда-нибудь генералом.

— Что в этой должности оказалось самым тяжелым?

— Пожалуй, слишком высокая нагрузка и катастрофическая нехватка времени. Прихожу на службу к 7 утра, ухожу — поздно ночью: в одиннадцать, двенадцать. И все равно — чувствую, что многого не успеваю.

Да, и еще резко возросшая публичность. Это тоже здорово изматывает.

— Но ведь в Орле вы уже были первым лицом?

— Масштабы — несоизмеримые. Там не было такого чувства, что каждый твой шаг находится под микроскопом.

Особенно тяжело приходится семье, которая к этому пока не привыкла. Когда жена узнала о моем назначении — из выпуска новостей — она сказала: и раньше-то частной жизни у нас не было, а теперь не будет и подавно.

— Наверное, вокруг мгновенно возникла масса старых друзей, родственников, которых не видели годами?

— Само собой. Просто какой-то хоровод. Кто-то действительно за меня рад. А кто-то — надеется получить определенные дивиденды. Мне уже передают, что от моего имени приходят какие-то люди, будто бы мои ближайшие друзья, выдвигают различные просьбы. Могу заверить: если мне что-то потребуется, я в состоянии сказать об этом сам, не прибегая к посторонней помощи.

— Почему вообще вы пришли изначально в милицию?

— Как и большинство — из-за романтики. В те времена — в 1970-е, в начале 1980-х — каждый мальчишка мечтал стать сыщиком, военным, следователем. Я — не исключение.

— Первого своего преступника помните?

— Помню. В центре Москвы нашли труп с колото-резаными ранами. Стали работать с подозреваемыми и в результате вышли на преступника. Оказалось, что за ним числится еще одно убийство. Он признался в этом сам, но точного места преступления вспомнить не мог. Сказал лишь, что в той квартире было много птичьих клеток.

Мы долго искали, где это могло быть. Наконец примерно вычислили район и методично стали обзванивать всех тамошних руководителей. Мне повезло, что я попал как раз на того начальника розыска, кто лично выезжал на убийство и хорошо запомнил эти клетки. Квартира находилась на улице Бориса Галушкина. С ее хозяином преступник познакомился на улице, пришел в гости, убил его и забрал все ценности.

…Вообще, памятных, интересных дел было очень много. Особенно, когда я работал в “убойном” отделе МУРа.

— Расскажите.

— Например, убийство актрисы театра-студии “Сфера”, жены известного артиста Бориса Невзорова. Ее, как сейчас помню, убил некто Просветов.

Или дело бывшего врача “Скорой помощи”, который сначала умертвил тещу и составил подложные документы на ее кремацию. Потом — убил жену. Если бы он не высказал желание отправить дочку на учебу в Америку, эти преступления так и остались бы наверняка нераскрытыми.

Одно дело было достаточно интересным. Позвонили охранники коммерческого магазина и сказали, что у них пропал посетитель. Внутрь зашел, а обратно уже не выходил. Они подозревали, что покупатель спрятался в подсобке.

Мы обошли все помещение. Человека нигде нет. И тут я обратил внимание, что в одном месте свежезацементированный пол. Расковыряли. Под ним лежал труп.

Оказалось, что менеджер магазина, для того чтоб избавиться от своего кредитора, завел его в кабинет, угостил кофе, выстрелил в ухо, а потом спустил тело в подвал и в конце рабочего дня незаметно зацементировал.

— Даже сейчас вы рассказываете об этом с упоением. Любили оперативную работу?

— И любил, и люблю. Работа сыщика — очень интересная, творческая, хотя изнурительно тяжелая. Я помню то время, когда из десяти убийств, совершенных в центре Москвы, раскрывалось девять.
Кстати, если говорить об орловской милиции, то второй год подряд розыск держит там стопроцентную раскрываемость. Вот тот результат, к которому все должны стремиться, потому что убийство — самое тяжкое преступление, и именно здесь проявляется истинный потенциал сотрудника.

— В Москве, интересно, этот процент каков?

— По восьми месяцам — 79 процентов. Впрочем, статистика — это отдельная, очень непростая тема.
Одна из основных задач, которую я ставлю сейчас перед собой, изменить принцип статотчетности, уйти от дутых цифр и “палок”.

Понятно ведь, что раскрыть убийство или задержать, к примеру, бича, укравшего из магазина бутылку, совсем не одно и то же. А в статистике оба преступления, получается, уравниваются. Причем существует масса профессиональных хитростей, как искусственно улучшить показатели. Одно преступление разбивается, допустим, на отдельные эпизоды, вот вам и прирост раскрываемости.
Как такое может быть? На 37% общая раскрываемость растет. А по тяжким преступлениям — наоборот, падает. Любому профессионалу понятно, что налицо обычное “жонглирование” цифрами.

— Ну да, скандал в УВД Южного округа начался ведь тоже с фальсификации отчетности, когда тамошние руководители присвоили себе 400 раскрытых другими преступлений. Лишь потом возник Евсюков.

— Того, что случилось на юге, повториться больше не может. В ближайшее время туда будет назначен новый начальник. Называть фамилию пока не буду, но человек этот, поверьте, сумеет навести там порядок.

А по поводу Евсюкова… Я сам для себя не могу ответить на этот вопрос. Как получилось, чтобы кадровый сотрудник, офицер открыл по людям стрельбу? Какой мотив толкнул его на это?

Я считаю, что здесь явный сбой в системе подбора кадров. Евсюков по всем параметрам никак не должен был оказаться на должности начальника ОВД. Почему я и говорю, что руководители обязаны нести персональную ответственность за своих подчиненных.

— Евсюков — это не частный случай, это скорее система.

— И да, и нет. В ГУВД работает очень много действительно достойных, профессиональных сотрудников, просто внимание в первую очередь фокусируется на негодяях.

Порой бывает очень обидно, когда, ругая милицию — нередко справедливо, — черной краской мажут всех без исключения.

А ведь есть сотни, тысячи примеров, когда наши сотрудники, рискуя жизнью, спасают людей, раскрывают сложнейшие преступления. Совсем недавно, например, была обезврежена очень опасная группа, организовывавшая теракты и убийства на националистической почве. На ее счету — взрывы торговых палаток, подрыв у платформы Лианозово.

Месяц назад сыщики МУРа задержали лидера грузино-абхазской ОПГ, специализирующейся на разбойных нападениях. Они выслеживали людей, обменивавших в банках крупные суммы валюты. При обыске у преступников изъят целый арсенал оружия, включая даже пистолеты-пулеметы и глушители, более 400 патронов.

Вот сейчас начали активно работать против бригад воров-борсеточников, которые считались прежде неуловимыми. Только за одни сутки задержали сразу 2 группы — абхазскую в Южном округе и грузинскую на западе.

— Не могу не спросить о последнем громком преступлении: убийстве главы Хасавюртовского района Дагестана.

— Скажу обтекаемо: мы идем по следу. В ближайшее время, надеюсь, смогу ответить более подробно.


— Работа в милиции, а особенно в розыске, накладывает на человека определенный отпечаток. Когда каждый день ты сталкиваешься с трупами, кровью, волей-неволей наступает профессиональная деформация. Как этого избежать?

— Профессиональная деформация проявляться может по-разному. Если сотрудник идет на задержание вооруженного преступника без бронежилета и других средств защиты, это тоже определенная деформация.

Но ничего трагического я здесь не вижу. Большинство сотрудников к работе адаптируются.

— Глядя на портрет Жеглова, вспоминаю его извечный спор с Шараповым: можно или нет подбрасывать кошелек Кирпичу. В этом споре вы на чьей стороне?

— Как руководитель такого большого 100-тысячного коллектива, я просто не имею права быть на стороне Жеглова.

— А глубоко внутри?

— Я бы отнес этот вопрос к разряду некорректных…

— Ну почему... Помните, как у Жеглова: давай, выйдем на улицу и спросим сто человек, чья правда им ближе. И все сто ответят, что Жеглова...

— Провокации, выбивание показаний, подбросы, или, как говорится на милицейском сленге, “загрузка”, — это результат обычного непрофессионализма. Сильный сотрудник — следователь, оперативник — должен убеждать не кулаком, а словом и делом…

— Извините, конечно, но не очень верится, что за долгие годы работы в розыске вы обходились исключительно словами? Неужели ни разу никого не ударили?

— Если только при жестких задержаниях, когда преступник оказывал сопротивление…

Впрочем, нет, был еще случай много лет назад. Я работал тогда на “земле” в Кунцеве. Поздно вечером в отделение прибежала заплаканная женщина. Ее 11-летнюю дочку увел со двора какой-то неизвестный мужчина — как сказали другие дети, “за конфетку”.

Всем отделом мы кинулись прочесывать территорию. И вот в одном темном закоулке я услышал детский плач: “Дяденька, не надо!”.

Тут уж — откровенно — нервы у меня не выдержали. Я представил себе, что могло случиться, опоздай мы хотя бы на пару минут... Если б водитель вовремя меня не оттащил, везти в отделение было бы уже просто некого…

Но это скорее исключение из правил, за которое, правда, мне нисколько не стыдно. На самом же деле оперативная работа — это, если хотите, своего рода война интеллекта.

Я, например, получал колоссальное удовлетворение, когда служил в МУРе. И не стесняясь, могу признаться, что эта работа во многом лучше, чем руководящая. Находясь в высоком кабинете, часто не видишь конечного результата своего труда: он размыт. А тогда результат, твой собственный, был налицо. Лично от тебя зависело многое, правда, здесь возникает другая проблема. Как использовать это право не во вред, а во благо. Я уверен, что и в милиции можно оставаться человеком. Более того — это нужно. У кого нет чувства сострадания, тот ошибся, значит, с профессией.

— Ну да, Жеглов ведь тоже пожалел Верку-модистку. И струсившего Соловьева под суд не отдал, а уничтожил сугубо морально.

— Я вспоминаю одно свое дело, которое произвело на меня очень сильное впечатление. На лестничной клетке жилого дома по Беловежской улице был обнаружен мужской труп. Кровавые следы вели в соседнюю квартиру. Когда мы туда вошли, стало ясно, что убийство произошло именно здесь. Вся кухня залита кровью, на полу — стеклянные осколки вперемешку с соленьями и консервами.

Естественно, владельца квартиры — бывшего артиста Театра сатиры — задержали. Это был глубоко спившийся человек, профессию он давно утратил, работал таксистом. Что случилось, толком не помнил.

В общем, картина однозначная. Типичная “бытовуха”: спьяну один собутыльник зарезал другого. Единственное, эксперт не сумел почему-то дать ответ: каким образом были нанесены смертельные ранения в область шеи.

Истекают третьи сутки. Прокуратуре необходимо отпускать задержанного или предъявлять ему обвинение и арестовывать. Следователь уже начал печатать постановление об аресте, но тут я решил с этим гражданином лично поговорить, что называется, для окончательной ясности.

— Без кулаков?

— Разумеется… Так вот, когда он спросил, что ему делать, я посоветовал написать чистосердечное признание и не усугублять свою вину перед законом. Он подумал, взял бумагу, где указал, что убил своего собутыльника. Можно было звать следователя — будущий приговор уже лежал на столе — но я на прощание спросил: как ты его убивал? Бутылкой? Ножом?

“Артист” начал объяснять. Сидели на кухне, пили. Разбили об пол несколько банок с консервами. В какой-то момент собутыльник его поднялся, но вдруг споткнулся и рухнул прямо на осколки.

— Получается, зарезал себя сам?

— Получается, так… “Артист”, естественно, перепугался, и чтобы избежать подозрений, решил избавиться от трупа. Дотащил его до лестничной клетки, но потом струсил окончательно. Бросил тело и наглухо закрылся в квартире.

Я понял, что он невиновен. Но признание-то уже написано. Никаких сомнений, что дело легко пройдет через суд, будет и приговор, и срок.

— И вы отпустили его?

— Нет, отпустить его права я не имел. Я взял заявление, порвал и выбросил в корзину. Он был в шоке. Как же так? В тот же день этого человека освободили, о чем я до сих пор нисколько не жалею.

У каждого оперативника рано или поздно наступает выбор, час “Х”, когда ты сам, в соответствии со своей совестью и жизненной позицией, должен принять решение.

— В каком году это было?

— Я работал тогда в МУРе… Значит, 1992—1993-й.

— А сегодня, как, по-вашему, поступило бы в такой ситуации большинство?

— Не знаю. Хочу верить, что точно так же. Здесь важно понять, для чего каждый из нас работает; “палка” — не самоцель, а за ними — живые человеческие судьбы. И эта задача — изменить сознание милиционера — может быть, еще сложнее, чем добиться стопроцентной раскрываемости.

Но я по крайней мере постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы этот сдвиг произошел как можно скорее…

ИЗ ДОСЬЕ "МК"

Колокольцев Владимир Александрович. 48 лет.

Уроженец Пензенской области.
В органах внутренних дел с 1982 г.

Начинал с милиционера ОДП ГУВД Москвы.

Служил командиром взвода патрульно-постовой службы, оперуполномоченным уголовного розыска на “земле” и в МУРе, начальником 8-го и 108-го отделений милиции.

С 1997 г. — в системе ГУБОП МВД, затем — в ГУ МВД по Центральному федеральному округу.

Два года возглавлял УВД Орловской области.

С весны 2009 г. — первый зам.начальника департамента уголовного розыска МВД.

7 сентября назначен начальником столичного ГУВД.
Генерал-майор милиции, доктор юридических наук.

Женат. Двое взрослых детей: сын и дочь.