— В чем суть программы под названием “Прямой эфир”?
— Она сформулирована в названии, в главном слогане ведущего: “В прямом эфире мы ведем прямой разговор”. Мне кажется, что на ТВ самые эффективные решения — это простые и ясные. Так что, по-моему, чистота нашего замысла — половина его успеха.
— Может ли темой программы стать какая-либо внутриполитическая ситуация или политики здесь принципиально не будет?
— А мне кажется, что сейчас социалка — самая горячая политика. Если произойдет ситуация, жизненно важная для страны, мы это, конечно, обсудим. Но пытаться будем это делать не в жанре схоластического разговора, а при помощи живой беседы с очевидцами и участниками событий.
— Неужели это будет что-то похожее на “Пусть говорят”?
— Эфир рассудит. Но сейчас “Пусть говорят” — это уже отдельный жанр, направление в ток-шоу. То есть для того, чем мы будем заниматься, еще нет обозначения. Я это называю студийной документальной драмой. Но поскольку “Пусть говорят” пока единственный яркий и эффективный образец, то можете считать, что мы будем работать в этом формате, развивать этот жанр, но двигать его в сторону честного журналистского расследования. Я считаю, что расследование и поиск здравого смысла — то, что сейчас будет востребовано аудиторией и чего в чистом виде нет пока нигде.
— Надеюсь, педофилы или 11-летние матери у вас в программе появляться не будут?
— Тут вопрос в том, как исследовать жизнь. Можно исследовать как фарс, а можно — как трагедию. Если ведущий упивается: видите, какую дрянь мы обнаружили и вам показываем — это вызывает только брезгливые чувства. А если ведущий пытается понять суть и аудитория чувствует, для чего мы рассказываем именно эту историю, то это уже другой смысл разговора. В жизни нет ничего, не достойного журналистского исследования. Исследовать жизнь в экстремальных проявлениях, для того чтобы точнее обозначить понятие нормы, мне кажется, актуально сейчас для нашего общества, где размыты моральные и этические рамки. А это уже миссия — большая, чем просто зарабатывание рейтингов.
— Но есть ли тогда этический потолок этой экстремальности? Все-таки программа будет выходить на госканале, который должен быть строже и не всегда может позволить себе то, что делают другие.
— Это глубоко интимное этическое чувство, и оно сидит глубоко внутри тех, кто делает программу. Я не думаю, что данные рамки будут противоречить нашему внутреннему чувству и чувству ведущего. А такой формат, как ток-шоу, всегда окрашен личностью ведущего, и то, какими глазами видит жизнь он, во многом расширяет границы дозволенного или сужает их. Я всегда говорю своим журналистам: представьте, что вы смотрите свою передачу вместе с мамой или ребенком, если вы будете испытывать чувство неловкости перед ними, лучше еще на стадии разработки сценария бросить черновик в корзину.
— Понятно, что из Михаила Зеленского, который будет вести “Прямой эфир”, второго Малахова не получится. Да и не нужно это.
— Ни второго, ни третьего. Андрей Малахов один, и дай бог ему здоровья.
— Но Малахов уже превратился в типаж. У Зеленского будет своя маска или он должен в передаче остаться самим собой?
— Только самим собой! Он всегда будет стараться найти здравый смысл, что совпадает и с его внутренней сущностью. Ему дико интересно все то, чем мы занимаемся, и он глубоко, искренне в это вникает. Благодаря Мише зритель, я надеюсь, поймет, на чьей стороне правда.
— Но будет ли толк от подобной программы? Опять поговорили и разбежались?
— “Прямой эфир” — механизм для исследования жизни, и он нас сам поведет. Программа вырастает в эфире, а мы уже поймем по зрительскому отклику, что будет важнее: прямое действие или прямота и честность разговора. Ведь в выражении “прямой эфир” нас больше волнует второй смысл — не технология, а именно честность.
— Хочется надеяться, что у вас не будет “много шума из ничего”.
— Шум ради шума, крик ради крика — сейчас это уже никого не вставляет. Но разве можно делать программу без эмоций? Просто нельзя терять контроль над ситуацией в студии, потому что это всегда чувствуется и сильно раздражает. Надеюсь, мы с драматургической задачей справимся.
