Виктор не видел бывшую жену 8 лет. И вот нашел случайно, в приюте для бездомных, когда Виктору надо было сделать разрешение на вывоз ребенка за рубеж.
— Ну как... Жива. Пока ей плохо, она там отлеживается. Как только получше — она обратно по злачным местам. А ребенок... Нет, даже не спрашивает. С глаз долой — из сердца вон...
Виктор прекрасно помнит день, когда она ушла:
— Нашла молодого-красивого. Третьего января я вышел на кухню в три часа ночи водички попить. После новогодних праздников очень хотелось... А она с ним... Я остался недоволен и предложил легкий спарринг. Они начали вступаться друг за друга, кричать, что «мы любим друг друга». И закончилось все тем, что она ушла. Я потерял ее потом. Знаю, что она родила еще одного ребенка и от него отказалась... Родители ее домой не приняли. Вот теперь приют.
— Слушай, как все ужасно, ей же около 40 сейчас. И куда теперь идти?
— Да, жить в приюте невесело... Но если человек чего хочет, то он получит.
— А ты сам употреблял наркотики?
— Алкоголь и стимуляторы. А жена — полинаркоман. Наркотики, таблетки, водка... Но самое удивительное, что бог ее сохраняет, потому что по всем своим медицинским показателям, по уровню жизни она должна была уже уйти в мир иной. Для чего-то она, видимо, нужна на этом свете. Но я не вправе об этом говорить. Я ей благодарен за то, что она была, что есть дочь Маша.
— А ты в тот Новый год остался один с маленькой девочкой. Сколько ей было?
— Маше было два с половиной года. И это была целая грустная история «Как я бросил пить». Дело в том, что любая маленькая девочка тр
ебует определенного ухода. Покормить, попоить, спать положить...
— ...поиграть...
— О да. Я ставил полуторачасовые мультфильмы. У меня до сих пор рефлекс: я прихожу в кинотеатр с ребенком — 8 лет прошло! — на мультфильм, который сам хочу посмотреть. Но как только проходят титры, я засыпаю! Потому что в то время я ставил ей мульт и вырубался. Выпив то или иное количество алкоголя... Я хотел убежать от этой ситуации, задурить сознание и не думать ни о чем. Потому что когда ты остаешься с маленьким ребенком, это момент решений. Ты должен устроить его в детский сад, определиться с графиком, с работой. А я вот устроил себе маленькие недельные каникулы...
...Каникулы могли и затянуться. Но как-то с утра Виктор проснулся от сильного запаха гуталина. Он открыл один глаз и увидел, что у него ребенок — негр. Виктор подумал: «Допился. Надо поспать...» — и перевернулся на другой бок. Но запах остался. Оказалось, что маленькая девочка решила сделать из себя Чебурашку и густо покрыла себя и любимые игрушки черным кремом для обуви...
— Когда я это понял, то с криком «Гей, цыгане!» уволок ее в ванную. Но у пьющего мужчины в ванной может находиться только шампунь «Ромашка» и кусок хозяйственного мыла для постирки носков. Я подумал, что щелочь отдерет гуталин лучше, намылил ее черным мылом и понял, что через пять минут у Маши не будет кожи. Потому что крема детского я тоже не нашел.
— И ты бросил пить.
— Да. Я понял, что ребенок — это не просто маленькая красивая девочка, но еще и большая ответственность. И я пошел устраивать ее в детский сад.
«А почему вы нам не сообщили?»
Он пошел в ближайший садик и, зайдя к заведующей, сказал, что ему «очень надо». Ему объяснили, что в принципе можно будет получить место в сентябре (а был январь). Потому что сейчас в спальне нет места, чтобы поставить кроватку. Виктор попросил разрешения зайти в группу и нашел место — три на два метра. Тогда ему сказали, что нету самой кроватки. Он поехал и купил. Сопротивляться напору отца-одиночки, который больше не хотел сталкиваться с девочкой в гуталине, было невозможно. Так Маша попала в садик...
— На что же вы жили?
— Пошел работать! Кроме того, дети с таким диагнозом причислены к детям-инвалидам, и государство взяло на себя обязанность снабжать их не только медицинскими препаратами, но и поддерживать финансово. Поэтому пособие неплохое, оно растет, неплохие выплаты от московского правительства. Помимо этого раз в год собес предоставляет путевку в какой-нибудь санаторий, в Анапу например.
Так что поначалу пенсия стала большим подспорьем, потому что я в то время судорожно менял работы. Мне с ребенком помогает моя мама, а она не всегда себя хорошо чувствует, и иногда мне приходилось говорить: «Ребят, я убегаю, у меня ребенок». Не все это понимали. А объяснять, куда делась жена, тоже не хотелось.
— В садике знали, что у Маши ВИЧ?
— Я ничего в саду никогда не говорил. Меня не спросили, я не сказал. Может, медсестра и знала, а может, и нет. И в школу мы прошли без огласки. Слава богу, никто еще пока ничего не спрашивает...
— А кто знает о диагнозе?
— Знаю я, бабушка и близкие друзья, которые тоже имеют ВИЧ-инфекцию. Маша сама не знает. А в целом я скрываю от окружающих. Меня не спрашивают, я не говорю. Это же такой штамп, и я просто боюсь за ее будущее. При всей информированности общества к людям с ВИЧ, даже к детям, относятся с предубеждением... Я очень боюсь огласки! Потому что люди злые. И слава богу, что сейчас есть информация о ВИЧ, но она неполная. Для того чтобы человек стал информированным, ему эту информацию надо давать круглые сутки. Потому что люди боятся. А боятся того, чего не знают.
— А педиатр в поликлинике знает?
— Не знаю. И меня это мало волнует. Всей информацией обладает, скорее, не она, а иммунолог. Сейчас они проходят специальное обучение — какие прививки можно делать детям, рожденным с ВИЧ, какие нет. И еще знает заведующая поликлиникой... Однажды меня к ней пригласили, и заведующая в лоб спросила: «Молодой человек, а почему вы нам не сообщили?». Мне это было… неприятно услышать. Настолько, что даже неприятно говорить сейчас. Хотя столько времени прошло…
«Все пьют какие-то таблетки — от головы, от запоров...»
Сначала ВИЧ-инфекция у Маши никак не протекала. И когда она начала болеть, он сначала не понял, что это такое. Он подумал, что это обычное «недосмотрел, не уследил», обычные детские болезни. Потом пошли подозрения на двустороннее воспаление легких. Виктор с дочкой стал часто посещать детскую больницу. Так она болела, болела, а потом оказалось, что у нее огромная вирусная нагрузка, и ему сказали, что девочке пора принимать лекарства против ВИЧ. Девочке было 6 лет...
— Я сказал: «Может, не надо? Это же на всю жизнь…». В общем, поюлил месяца два — и вот теперь принимаем лекарства... С началом приема лекарств все ушло: и воспаления легких, и насморки.
— А сколько таблеток Маша принимает?
— Сначала она пила сироп. Сейчас — три таблетки в восемь утра, три в восемь вечера. Это не много, это нормально. Проблема в том, что я таблетки у нее нахожу под диваном, когда убираю у нее в комнате иногда. Пришлось поговорить... Нет, я не рассказал, чем она болеет. Я сказал: «Ребенок, ты пойми, все в этом мире что-то пьют — от головы, от запоров, от аллергии. Если мы хотим жить долго и счастливо, нам Господь назначил вот эти таблетки. Я сам пью четыре...».
— А почему ты Маше самой диагноз не скажешь?
— Потому что она может рассказать об этом в школе. А я не хочу, чтобы дочь стала изгоем.
— Ну вот она приезжает в СПИД-центр, она же не слепая, видит вывеску.
— Я понимаю, что она все видит и запоминает. И догадывается. Но сейчас я еще не готов с ней обсудить эту тему. Я каждый раз откладываю этот разговор на завтра, потому что не знаю, как она отреагирует. А реакция может быть любой. Потому что я очень боюсь вопроса: «Папа-мама, а зачем вы меня вообще рожали, если был такой риск?» Я боюсь этого вопроса. Очень боюсь... А скоро переходный возраст. Любой девочке-подростку рано или поздно начинают нравиться мальчики. И рано или поздно она с каким-то мальчиком захочет чего-то большего, чем просто сидеть, взявшись за руки. Это жизнь. И потихонечку, в 14 лет, я ее отвезу к психологу, который занимается конкретно нашими делами.
— А презервативы будешь подсовывать?
— Конечно. Я ей купил замечательную книгу из серии «Как развивается девочка». Это не учебник по биологии за 8-й класс пошива 1987 года, а интересная книга с красивыми рисунками. Там помимо физиологии описаны и средства контрацепции. Сейчас, слава богу, в книгах это уже рекламируют.
«Да кто с тобой работать будет?»
Надо сказать, что Маша вполне могла родиться без ВИЧ. Но, по словам Виктора, ее мама не очень об этом заботилась. Он так и не понял, доехала ли жена за время беременности до СПИД-центра, принимала ли лекарства?
— Для меня это был первый ребенок. Возможно, по Союзу еще где-то бегают дети, но конкретно этого я хотел и ждал. И для меня этот период ожидания был «первый раз в первый класс». И когда я задавал законный вопрос: «Как ты себя чувствуешь?», а моя благоверная отвечала: «Хорошо», — что я должен был делать? Проверять?
— А вы знали о своем диагнозе?
— Да, мы оба знали, но на тот момент я был диким человеком. Я получил статус от своей любимой жены. Да, я настолько в нее влюбился, что решил: «Очень хорошо, что я буду такой же, как ты». И больше я не искал никакой информации. Мы жили замкнутым социумом, сотой. Я видел ее, она видела меня, в СПИД-центре бывал раз в полгода. Я считал, что доктора должны сами настоять, информировать ее и меня. Жена куда-то ездила. Возможно, в СПИД-центр, возможно, по своим девичьим делам... ВИЧ-инфекция — это первое показание к кесареву сечению, для того чтобы ребенок не проходил через родовые пути. Но в Москве доктора, видимо, боятся крови, и они стимулируют человека до одури, чтобы началась родовая деятельность.
...Виктор говорит, что жена изначально ребенком не увлекалась, было видно, что ее напрягают заботы, связанные с новорожденной. А когда диагноз девочки подтвердился, чувства у нее отрубило совсем.
— А потом появился другой молодой человек. С его приходом в ее жизнь вернулись и наркотики. На момент нашего знакомства она с этим завязала, но наркотик умеет ждать. Это действительно болезнь, потому что у человека это всегда в голове. И только сила воли и желание жить могут уберечь его от вступления на те же самые рельсы. Ну а тут наркотики подкрепили их... союз.
— А ты надеялся, что у ребенка не подтвердится диагноз?
— Я верил до последнего! И до двух лет мы ездили и сдавали анализ. Но в два доктора сказали: «Увы. Вот тебе бумажка, езжай, оформляй инвалидность». Это было тяжело. Мне и сейчас тяжело на самом деле. Потому что единственное, что я прошу у Бога, это здоровья своей дочери. Точнее, излечения от ВИЧ.
...Сейчас в жизни Виктора нет ни алкоголя, ни наркотиков. Лишь одно желание — чтобы все оставалось как есть, без срывов и потрясений. Потому что от взятой на себя гиперответственности он и так весь звенит как струна.
Но жизнь подкидывает подлянки. Недавно он в очередной раз вылетел с работы по причине своего непростого диагноза.
— Я работал в общепите на должности замдиректора, — говорит Виктор, — знаю и люблю это дело. Естественно, мы оформляем медицинскую книжку. И любой медцентр, который предоставляет медкнижки, может взять анализы и на ВИЧ-инфекцию. Но берут их только у мигрантов из-за рубежа. Им это делать обязательно. Но даже если медцентр выявит ВИЧ, то в медкнижку результат не ставят. А предложат человеку проехать во вторую инфекционную больницу, чтобы он там сдал повторно.
И вот работал я, работал, и тут у нас на работе происходит кража... Всех начинают допрашивать. А я человек законопослушный. Поэтому, когда мне полиция задает вопрос, я отвечаю. И когда меня спросили, какими болезнями я болею — и перечислили гепатиты, туберкулез, ВИЧ, — я ответил. И эта информация дошла до хозяев моего бизнеса...
...Расследование не дало никаких результатов, вот только руководство сказало Виктору, что у него просрочена медкнижка и что они ему оплатят получение новой. И дали направление. Жирным кружочком там был обведен анализ на ВИЧ...
— В медцентре мне этот анализ делать не стали — не по закону. Медкнижка пришла к моим руководителям, они меня опять вызвали и потребовали результат на ВИЧ уже конкретно: «Мы хотим убедиться». Я говорю: «В чем? Вы же и так, судя по всему, все знаете от полиции». На что они мне сказали: «Ну да, Витя, мы с тобой больше работать не хотим по этическим и моральным соображениям. Информация стала достоянием большого круга людей. Так что пиши по собственному, раз у тебя ВИЧ». Я говорю: «Я заместитель директора. Мой статус не может препятствовать работе! Есть круг профессий, которыми запрещено заниматься человеку с ВИЧ. В России это — медики хирургической практики». Но они начали настаивать в жесткой форме. Пригласили всех директоров, которые начали давить.
— То есть знали уже все.
— Да. Мне говорили, что со мной не смогут работать мои подчиненные. На что я сказал: «А какого лешего мои подчиненные знают, если я им ничего об этом не говорил?». Я ушел, короче. И сейчас работаю в другом месте.
