— Летчиком я хотел стать с детства. В Борисоглебское училище я поступил в 1941-м. В 1942 году восемь человек из нашей летной школы отправили на фронт.
Я завершил войну 20 апреля 1945 года, когда был последний воздушный бой над Берлином. В июле полк направили на Дальний Восток. Когда в августе мы приехали в Москву, был отдан приказ оставить нас в Москве, мы летали на разных самолетах, переходили на реактивные — в январе 1950 года к нам прибыли МиГ-15.
— Долго пришлось переучиваться?
— Четыре месяца. На первомайском параде в 1950 году летчики уже летели на МиГ-15. В октябре нам сообщили, что американцы бомбят Корею, в том числе напалмовыми бомбами. Президент Ким Ир Сен обратился за помощью к Сталину, но советский лидер ответил, что послать воинские части невозможно, поскольку на момент принятия решения об отправке войск в Корею в ООН не было нашего представителя. Но было разрешено послать добровольцев. Подняли руки все 50 летчиков из нашего полка. Отобрали 32.
— По каким критериям?
— Тех, кто воевал. А из молодых — тех, кто хорошо летал. Меня взяли заместителем командира эскадрильи. Командиром нашей группы, которая была оформлена как 324-я истребительная авиадивизия, был назначен блестящий летчик, выдающийся ас Второй мировой войны, трижды Герой Советского Союза полковник Иван Кожедуб. В Отечественную войну он был заместителем командира нашего полка.
— В Москве были даны какие-то особые инструкции перед отправкой на Дальний Восток?
— Да. Нас переодели в гражданскую форму, забрали документы. Письма было разрешено писать, но не упоминая, что мы воюем в Корее. Мы писали, что сражаемся с противником на футбольном поле, забили столько-то мячей...
— Родные-то хоть знали, куда и почему вы уехали?
— Нет. Они знали только, что нас перевели на Дальний Восток, чтобы усилить авиацию в регионе, поскольку там была напряженная обстановка. После возвращения домой в 1952 году также нельзя было рассказывать правду — лишь через 40 лет родные узнали, где я был после войны…
По прибытии в Китай нам пришлось обучать корейских летчиков летать на МиГ-15. Затем нас отправили на китайский аэродром Андунь — ближайший к корейской границе. В апреле наш полк уже начал совершать боевые вылеты — первые бои были неудачными. Впоследствии, однако, мы добились того, что американские бомбардировщики реже стали вылетать, потому что знали, что будут сбиты. Полеты бомбардировщиков начали разрешать лишь по ночам. В Корее меня сбили — 1 декабря 1951 года, незадолго до последнего боя нашего полка 17 января 1952 года. Мне удалось катапультироваться — пока я с парашютом приближался к земле, меня атаковал один из американских «сейбров». Я «нырнул» в облако, а когда вылетел из него, «сейбра» рядом не было. Мне удалось приземлиться на поляну. Мне встретился кореец на повозке — было нелегко убедить его, что я не американский пилот. «Ким Ир Сен — хо (то есть «хорошо»)!» — сказал я. Затем указал пальцем на себя: «Сталин — хо!». Кореец меня понял, поверил, что я русский. Он отвез меня в деревню. Потом сообщили обо мне, видимо, корейским частям, а те — нашим.
— Как жилось в Китае в плане быта?
— Жили мы в двухэтажной гостинице, техсостав — на первом этаже, летчики — на втором. В комнате жило от шести до десяти человек. Гостиница находилась в 8 километрах от аэродрома, в городе. Но в город нам было запрещено выходить, потому как чанкайшисты охотились на советских летчиков.
Во время полетов было приказано переговариваться друг с другом на корейском — у каждого лежал планшет с записанными командами. Но, конечно, во время боя тяжело было уследить еще и за этим и команды отдавались на русском. Американцы, безусловно, перехватывали эти переговоры и знали, кто воюет.
— Но официальных заявлений по этому поводу они не делали?
— Нет. В США был опубликован портрет Кожедуба и написано, что он воюет в Корее. Но в ООН участие СССР не обсуждали. Кроме того, даже Ким Чен Ир заявлял, что советские летчики не воевали в Корее — только китайские. Было три китайских авиационных дивизии и десять советских — по 2–3 полка, то есть тысяча летчиков. Ими было сбито 1200 самолетов, упавших на территории Кореи, и еще больше тысячи, которые упали в море, — они не были засчитаны. Американцы потеряли более 4 тысяч самолетов, в Корее считают, что было сбито 5 тысяч. Но сколько на самом деле их было — знают только американцы. Я сбил там командующего их 334-й авиационной эскадрильей Глена Иглестона, который два месяца воевал в Корее и подбил два наших самолета — один из летчиков, Яковлев, погиб, а второму удалось сесть на аэродроме.
* * *
Глен Иглестон летел в составе «тройки» «сейбров». Когда Крамаренко оказался за ними и был готов атаковать, самолеты разделились: «Ведущий с левым ведомым стали разворачиваться со снижением влево, а правый ведомый начал разворот с набором высоты вправо. Видимо, этот маневр был отработан ими заранее. Цель его была мне ясна: это ловушка. Кого бы я ни атаковывал, я буду вынужден подставить свой хвост — и сам окажусь под огнем». В результате маневров Крамаренко сам едва не погиб — от огня зенитных установок. Уже после боя узнал, что ему удалось подбить самолет Иглестона — тот сумел приземлиться на аэродроме, но его «сейбр» подлежал списанию.
* * *
— Существовали ли какие-либо негласные правила ведения боя?
— Нам было строго запрещено пересекать линию фронта, нельзя было оказываться над морем — чтобы там не сбили. Что касается всего остального, то была четкая задача — сбивать любой самолет.
Установить точно, сколько самолетов сбили отважные русские летчики, практически невозможно, равно как и подсчитать число подбитых американцами МиГов. «Американцам сбитые самолеты засчитывались по данным фотокинопулеметов — ФКП, — поясняет Крамаренко в своей книге. — Но первый снимок делается в момент нажатия на кнопку ФКП, а пули после нажатия и выстрела еще летят некоторое время до цели. Это время зависит от расстояния между стреляющим и целью, поэтому даже при стрельбе на близких дистанциях пулям нужно несколько десятых долей секунды, чтобы долететь до цели, которая за это время может переместиться на несколько десятков метров. я, как только замечал опасность, сразу же совершал маневр уклонения, уходя от трасс. Пули пролетали мимо, но я уверен, что стрелявшие по моему истребителю американцы не раз привозили прекрасные снимки, что позволяло им засчитывать сбитие МиГа. От нас же, наоборот, требовалось предоставить четкий, хороший снимок фотопулемета и подтверждение от поисковой группы, привозившей детали сбитого вражеского самолета. Поэтому многие подбитые американские самолеты, которые уходили в море и падали там, нашим летчикам просто не засчитывались, хотя на пленках видны были даже попадания в самолеты. В этом отношении американцы имели огромное «преимущество», и именно таким образом они сумели «сбить» больше наших МиГов, чем их воевало в Корее».
* * *
— Потеряли мы 335 самолетов, сбив около двух тысяч. Погибло с нашей стороны 120 летчиков из тысячи.
— Насколько тактика ведения воздушных боев отличалась от тактики времен Великой Отечественной войны?
— Маневры стали растянутыми — скорости выросли до 1000 км/ч, поэтому разворот занимал уже не 10–15 секунд, а до минуты. Наши быстрее поднимались, но маневренность их была хуже. Поэтому мы выходили вверх и уже сверху шли и атаковали. Американцы при атаке подходили близко — на 200–300 метров. Мы стреляли с больших дистанций — особенно по бомбардировщикам, чтобы его пули нас не поражали — с 400, 500, 800 метров. Мы уничтожили почти все бомбардировщики на востоке, что предотвратило Третью мировую. Американские летчики отказались бомбить Советский Союз, сказав, что им не пройти и ста километров, прежде чем их собьют.
— Вам приходилось служить под началом Ивана Кожедуба — что запомнилось из этого периода?
— Кожедуб был очень смелым летчиком — шел в атаку, невзирая на число самолетов противника. Он «шестеркой» шел против 32 самолетов, было уничтожено 16 из них. Я также атаковал 97 самолетов шестеркой (речь идет о 12 апреля 1951 года — дне, получившем в США название «черного четверга», когда советские летчики при численном перевесе на стороне американцев сбили 10 их бомбардировщиков и четыре истребителя. — «МК») — в основном за это мне дали звание Героя Советского Союза (всего оно было присвоено четырем летчикам 176-го гвардейского авиаполка: Сергею Крамаренко, (13 сбитых самолетов и 2 незасчитанных), Серафиму Субботину (9 самолетов), Григорию Гесю (8 самолетов), Борису Образцову (2 самолета; посмертно). — Р.А.) и за то, что ни один наш самолет не был сбит. Конечно, попадания были, но истребители сбить их не смогли.
— Вам приходилось за прошедшие годы в неформальной обстановке встречаться с бывшими американскими противниками?
— Да, меня приглашали в США. Приезжала американская делегация — на показ техники в Жуковском. И они нас пригласили. Это было в конце 80-х. Мне, супруге и дочке — она знала английский язык — прислали приглашения и билеты. Нас встретил один из бывших пилотов бомбардировщика, воевавшего в Корее. Потом мы встретились с другими летчиками — и старыми, и молодыми. Старшие смотрели хмуро, а молодежь радовалась — распечатали фотографии, брали автографы. После мы переписывались с американскими ветеранами, было еще приглашение, но мы не ездили.
— Американцы признают себя побежденными в небе Кореи?
— Нет, они уверены, что победили, — это видно и по их фильмам. В Вашингтоне есть стела с именами погибших в Корее американцев. Но сами летчики относятся к нам с большим уважением — особенно молодежь.
— Кто-то из близких пошел по вашим стопам?
— Два внука пошли в армию. Один — старший лейтенант, он психолог, окончил военный университет. А второй пошел в десантники, окончил суворовское училище. В следующем году он выпускается из Рязанского воздушно-десантного командного училища, будет служить в ВДВ.
* * *
После Кореи Сергея Крамаренко отправили учиться в Военно-воздушную академию, потом — в Белоруссию, а затем — в Грузию, учить летчиков управлять МиГ-15. Довелось ему побывать и в Ираке — там в авиаполку было много аварий. До прибытия аса было 10 происшествий, после приезда — всего одно. В 60 лет Сергея Макаровича отправили на пенсию. Сейчас Сергей Макарович на пенсии, работает в Российской ассоциации героев.
