Монастырская трапеза
Таксист высадил меня у старых монастырских стен в 5 утра. Огромный плакат запрещал входить женщинам в штанах, прозрачной одежде, с оголенными плечами, накрашенными губами и непокрытой головой. До рассвета было далеко, снег падал большими хлопьями, дорога к главному храму освещалась фонарями... Благодать! Я отворила дверь храма и замерла. Сотни свечей мерцали в темноте. Монахинь из-за черной одежды сразу было и не видно. Откуда-то сверху лилось ангельское пение. Картина почти мистическая. Только часам к 9, когда в храм стали заходить прихожане, здесь включили свет, и я увидела, насколько он красивый и просторный, и, между прочим, с мраморными колоннами. Разглядела я и сестер-монашек. Совсем девочки еще и древние старушки. У одних такие простые ясные лица, а другие — словно в великой скорби.
Я постаралась слиться с монашками и все делать, как они. Первое серьезное испытание — выстоять литургию. Длится она несколько часов. Три я продержалась легко, а потом с непривычки жутко заболела спина.
Примерно в 11 часов монахини (коих в монастыре ровно 40) направились в трапезную. Одна послушница произнесла длинную молитву, и мы взялись за ложки (вилок здесь не держат). Ели под чтение жития святых. Перловый суп, квашеная капуста, салат из крабовых палочек. На каждом столе лежали лук с чесноком. Был умопомрачительный сыр, которые делают сами монахини, фрукты, шоколад и печенье.
Единственное ограничение в еде (не считая дней поста) — монахиням нельзя мясо. Никакое. Считается, что оно распаляет страсти, а их здесь обуздывают. По понедельникам, средам и пятницам монахиням не полагается молоко, яйца и масло.
Тем временем трапеза быстро подошла к концу. Все словно по команде встали, и снова послышалась молитва. Некоторые монашки, не успевшие съесть сладкое, положили сие «утешение» в карманы ряс.
Целомудрие, послушание, нестяжание
Настоятельница Антония (в прошлой жизни коренная москвичка, архитектор и мать двоих детей) поручила опекать меня своей помощнице, благочинной Арсении. Я ее выделила из всех монахинь еще в храме. От красивой улыбчивой девушки прямо исходила благодать, и не ощущать это было просто невозможно. Мы сразу подружились. Тем более что оказались ровесницами и в чем-то схожи.
— Вот смотри, ты пока можешь быть трудницей, — объясняла Арсения. — Это та, которая недавно пришла в обитель и себя испытывает — может ли она жить в монашестве или нет? Потом трудница становится подрясницей или послушницей. Это первая ступень монашества. Если она так же продолжает себя хорошо вести, если чувствует, что это ее, что ей нравится вся эта жить, то батюшка совершит постриг или в иночество, или сразу в монахини.
— А чем одно от другого отличается?
— В иночестве обеты еще не дают.
— А монахини какие дают?
— Целомудрие, послушание, нестяжание. Всего три. Настоятель отказывает в постриге, если видит, что девушка не готова. Бывает ведь, что она идет в монахини «по первой ревности» (когда ей сильно хочется молиться, поститься, не спать), а та обманчива и может быстро пройти. И у девушки нет главного — послушания.
Мимо прошли две старенькие монахини в странных одеждах. Их черные плащи с капюшонами были исписаны покаянными молитвами. Как оказалось, это схимницы. Высшая ступень монашества.
— Жизнь схимницы отличается от жизни простой монахини, — просвещает меня Арсения. — Она полностью удалилась от мира, от всего отреклась. У нее и обетов больше, чем у нас.
С чинами разобралась, теперь — распорядок дня. Итак, подъем самое позднее в полшестого (схимницы обычно в 4 утра просыпаются и выполняют особые обряды). Затем все идут в храм на утреннее монашеское правило (молитву), стоят литургию и причащаются. После этого монахини расходятся на послушание — выполняют какие-то работы. Одна стирает, другая готовит пищу, третья двор прибирает и т.д. У Арсении два послушания — она шьет и поет на клиросе. Еще она присматривает за общим порядком везде («благо чинит» — отсюда благочинная).
Для духовного развития послушание часто специально дают такое, что вызывает внутреннее несогласие. Скажем, женщина терпеть не может гладить, так вот тут ей придется гладить до тех пор, пока она не станет делать это с радостью и благоговением. Через это надо пройти.
...Больше всего меня потрясло, что монахини не могут выйти из монастыря без благословения даже в город. И вообще ничего не могут сделать без благословения. Ни книгу почитать, ни газету, ни фильм посмотреть (впрочем, телевизоров в монастыре и нет). Признаться, я не думала, что все настолько строго. Батюшка может не дать даже благословения сходить на кладбище, где похоронены предки. Какое ж смирение надо иметь! Вот у Арсении в швейке огромный цветок в горшке вырос. Батюшка заметил, что девушка растением любовалась, и велел отнести его в трапезную. Монахиня ведь ни к чему не должна привязываться.
Меня поразили строчки из дневника монахини одного монастыря Иулиании (Денисовой): «Послушание — это свобода. Но в чем смысл афоризма? В том, что я сама, по своей воле выбираю послушание, то есть отречение от своей воли. В чине пострига сказано: „Виждь, чадо, никто же тя принуждает“. И дальше надо ежедневно ломать себя, потому что мне хочется иметь мнение и следовать ему. Это парадокс духовной жизни».
А я тем временем неожиданно попала на именины. В трапезной собралось несколько монахинь и трудниц. Все стали поздравлять двух девушек. Когда дошла моя очередь, я замялась. Им ведь не пожелаешь того, чего обычно, — успеха, хорошего мужа и денег побольше. Так что желали послушания, смирения и благочестия... И все получили по кусочку торта (его кто-то пожертвовал). Я откусила свой и сразу странный вкус почувствовала. Да торт-то весь плесневелый! А монахини ничего — едят. Потом старшая заметила плесень: «Ну, мы ведь торт перекрестили, значит, вреда не будет».
Келья монахини Анны
На улице, прямо за могилой святой Мелании, я заметила дымящуюся трубу, торчащую прямо из земли. Что это?!
— Там келья монахини Анны, — объяснили девушки-послушницы.
С Анной я познакомилась по дороге на кладбище, где захоронены почитаемые монахинями игумены и настоятельницы монастыря. С горящими глазами она живо рассказывала о святых и их подвигах. Я решилась спросить у нее про ее келью.
— А приходите. Я вот и евролампу туда принесу сегодня. Только мне там прибраться надо. Пропылесосить. А то неудобно как-то гостей принимать. И не одна я там, а с двумя соседями.
Мне фантастически повезло. Алла никого никогда к себе не приглашала. Даже настоятельница монастыря там ни разу не была.
После вечерней службы Анна повела нас с Арсенией к себе. Чтобы пробраться в келью, нужно было на пятой точке съехать по снегу в яму вниз. Дверью служит оконная рама со стеклом. Открываешь ее, а там ветхая лесенка, уходящая под землю.
...Анна растапливает печь и зажигает большую свечу. Это и есть евролампа. Два соседа — это два кота по имени Ефрат и Иордан. Келья маленькая, во весь рост не встать и с трудом даже развернуться можно. Наверное, такие были у монахов много веков назад. Полы, стены и потолки земляные (теперь я оценила шутку про «пропылесосить»). Рядом с печкой настил для сна и стул. Есть еще что-то наподобие этажерки с книгами и иконами. В углы пакеты с какими-то вещами — они на растопку.
Огонь в печи потрескивает. Келья заполняется дымком, от которого чуток щиплет глаза. Анна ищет ладан, чтобы бросить его в печь, но запах и так стоит невероятный. Свет от свечи колыхается и из темноты вырывает куски обстановки кельи. Мы сидим втроем, говорим о чем-то. И мне кажется, что не была я в месте лучше этого. И никогда мне еще не было хорошо, как здесь. То ли это оттого, что Анна намолила каждый миллиметр пространства, то ли потому, что явственно ощущаешь — для счастья, оказывается, ничего не надо. Не быть привязанным к вещам — великая свобода.
Из «удобств» — маленький железный чайничек. С его помощью чай пьет и умывается. Особенно тяжело Анне приходилось в недавние
— На самом деле я тут живу, потому что эгоистка, — уверяет Анна. — Не хочу ни с кем келью делить, к кому-то прилаживаться. Здесь я сама по себе.
Эту особенность монахинь принижать себя я сразу заметила. Одна из матушек, занимающая самый высокий ранг, все уверяла меня, что она на самом деле не достойнейшая из всех. «Я когда в келье одной жила, там монашка сильно храпела. Я сомкнуть глаз не могла. Не стерпела, к батюшке пришла и попросила другую келью дать. В другой монашка всю ночь поклоны била, пол скрипел, и я опять заснуть не могла. Снова просила переселить меня».
— Сестра Анна, не боишься ночевать тут одна? — восхищаюсь я.
— А чего бояться? Бог со мной. Да и не пугал меня никто.
Монахиня рассказывает всякие истории. Как, к примеру, своего кота, который стал себя дико вести, на коленях удерживала и отчитывала молитвами, после чего он как шелковый стал. Или как однажды бросила в печку пальто старое (кто-то на пожертвование принес), а оно как задымилось! И запах стоял на всю округу. Охранник взял да и пошутил при прихожанах — дескать, что ж ты, монахиня, поросенка опять у себя в келье жаришь, тебе ж не положено. Вообще с чувством юмора в монастыре у всех нормально. Хотя оно немного не такое, как у нас, мирян.
Келью эту оборудовал в свое время для себя дьякон монах Арсений. Потом он отправился в странствие, и настоятель по просьбе Анны отдал его жилище ей.
На второй день моего пребывания в монастыре настоятельница сообщила Анне, что Арсений возвращается.
— Как? Я келью ему не верну. Он мужчина, пусть себе новую выроет.
Ползком к небесному жениху
В монастыре мне выдали «спальный комплект» — белую в пол рубаху и черный платок. Я все недоумевала: ладно ходить, но спать-то зачем в платке? Но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не ходят (редкий случай, когда эта фраза звучит в прямом смысле).
Благочинная Арсения, которая знакомила меня с монастырским житьем-бытьем, вообще спит прямо в рясе, подряснике и головном уборе. Ее одежда скрывает все, кроме лица и кистей рук. Не видны и длинные, ниже колен, волосы (стричься монахиням нельзя). Я смотрела на нее и диву давалась — вся эта красота не достанется никому. Только Богу.
С каким трепетом она рассказывала про свой постриг. Во время таинства с распущенными волосами, в белой рубашке до пят она давала обеты, что будет вечно Его невестой. К небесному жениху Арсения... ползла. Оказывается, будущим монахиням надо лечь на землю и, подтягиваясь на одних только локтях, проползти до алтаря. Бывает, некоторые, преодолевая расстояние в десятки метров, стирают руки в кровь. Но боли не чувствуют. И, кстати, я раньше думала, что во время таинства волосы коротко обрезают, оказалось — нет, просто крестообразно срезают несколько прядей, и все.
— Я когда постричься в монахини решила, меня все подруги отговаривали, — рассказывает Арсения. — Они все считали, что у меня что-то с головой. Самая близкая подружка говорила: «Вот зачем ты пошла в монастырь, нужно рожать детей, продолжать род. Ты сейчас в розовых очках, а когда разочаруешься в своем монашестве, будешь уже старая, никому не нужная». Я с ней старалась не спорить. Зачем? Ей не понять меня.
Понять действительно непросто. А ведь когда-то девушка Оля (так звали в миру Арсению) ходила на дискотеки, училась в техникуме на бухгалтера. Потом, как она сама говорит, Бог послал болезнь. Она пришла в церковь, а там ей посоветовали съездить в Задонский мужской монастырь и приложиться к мощам. Поехала. Исцелилась. Вернулась домой и почувствовала, что ее тянет в святую обитель. Решила пожить в монастыре несколько дней, поработать там. И однажды осознала: домой ей больше не надо.
— Я не могу сказать, что у меня в миру что-то не получалось, — говорит Арсения. — Все вроде было хорошо, жаловаться не на что. Мне тогда 22 года было, я жизни особо и не знала. У меня был жених, но, может, я его не любила так сильно, как надо.
За те 10 лет, что девушка живет «иной» жизнью, ни разу, по ее словам, ни о чем не пожалела. Вслед за дочкой постриглась в монахини ее мать. Теперь они живут в одной келье.
«Хочу служить не мужу, а Богу»
О том, чтобы принять постриг, мечтает одна из самых молодых послушниц,
— Отец вообще только в Ленина верит, — смеется она. — Когда училась на преподавателя в училище художеств, к нам в город привезли ларец с мощами Матроны и я, даже не знаю почему, попросила веры. После этого стала часто в храм ходить. Было ощущение, что только там я дома. Но я была уверена, что мне суждено выйти замуж. И меня это не радовало почему-то, я воспринимала как наказание. Когда мой духовник дал благословение на замужество, я ему даже сказала — да ведь муж у меня с голоду умрет! Не представляла я себе, как буду готовить ему всю жизнь, убираться за ним, детей растить. Ну не было во мне этого! Когда в миру жила (преподавала в школе искусств), у меня было чувство, что еще год — и от меня ничего не останется. В такие моменты я отправлялась в монастырь пожить на несколько дней, пока не уехала сюда навсегда. Душа искала Бога, и заглушить ее зов ничем не удавалось.
— Может, это все оттого, что в любви тебе не везло, Пелагеюшка? — спросила я.
— Я не могу сказать, что не везло. Влюблялась много раз, и каждый раз казалось, по-настоящему. Как обычно бывает: он мне нравится, я ему нет, я ему нравлюсь, он мне не очень. За месяц до моего отъезда в монастырь мне предложили выйти замуж сразу несколько парней. Один даже в письменном виде. (Смеется.) И он мне казался реальным кандидатом. Думала, что смогу. Но потом поняла — нет, я хочу жизнь посвятить Богу. А насчет детей... мне любой ребенок как собственный. Вот мне приводят детей паломников, чтобы я с ними возилась, пока родители молятся. Господь дает все тем или иным путем.
«Брат вознамерился удержать ее в мирской жизни брачным союзом. Нашел богатого жениха. Но тщетны труды его были. В назначенный для помолвки день возлюбившая господа Мелания ушла из дома своего и спряталась у соседей. Бог скрыл ее от всех поисков. После этого брат решил не принуждать ее более к брачной жизни и не препятствовать ко взысканию другого пути».
Жизнеописание девицы Мелании.
Меня лично всегда пугало, что в этом деле ошибиться нельзя. Назад дороги нет. Бывает, конечно, что монашка потом монастырь покидает (в Ельце такого, правда, не случалось). Но ни к чему хорошему это не приводит. Ни благополучия человек не приобретет, ни счастья. ...Пелагея рассказала про одного знакомого монаха, который нарушил обет и ушел в мир. Сначала он там заболел, потом его сбила машина, еще через какое-то время он пытался с собой покончить. Пелагея уверена: это все оттого, что нельзя отдать жизнь Богу, а потом обратно забрать. Со Всевышним в такие игры не играют.
Горе проходит, женщины уходят
Стареньких монахинь в монастыре все же больше, чем молодых. Казалось бы, это и понятно: что остается делать женщине в преклонном возрасте, на пенсии — дети выросли, мужа похоронила. В чем еще смысл жизни искать? Однако не все так просто.
— Это наша девица, — говорят мне сестры, указывая на старенькую-престаренькую монахиню. Это ж, получается, она никогда мужчин не знала! С юности тут... Как? Почему? Молчит. От других узнаю, что ее с детства готовили в монашки.
Некоторым это было предначертано, вот как настоятельнице Антонии.
— Я с детства у всех спрашивала: что будет после того, как мне исполнится 50 лет? Папа говорил: ничего, 51 год будет. В монастырь я ушла в 50. Произошло это неожиданно даже для меня самой. Мне вдруг стало все неинтересно, и я не находила себе места.
— Разные пути у всех, но большинство через скорби все-таки пришли, — говорит Гликерия. — Кто-то потерял сына, у кого-то муж погиб. Многих привели тяжелые болезни. У меня своя скорбь была. В миру у меня ни мужа, ни детей не было. Но главное — не было покоя.
Те, кого в монастырь привело только горе, редко остаются и принимают постриг. Через несколько месяцев горе забывается, боль проходит, и они покидают обитель. На одном этом здесь не удержишься. Вот и сейчас в монастыре несколько трудниц. Видно, что у них дома что-то случилось, потому пришли искать ответы сюда. Может, им просто вдали от мирской суеты побыть нужно, чтобы услышать голос своего сердца. Останутся ли они или нет — никто, даже они сами, не знает.
Письма затворнице
Мой приезд в монастырь пришелся на Прощеное воскресенье. На вечерней службе все монахини стали кланяться друг дружке в пол и просить прощения. Некоторые ниц простирались. Обнимались со слезами на глазах. Ко мне тоже иной раз подходили со словами: «Матушка, прости», — отчего у меня по коже прямо мурашки шли. Передо мной-то они уж точно не успели ни в чем провиниться. Кстати, матушками и сестрами здесь зовут всех независимо от возраста и духовного чина.
Потом, когда совсем стемнело, мы выстроились в цепочку, которую возглавила монахиня с фонарем, и отправились в Крестный ход. По дороге каждая про себя читала молитву Богородице. Наша молчаливая процессия обошла всю территорию монастыря, каждый закоулок и даже вышла за ее пределы. Представляю, что подумали миряне, увидев нас из своих окон.
Кстати, про мирян. В пяти метрах от храма строит частный дом, где живут люди. Как оказалось, на территории монастыря есть еще такие жилые дома, и монахи давно просят власти, чтобы людей переселили. Изначально ведь все это было собственностью обители. Местные чиновники пообещали вопрос решить. Поразительно — живущие в нескольких шагах от храма в него вообще никогда не ходят! Монахини говорят: мол, хорошо еще, что не ругаются с ними из-за шума (песнопения ведь слышно даже на улице).
Матушки объясняют, что главной своей задачей считают молитву не только за спасение своей души, но и всех людей. И показывают мне тайную комнатку в храме, где по очереди в полнейшей тишине сидят монахини и читают записки, переданные прихожанами, о здравии. Читают без остановки день и ночь. По-честному.
На следующий день во время службы ко мне подошла одна монахиня и протянула стопку записок с именами усопших. Я должна была молиться за упокой их душ. Держала я эти записки и понимала, что это большая ответственность — отмаливать чужие души. И потому передала их другой монахине со словами: «Матушка, почитай. Я в себе силы такой не чувствую».
Мы с Арсенией и двумя монашками отправились к главной реликвии монастыря — могиле затворницы Мелании. Она прямо за храмом. Могила-то есть, но мощей там нет. Их перезахоронили где-то на территории монастыря незадолго до его разрушения и до сих пор не нашли. Но в пророчестве говорится, что скоро этот день придет. Пока же люди идут поклониться могиле и опускают письма Меланьюшке в железный ящик, висящий на оградке. Монашки потом их вытаскивают, читают над ними молитвы и предают огню, веря, что они до Меланьюшки доходят.
Рассказывают и про чудеса. Одна женщина пришла попросить за свою дочь, у которой не было детей. Когда поднималась с колен, к ладони, на которую оперлась, два камешка прилипли. Она взяла их с собой, и вскоре дочь родила двоих детей. На могиле Меланьи многие даже снег едят, потому что верят: он целительный. Сколько же просьб тут было произнесено! Монашки говорят, что не все исполняются, потому что люди неправильно это делают. Учат меня: прежде чем просить у Бога, нужно самому милостыню сотворить. Помочь кому-то, кто нуждается больше тебя.
Мобильник по благословению
Зазвонил телефон. Арсения вытащила его из-под рясы. На проводе — настоятельница.
— К сожалению, мобильники у некоторых из нас есть, — объяснила после. — Редко в каком монастыре их совсем нет. Но телефон используем по благословению и обычно для работы. Можем еще поговорить с родными.
И компьютер в монастыре я обнаружила. Правда, в бухгалтерии. Что еще из примет нового времени? Возле храма ротонду построили, где павлины сидят. Есть еще черные и белые лебеди, а в трапезной стоит огромный аквариум с диковинными рыбками. Отец Зинон по делам выезжает из монастыря не на коне, а на новеньком «Фольксвагене». Видимо, подарок кого-то из богатых прихожан. Кстати, о пожертвованиях. Постоянных спонсоров у монастыря нет, но часто кто-то помогает. Зарабатывают монашки продажей церковной утвари, проведением обрядов и таинств (скажем, сорокоуст на 40 дней стоит 80 рублей, псалтырь — 50). Некоторые из престарелых матушек отдают пенсию монастырю. Но дело это чисто добровольное. А про всякие сбережения и имущества — за все время только одна послушница свою квартиру подарила. Остальные говорят: «От человека тут ничего не требуется, кроме того, что он сам пришел и принес себя Богу».
— Ну а паспорта вы свои сожгли, что ли? — спросила я у монашек, памятуя о рассказе моих знакомых про то, что матушки не смогли проголосовать на выборах, поскольку пришли на избирательные участки со справками.
— Да есть у нас паспорта, — уверяют они. — У некоторых даже заграничные оформлены, поскольку выезжали в паломничество в Иерусалим. От паспортов действительно отказались, но те монахини, что жили в этом монастыре до нас со своим духовником Севастьяном. Это они сейчас судятся.
Именно архимандрит Севастьян (Щербаков) пришел несколько лет назад на развалины Елецкого монастыря, где жила тогда всего пара монахинь. Под его руководством обитель начали восстанавливать. Рассказывают, что он был хорошим духовником и его сподвижники почитали его почти за старца. Известность Севастьян приобрел, обличая «ИННизацию», внедрение системы микрочипов и прочие технические новшества. А когда патриархом стал Кирилл, Севастьян назвал его еретиком и отказался поминать в своих молитвах. Из монастыря они уехали и, по слухам, теперь живут где-то под Задонском. Официальная церковь их больше не признает. 4 декабря 2011 года 21 человек из «команды» Севастьяна приехал в Елец, где они зарегистрированы, чтобы проголосовать на выборах. Но вместо российских паспортов монахини и монахи предъявили на избирательных участках «Свидетельство об удостоверении тождественности личности гражданина с лицом, изображенным на фотографии». А там им отказали в выдаче бюллетеней, сославшись на то, что делается это только по паспортам или временным справкам УФМС. Монахи обжаловали действия избирательных участков в Елецком городском суде.
— Они объяснили, что паспорт гражданина России содержит непозволительный для верующих символ дьявола «666» в виньетках рисунка, а также идентификационный код, — говорят служители Фемиды. — Суд первой инстанции им отказал. Апелляционную жалобу тоже отклонили...
Кстати, те монахини, что живут в монастыре сейчас, на выборы не ходили, потому как делать это могут только по благословению. А его им никто не давал. А вообще — как бы они голосовали, они же даже кандидатов не знают? В монастыре ни телевизоров, ни газет. Агитаторов сюда не пускают.
Зато у многих монашек есть медицинский полис. Те, у кого нет, без лечения не остаются — их и так принимают в больницах. И впрямь, отказать монашке в помощи — это не просто дурная примета. Когда-то монахи вообще считали, что лечиться грех. Что нужно принимать все болезни, которые им Бог посылает, смиренно. Но сейчас это, слава Богу, не актуально, примерно так же, как ездить на коне...
В день моего отъезда служба должна была идти с 6.00 до 13.00. А у меня поезд в обед. Понимаю, что попрощаться не смогу.
— Хочешь, я к тебе спущусь с клироса, где петь буду? — Арсения спросила так запросто и душевно, что у меня ком в горле встал. Будто я ей родная. А я поняла, чего нам в миру не хватает — такого трогательного отношения. Когда другой человек относится к тебе так же бережно, как к себе самому. Или еще бережнее.
