«Ругалась на сорняки матом»
Они встречают нас на подъезде к деревне. Мария Константиновна и Шамиль Басаев. Одна — на скутере, второй — ковыляя в грязи. Оба обстреливают внимательно глазами. Шамиль Басаев еще и обнюхивает. «Пес шелудивый», — беззлобно ругается хозяйка. Раскинув ржаные крестьянские руки, приглашает нас во двор.
Показывая свой дом в Горках, говорит: «Тут перестелила пол, в кухне переложила печку». Все сама. Бой-баба. И кто посмел назвать ее «бабой Машей»?
— Дочки выпорхнули из гнезда, с живностью теперь и живу. Правда, Жириновского недавно съели, зато жив Чубайс, — говорит хозяйка, а в глазах чертики скачут.
Первый — это козел, второй — рыжий кот. Есть еще одна собака — Бетти, что подарил драматург Анатолий Марков.
В прошлую зиму Мария Константиновна «воспитывала» больного деда, которого выставили за порог сыновья. А до недавнего времени работала в Щелыкове в охране.
— Каждый день 45 минут пешком в один конец, хоть по сугробам, хоть по дождю, — говорит хозяйка, выдавая нам каждому по паре резиновых сапог.
До деревни Дорофеево, где жила Ия Саввина, — 4 километра по грунтовке. Можно, правда, и напрямую, по полю, но опасно.
— Мне Сергеевна как-то сказала: ты ходи ко мне по ближней дороге. Ну я велосипед в руки, за мной — Шамиль Басаев, и вперед с бидоном молока. Вдруг слышу треск, потом рык, Шамиль Басаев тявкал, а сам задницу прячет. У меня ноги подкосились, я собаке: «Молчи, шкура!» Тут из бурелома — бурая морда. Медведь. Как я бежала... С тех пор к Сергеевне только по объездной ездила.
— Почему Ия Сергеевна выбрала дом в такой глухомани?
— Рядом Щелыково, где на горе стоит усадьба драматурга Островского. Рядом — театрально-литературный музей, дом творчества. Для артистов — места знаковые. Вся местность — в оврагах, кругом — сосны и липы. Сергеевне здесь понравилось. Дорофеево стоит у леса, дальше — сплошной бор. Дом на выселках она купила из-за сына, подальше от людей, чтобы Сережа лишний раз не терпел насмешек. По хозяйству Сергеевне я стала помогать еще лет десять назад, когда дочки у меня еще сопливые были. Нередко и их с собой брала в Дорофеево на подмогу.
— Сразу нашли общий язык с актрисой?
— Ой, сначала плакала. Потом Сергеевна мне сказала: «Что ты на меня обижаешься? Я вот такая, рублю сплеча, и ты давай привыкай так же!» Потом и я ей спуску не давала. А как же? «Хлеб-соль ешь, а правду режь».
В низине после случившегося несколько лет назад пожара осталось всего-то с десяток домов. Но жизнь чувствуется уже на подходе: тянет хвойным, деревенским дымом.
— Самовар разжигают сосновыми шишками, — говорит со знанием дела Мария Константиновна.
Дом Ии Саввиной виден издалека. Добротный, сложенный из просмоленных кряжистых бревен, ставших от времени сизыми.
— Постройке — два века. Таких горенок скоро не будет. Все в ней от прошлого.
Показывая на бунгало — беседку со столом и лавками, Мария Константиновна говорит: «Все Анатолий Васильев, муж Сергеевны, своими руками сделал. И дом отремонтировал, и забор поставил. А ведь не деревенский, в театре работает режиссером».
Добрая половина участка засажена елочками, стоит укутанный на случай холодов каштан. Огородик небольшой, у забора — тепличка.
— Сажали огурцы, кабачки. Обязательно — салат, чеснок, лук, тархун. Сергеевна любила мелкие помидоры — черри. Тьфу, и посмотреть не на что, и помидорина — на один зубок. А вот поди ж ты, приучила. Третий год этот «горох» сажаю и у себя дома на грядках. Мы с ней также сообща решали, где лучше клумбы разбить. Сергеевна любила мальвы, а мне они казались кладбищенскими цветами.
Бывало, спорим. Я ей: «Я знаю лучше, я деревенская». Она мне в ответ: «И я деревенская». На вид она была хрупкая, женственная, но характер — каленое железо. И в грядках ковырялась, и траву полола. Самое противное, когда укроп вылезает, его «шевелить» надо, и все пальчиками, ювелирная работа. Не каждый выдержит. А у Сергеевны к тому же суставы болели и спина «не держала». Бывало, по грядкам она буквально ползала. Кричу: «Оставь, сама прополю!». Она: «Пока жива, надо работать». И давай щипать дальше.
Мы все с ней делали вместе — и в огороде работали, и готовили, только стирала я одна.
По прожженным солнцем ступеням мы поднимаемся на террасу.
— Скрипят, отстукивают года, — говорит Мария. — Мы здесь часто с Сергеевной сидели, грибы перебирали. Кто мимо идет деревенский — она обязательно окликнет, чаем или кофе напоит, потом накормит и обязательно скажет: «Давай разговаривать». И у меня она в первую очередь спрашивала: «Ела?» Я в ответ: «Не успела». Она тянет меня за стол, а у меня условие: завтракать вместе. Аппетит у Сергеевны был плохой. Утром только кофе и сигарета.
Она к каждому была добра. Что-то надо с огорода — пожалуйста! Но обмануть ее было невозможно, она хорошо чувствовала людей. Случалось, к ней приходили, просили: «Сергеевна, дай денег на хлеб». Она: «Не ври мне, если не хватает на бутылку — скажи честно». Если признавались, одалживала. И люди платили ей добром. Неля, моя сестра, что держала небольшой магазинчик, возила Сергеевне продукты. Она же забирала и мусор. А как-то захотелось актрисе творогу, сметаны, молока — коровьей еды, позвонили Коле Тугаеву, что живет в соседнем селе, он все Сергеевне мигом привез.
— Говорят, Ия Саввина не выбирала выражения.
— Это да! Я, бывало, говорила ей: «Ты что, Сергеевна, ругаешься в грядке-то?» Ей когда не нравился сорняк, она его матом, матом: «На тебе, на тебе!» А мне отвечала: «И в доме надо быть актрисой, и на работе. Даром никого не обложишь. А в огороде сорняк меня не слышит». Вот так успокаивала нервы.
— Пафоса в ней никакого не было! — говорит заглянувший на огонек сосед Володя Коровкин. — Простая женщина была. Даже в Москву могла в ватнике поехать. Толя еще шутил: «За первым же поворотом остановят, подумают, что я беглую зэчку везу». Сергеевна лишь рукой махала: «Мне так удобно». В деревне она могла в преферанс до полуночи резаться. И истории из театральной жизни рассказывала. Но если что скажешь поперек, могла и матом обложить... И тут же могла начать возвышенно читать стихи. Только этим летом, когда просили ее почитать, извинялась: «Сил нет!»
— А рыбачить любила?
— С соседом Колей Рябовым ходила и на Куекшу, и на Сендегу. Говорила: «Как хорошо после Москвы посидеть на омуте с удочкой в руках». Судаков для гостей запекала, бывало, целый противень. И за грибами любила ходить. Мы знали: если табаком в лесу пахнет, значит, Сергеевна где-то рядом ходит. Наберет, бывало, зонтиков. А у нас они слывут поганками. Сергеевна же их нажарит, говорит: «Не бойтесь, ешьте! Проверено на себе» И вкусные ведь были. А мы эти зонтики во все времена только пинали, никогда не рвали. А какую она варила солянку... Перед отъездом сказала мне: «Скучно тебе, Володька, без меня будет!» Она любила смотреть, как я траву косой кошу.
Когда сосед уходит складывать дрова, Мария Константиновна говорит:
— Сергеевна к Володе Коровкину по-особому, тепло относилась, потому что, как и сын ее, он тоже был обделен судьбой. У него случаются психические расстройства.
«Разругалась с сестрой из-за Сережи»
— Помните, как познакомились с Сережей?
— Как-то Сергеевна, когда ей нездоровилось, попросила: «Машенька, пригляди за Сережкой». Я захожу в дом, говорю: «Серега, подбери бумажки, что ты тут целую гору нарвал». Он на меня посмотрел насупленно, потом как даст в лоб. Я к Сергеевне: «Не буду за ним смотреть, он мне в лоб дал». Она берет клюшку — и вперед на сына: «Вот сейчас охожу тебя мигом...». Он, как шкодливый ребенок: «Тетя Маша, тетя Маша!..»
Сергеевна с ним была строга. Как позавтракает, сразу за работу. Если он занимается, ему уже не мешай. Один день Сережа рисует, особенно любил цветы изображать. На следующий день у него занятия английским языком, следом он читает и учит стихи, потом — музицирует.
Бывало, говорил мне: «Сейчас, тетя Маша, будем играть». Я вытаскивала на улицу синтезатор. Он играл мне Шуберта, полонез Огиньского. Я ему: «У всех выходные есть, а ты что же?» Он мне в ответ, тяжело вздыхая: «У меня, тетя Маша, ни праздников, ни отпусков». Все время он вел дневник, записывал в него, что сделал, что новое увидел. А щедрый какой! Все раздаривал. Я помню, принесла ему в подарок светящуюся палочку, которая горела, как бенгальские огоньки. Приехали гости с ребенком, он как увидел малого — сразу подарил ему эту игрушку. Детей просто обожал.
Сережа очень добродушный парень, но каждый год мы с ним заново привыкали друг к другу. Весной приезжал не в настроении, ходил сердитый, а потом привыкал и уже заливисто смеялся. Ребенок, он и есть ребенок. Даром что уже полтинник стукнул.
— Он сам мог приготовить что-то из еды?
— Сергеевна была знатной кулинаркой. Даже рябчиков вымачивала в травах и запекала. Когда же ей нездоровилось, я готовила все заранее. Ставила Сереже на стол первое блюдо и второе. Когда дело доходило до салатов и кефира, он, бывало, капризничал: «Не буду!» Я ему твердо: «Ешь! Надо прочищать кишечник». Каждый день он ел чеснок, особенно любил мясные блюда. А как рыбу разделывал? Ничего у него лишнего не оставалось, каждую косточку и плавничок обгложет, обсосет.
— Нашли к Сереже подход?
— Да, с ним надо покрепче, только чуть отпустил вожжи, все — пошли капризы. Он за последний год сильно поправился. Во дворе у нас стояла большая сосна, я ему говорила: «Поднимай шишечки, ногам-то наступать больно». Он в ответ: «Не могу, тетя Маша, живот мешает!» Ну я его и стала гонять. Посуду вымою — он несет ее в дом. Белье выстираю — он тащит таз, развешивает одежду на веревки. Он у меня все делал: и картошку чистил, и с веником управлялся в доме, и во дворе.
У нас тут Лена из Москвы живет, танцовщица ансамбля «Березка», мы ее Финкой называем, у нее муж Якоб и в России, и в Финляндии работает, так вот я говорю ей: «Лена, ты с Сережей гуляй!» Она с ним по аллее вверх ходила, рассказывала: «Тетя Маша, с ним тяжело идти». Я ей: «Ну так, Лена, погулять надо».
— Гости часто приезжали к Ии Сергеевне?
— Видела Нину Ургант. Балерина Катя Максимова из соседней Рыжовки, пока жива была, приходила с мужем Владимиром Васильевым. А чаще гостили те, кто жил по соседству.
— А сводная сестра актрисы — Алла — не приезжала в Дорофеево?
— Не видела ни разу. Насколько я знаю, они не общались. А разругались из-за Сережки. У Аллы было две дочери. Девочки подросли, к ним стали захаживать кавалеры. Увидев Сережу, больше не показывались, видимо, боялись, что и у девочек могут родиться больные дети. Алла, опасаясь, что дочки так вообще не выйдут замуж, отказалась принимать у себя Сережу. Сергеевна обиделась, она ведь матери дачу специально купила, чтобы там гостил больной сын, а сестра ее прибрала к рукам. Более того, когда однажды муж Сергеевны, Анатолий, приехал к ним забрать какие-то документы, Алла стала ему выговаривать: «Как ты мог взять женщину с ребенком-дауном?» О каких родственных связях можно было после этого говорить?
— Ия Сергеевна вспоминала своих родителей?
— Только о маме рассказывала. Она тоже в жизни хлебнула горя сполна. Была врачом, одна на всю округу. Осталась одна с маленькой дочкой на руках. Когда выезжала на вызов, брала Ию с собой. Сергеевна ей раньше хоть и редко, но звонила. Ни на что не жаловалась, ни в чем не упрекала, говорила, что у нее все хорошо. Как только слышался голос Аллы поблизости, сразу отключала телефон.
— Она никогда не жалела, что не подарила Сереже брата или сестру?
— Ой, тяжелая тема. Была она беременна девочками-близняшками. Но не судьба была их выносить.
«Просила на поминках не хлопать в ладоши, а спеть песню»
Идем вокруг дома, который был пристанищем актрисы добрых 25 лет. На пеньке лежит забытый ковшик, на скамье — томик стихов, стоит его раскрыть, как идет запах сушеных яблок. Кажется, хозяева только-только уехали.
— Ия Сергеевна предчувствовала свой скорый уход? — спрашиваю у Марии Константиновны.
— В начале августа во двор прилетел белый голубь, тюкнулся в окошко. Мы думали, мало ли, кто-то купил птицу, а она, молодая, потерялась. Голубь живет у нас день, другой, не улетает. Сергеевна говорит: «Это к несчастью». И у меня как раз заболела коза. Я ее давай лечить, намешала в бутыль самогонки, масла, сажи, и давай поить рогатую. Прихожу, говорю: «Все, поставила козу на ноги, отогнала хворь». Сергеевна тогда говорит: «Значит, беда будет со мной».
В июле они всей семьей попали в аварию. Анатолий пригнал машину, я глянула: бог мой, она вся разбитая. Сергеевна говорит: «Смотри, я вся в стекляшках, с катетером». У нее был ушиб грудной клетки. В них врезался парень на «Газели», он даже прав не имел, залез в машину, чтобы съездить купить в ближайшем ларьке сигареты. А тут как раз машина Сергеевны с семьей. Вот ведь судьба...
Хотели сначала здесь вытащить катетер, но какие в деревне стерильные условия? Сергеевна стала собираться в Москву и обмолвилась: «Больше в Дорофеево не приеду». Я замахала на нее руками. А она так твердо, без истерик, говорит: «Останешься с Сережей. Мне его в дорогу брать нельзя. Вдруг мне будет плохо. Зачем ему это видеть?» Я спрашиваю: «А что я ему скажу?» — «Скажи, что мама заболела, ее увезли в больницу». Я думаю, Сережка не маленький, своими ногами ходит, выстираю, накормлю.
Когда мы с Сергеевной шептались, Анатолий все ворчал: «Что вы все треплетесь?» А она мне наставления давала: «Придут на поминки, накорми всех, напои! И на
— Вы с ней попрощались?
— Мы договорились не прощаться. Она уехала в обед, в два часа. А до этого зашла в комнату к спящему Сереже, горемычному своему единственному сыну. Долго сидела с ним рядом на кровати, гладила его волосы. Потом вышла, не оглядываясь, села в машину. Сережка проснулся около пяти часов, сразу спросил: «А мамочка где?» Я говорю: «Заболела, мы с тобой вдвоем остались». Смотрю, он приуныл, стал повторять: «Мамочка в больнице, мамочка в больнице». А Сергеевна больницы терпеть не могла.
Мне выть хотелось. Я вспомнила, как она в прежние времена уезжала. Веселая, с насоленными на зиму огурцами, с корзиной калины, со связками насушенных грибов. Я ей еще и гуся на дорожку давала.
А теперь я тоже чувствовала, что для Сергеевны это дорога в один конец.
— Как Сережа узнал о смерти матери?
— Анатолий позвонил, попросил: «Маша, скажи Сереже о несчастье!» Я думаю: нет, мало ли как он себя поведет, возьмет развернется и уйдет в лес... Только спустя три дня во время завтрака я набрала телефон Анатолия, дала трубку Сереже, он ему и сказал: «Мамочка умерла». А Сережа в ответ: «Ну и ладно, царствие ей небесное». У меня челюсть так и отлетела. Потом смотрю, у него запоздалая реакция, слезы потекли. Я не знала, как его успокоить, начала твердить: «Зато тебя теперь ругать никто не будет, что ты такой и сякой. Все будет у нас с тобой хорошо». Он успокоился: «Да, тетя Маша, все нормально будет».
Хотели пойти с ним поставить свечку, а церковь у нас далеко — в Бережках. Мы вышли с ним, взобрались на насыпь, а он говорит: «Все, я устал!» И дышит как паровоз. Пришлось вернуться. На скутере его мне не увезти, он круглый, как глобус. Сказала ему: «Вот похудеешь, поедем с тобой на драндулете».
Потом за нами приехала на машине Алена Степанян, отвезла нас в церковь в Кинешме. Я, как велела Сергеевна, взяла блоки сигарет, которые она покупала для себя, и со словами «помяните» раздала их гуляющим на набережной.
— А что стало с тем белым голубем?
— Как только Сергеевна уехала, он пропал. А теперь, говорят, живет при церкви в Бережках.
«Заира приехала выкрасть Сережу»
Никто не предполагал, что после похорон Ии Саввиной в Дорофеево нагрянут незваные гости.
— Я с Сережей все дни была вместе, приносила из дома козье молоко, говорила: «Настька дала». Он в ответ: «А, Настькино молоко, давай!» И хлоп его бокал за бокалом. Оно не жирное, диетическое. Как соседка Валя натопит баню, я Сережку вела мыться, шлифовала его веничком, брила, одевала, потом румяного, в платочке, вела домой. Обихожу его, и вечером — домой, кормить всю свою живность. А уже пошли дожди, стало сыро. Однажды поздно вечером звонит соседка: «Давай, Маша, приезжай, у нас в Дорофееве света нет. Мало ли, замкнет проводку, а там и до пожара недалеко». Я на скутер и с ветерком в деревню. Стучу: «Серега, открывай!» А кругом темень. Он отбросил щеколду, бросился меня обнимать. И тогда я поняла, что мы теперь как родные.
То, что и ей Сережа не чужой человек, принялась доказывать и Заира Мешвелиани, прикатившая с телевизионщиками в деревню. Беженка из Абхазии когда-то ухаживала за Сережей и парализованной свекровью Ии Саввиной.
В квартире на Фрунзенской набережной она появилась в
— Заира прикатила на следующий день после поминок. Мы сразу поняли, что она хочет забрать Сережу, — продолжает рассказывать Мария Константиновна. — Не зная, где жила Саввина, она начала стучать в окно соседнего дома, звать: «Сереженька, Сереженька...» А Анатолий меня предупредил: если приедет Заира, на порог ее не пускать. Только она кинулась к нам, я ей: «Иди отсюда, б..., я тебе лыжи быстро разверну в сторону Москвы». А Серега как раз сидел обедал, наворачивал так полюбившуюся ему свеклу с майонезом. Лицо все малиновое, в платочке — на нервной почве у него голова покрылась болячками. Я его на запор и давай с Заирой воевать... Она говорит: «Пустите в дом!». Я в ответ ей дулю показываю.
— Она вам угрожала?
— Я ей угрожала! Даже из соседней деревни к нам прибежали мужики на помощь. Мы отстояли Сережу! Когда Заира ни с чем убралась восвояси, я их машину на скутере до самой Кинешмы провожала. Они — по объездной дороге, я — по прямой. Успокоилась только тогда, когда убедилась, что они все уехали.
Но успокаиваться, оказалось, было рано.
— Вскоре в Дорофеево пришли два мужика. Надо полагать, с подачи Заиры, чтобы выкрасть Сережу. А я его как раз переселила в комнату Сергеевны. Он еще спал, а я на улице чистила картошку. Смотрю — тень сбоку, скосила глаза — на меня надвигается длинный, здоровый, лысый мужик. На нем черная куртка с двумя красными молниями на груди. Следом выныривает еще один — маленький, коренастый, который умудрился забраться в дом через задние открытые ворота. Я им: «Что надо?» Они: «Где Саввиной дом?» Я показываю на соседний дом, где живут московские друзья Сергеевны — Валя с Борей. Дальше идет диалог. «А сын где?» — «Сына давно в Москву перевезли». Они кинулись было к соседскому дому и возвращаются злющие: «Там трава по пояс, ты нас за нос водишь?» Я почти кричу: «Схватились, они почитай уже месяц как съехали, вот тропинка и заросла». Покрутились они еще с полчаса и ушли... Машина где-то на горе их ждала. Я думаю, бог ты мой, надо Серегу отсюда перевозить. Скажу честно, испугалась, звоню Анатолию: «Забираю Сережу к себе домой». А там попробуй ко мне кто сунься, выпишу чем ни попадя! До самого отъезда он у меня и прожил. С козой Настькой познакомился, с Шамилем Басаевым подружился. Она собака хоть и злая, но Сережу не трогала. А 22 сентября за ним приехал Анатолий.
— Он хотел в Москву?
— Ему в деревне нравилось жить летом, пока было тепло. А когда стало сыро и холодно, чтобы в баню идти — надо было одеваться, свет то есть, то нет, он затосковал по дому. Все говорил: «Дома и вода горячая есть, и тепло в батареях». И до церкви там рукой подать.
— А Ия Сергеевна не просила, чтобы вы Сережу не оставляли?
— Нет, она говорила: как Анатолий скажет, так пусть все и будет. Как ему будет удобнее, пусть так и делает. Она доверяла ему безгранично. Считала, что оставляет сына в надежных руках.
«Ничего не предлагать»
Не могли мы не побывать у сводной сестры Ии Саввиной — Аллы Ивановны, что живет в Опалихе. Ее ярко-малиновый двухэтажный дом резко выделяется на улице Полярной. К высокому забору пришпилена табличка: «Находится под наблюдением вневедомственной охраны». И рядом прибита картонка: «Ничего не предлагать».
На звонок выходит еще нестарая женщина. Подходит в калитке, выглядывает в прорезь, предназначенную для газет. Видим голубые глаза, тонкий нос... Ощущение такое, что на нас смотрит живая Ия Саввина, до того похожи сестры.
Просим поговорить. В ответ: «Дверь не открою». Спрашиваем об отце Ии Сергеевны, в ответ выслушиваем, какой Сергей Гаврилович был негодяй.
Алла Ивановна кому-то рассказывает «об очередном нашествии змей». Теперь она уже выглядывает в щель между калиткой и забором.
Когда заводим разговор о Всеволоде Шестакове, женщина и вовсе меняется в лице: «Это тот, что нас Сережей наградил?!» Особенно режет слух «нас».
Говорить не о чем. Сыну Ии Сергеевны в этом доме вряд ли помогут.
В то же время мало кто сомневается, что Сережу будет осаждать Заира Мешвелиани. Уж больно хочется ей вернуть себе элитное жилье. Мы решили проверить, кто сейчас живет в квартире на Фрунзенской набережной. Ведь Заира утверждает, что квартиру снимают гастарбайтеры. Из-за двери нам отвечают, но дверь открыть отказываются.
Кто может сдавать квартиру, принадлежащую Сереже? Нас отсылают к Ирине Константиновне Нечерии. По указанному телефону отвечает четвертая жена Всеволода Шестакова:
— Я имею право сдавать эту квартиру, потому что у меня на это есть доверенность от Ии Саввиной и Сережи Шестакова. Если квартира сдается, деньги идут на содержание Сережи. Родители его умерли, сына обеспечили. Не слушайте вы Мешвелиани, она авантюристка.
Заира, в свою очередь, говорит:
— Нам с Сережей не дают увидеться, потому что знают, что он сразу бросится меня обнимать. За два года, что я за ним ухаживала, он сильно привязался ко мне. Когда я пришла к ним в дом, Сережа вставал в шесть вечера, целый час убирал кровать, только в девять вечера садился завтракать. Я постепенно приучила его подниматься в 10 утра, будила, напевая грузинские песни. Его любимой мелодией стала грузинская песня «Сулико». Сережу с детства обязали за всех мыть посуду. Он пускал горячую воду и каждую тарелку мыл по 20 минут. Руки у него были все в трещинах, я освободила его от этой обязанности. Он привык к окрикам, я же была с ним очень ласкова, вложила в Сережу частичку своей души. Он был плохо одет, на свои деньги я покупала ему новую одежду, выводила гулять.
Иечка звонила подругам, рассказывала: «У нас в доме появилось чудо». На своем дне рождения первый тост с бокалом лимонада Сережа поднял «за тетю Заиру».
Мы виделись с Ией год назад. Она мне сказала: «Какой же Всеволод Михайлович дурак, что развелся с такой женщиной! Но и ты тоже виновата, не нужно было ему давать развод. Для начала порвала бы паспорт». Ия была женщина с характером. Однажды на стадионе смотрели вместе футбол, а рядом с нами сидел болельщик другой команды, так Ия болела так, что сломала об его голову зонтик.
Когда мы прощались, она сказала мне: «Надеюсь, ты не оставишь моего сына после того, как меня не станет».
Мы встретили Сережу на воскресной вечерней службе в церкви Власия, что около его дома в Большом Власьевском переулке. Его сопровождала сиделка. Заметив наш интерес к нему, женщина постаралась быстро увести Сережу домой. Но мы успели у него спросить: «Хотел бы ты жить с Заирой?» И услышали твердое: «Нет».
Ирина Константиновна Нечерия утверждает, что опекуном у Сережи является Анатолий Васильев, второй муж Ии Саввиной. Все нужные документы были оформлены, когда еще был жив отец Сережи, Всеволод Михайлович Шестаков, с его ведома, по его просьбе.
— Это так, — подтверждает начальник отдела опеки и попечительства муниципалитета «Хамовники» Антонина Кобзева. — Такова была воля родителей Сережи Шестакова. Опекуну, Анатолию Васильеву, 72 года, но он предоставил медицинские документы о состоянии своего здоровья, а предельный возраст законодательством не предусмотрен.
Сам Анатолий Исакович был краток: «У Сережи все хорошо. Не мешайте ему жить, за ним стоит государство».
Но успокаиваться рано. Через полгода родственники актрисы по закону будут вступать в наследство. А ввиду того, что Ия Саввина не оставила завещания, на этом фронте может развернуться нешуточная война.
— Отдел опеки и попечительства будет осуществлять контроль за наследованием имущества, — уверяет Антонина Кобзева.
А для начала Заире Мешвелиани придется съехать с дачи балерины Большого театра Лесмы Чадарайн, второй жены Шестакова, которая по завещанию досталась Всеволоду Михайловичу, а теперь перешла к его сыну Сереже Шестакову.
«МК» будет следить за развитием событий.
Дорофеево—Опалиха—Москва.
