— Ювенальная юстиция у нас есть, — говорит член Общественной палаты РФ Олег Зыков. — Правда, поганая: детей отбирают у родителей, сажают в тюрьмы, провоцируют на повторные правонарушения. Причем ее, так сказать, поганость образовалась не вчера. Я каждый раз вспоминаю сталинское законоуложение 1935 года, которое позволило расстреливать детей начиная с 12 лет. Это тоже была ювенальная юстиция, сталинская, хотя она так и не называлась. Это был апофеоз ювенальной подлости, который только можно было придумать.
Так что ювенальная юстиция у нас есть. Но нет ее концепции, движения, эволюции. Мы не можем договориться, куда мы движемся…
И не в последнюю очередь мы не можем договориться, потому что вокруг темы ЮЮ очень много мифов. И основные из них, что ювенальная юстиция — это бесконтрольное изъятие детей из семьи, безнаказанность подростков-правонарушителей и слепое копирование западного опыта. А что это такое на самом деле, рассказывает Олег Зыков, который вместе с коллегами уже 15 лет старается добиться улучшений в этой области.
“Право любого ребенка — воспитываться в кровной семье”
— Основное право любого ребенка — и я об этом все время говорю! — это воспитываться и проживать в кровной семье. Оно закреплено везде, включая Конвенцию о правах ребенка. И если не существует правового механизма, который защищал бы в первую очередь это право, то оно и будет нарушаться. Что мы, собственно, сегодня и наблюдаем, когда органы опеки готовят материалы на лишение родительских прав, а суд не является правовым осмысленным противовесом и поэтому не спорит с опекой. У нас есть территории, где в 100% случаев суд соглашается с материалами, которые готовят органы опеки! И это плохо!
— То есть в суде в принципе не особо вникают в материалы, которые им принесла опека?
— Да. Судья не может сам разобраться и понять: а что там, в этих материалах опеки, написано? Какие решения оптимальны с точки зрения судьбы этой конкретной семьи? Суд даже не задумывается над этим. И в результате вообще не пытается принять оптимальное решение, если идет речь о ситуации изъятия ребенка.
У судьи нет специалистов — психологов и соцработников, которые бы помогли ему понять происходящее. Нет взаимосвязи суда и тех реабилитационных ресурсов, которые существуют на территории. А зачастую органы опеки сами жалуются: кроме репрессивного инструментария у нас ничего нет. Мы можем только изъять ребенка из семьи, поскольку никаких реабилитационных программ нету.
А это должна быть система. Чтобы в рамках судебного процесса суд определял: вот этот чиновник, конкретный, из опеки или еще откуда, не создал эффективной системы помощи семье в тот момент, когда ей еще можно было помочь. Когда там не было еще смертоубийства и никто никого не изнасиловал, а просто в силу разных причин в этой семье не образовались гармоничные отношения. И в этом важнейшая — профилактическая! — функция специализированного суда. Но сегодня опека дожидается, пока семья развалится, и потом единственное, что она в состоянии сделать, — изымает ребенка.
— А выход-то есть? Как-то все тоскливо получается.
— Выход — создавать специализированные суды. У этой идеи почему-то есть противники. Но люди, которые ей сопротивляются, не понимают, что суд — хороший суд — защищает всех. Включая родителей и семью. И сегодня родители жалуются, что “суд отобрал ребенка”. Не органы опеки! А суд. И при этом они не понимают, что единственная возможность изменить эту ситуацию — сделать так, чтобы суд как сверхзадачу имел сохранение семьи. Вот такую сверхзадачу сформулировать должно общество и государство.
— Я думаю, все краем уха, но слышали, что в России где-то уже есть ювенальные суды. Процесс пошел как-то сам собой…
— Ювенальная юстиция — это действительно процесс. И сегодня он начался в том секторе, который называется “судопроизводство в отношении несовершеннолетнего правонарушителя”. В феврале было принято специальное постановление пленума Верховного суда по поводу использования ювенальных технологий. И суть его гениальная заключается в том, что суд должен быть специализированным, программы — индивидуальными, а суд обязан разобраться в причинах: почему ребенок совершил правонарушение. И если надо — вынести частное определение или постановление суда в адрес виновных! Прежде всего, как правило, чиновников.
Но этому предшествовало то, что сама судебная система определила такое движение и стала создавать ювенальные суды. И честь этой системе и хвала, что нашлись судьи-энтузиасты: Елена Воронова, Иван Иванович Марков, Николай Кириллович Шилов, совершенно удивительные судьи Пермского и Красноярского краев, Иркутской и Ленинградской областей, Лена Городничева из Чувашии — можно продолжать очень долго список людей и территорий, которые оказались энтузиастами этой идеи внутри судебной системы.
Великолепная станица Егорлык
— Иногда мне говорят: “А зачем нам отдельное судопроизводство для детей? Почему не ввести судопроизводство для старух, например? “Но ответ-то очевиден. Потому что ребенок имеет особый правовой статус. До 18 лет он не пользуется всеми правами “старух”, вообще граждан. И если он имеет особый правовой статус, то и отношение к нему должно быть в правовом смысле особое…
— На одном форуме я прочитала, что ювенальная юстиция будет “попустительствовать” ребенку. Ему будет “все можно”, а совершая преступление, он будет оставаться безнаказанным. Мол, ребенок “будет поджигать и убивать, а с ним проведут нравоучительную беседу и отпустят”.
— Это меня поражает просто наповал! Потому что именно сегодня суд, не имея специализации, не понимая, что можно предложить этому подростку взамен тюрьмы, как правило, не отправляет его в тюрьму!
— А назначает условный срок…
— Да! Сегодня 70% судебных решений в отношении несовершеннолетних — это условное наказание, не имеющее реабилитационного содержания. Это гуманизм? Это подлость! Потому что оно провоцирует ребенка на повторное правонарушение. Ребенок не считает условный срок наказанием. Вот это безнаказанность! Но сейчас рецидивная преступность стала падать, и я это связываю с тем, что уже 52 региона ввели у себя специализированные суды для несовершеннолетних. А значит, реабилитационные технологии. У нас есть регионы, где рецидивная преступность упала с 50% до 2–3%! И есть великолепная станица Егорлык Ростовской области, где три года дети не совершают повторных правонарушений. Просто вообще!
— Нужно сделать так, чтобы судебное решение в отношении ребенка им самим воспринималось как наказание, а не как провокация повторного правонарушения. Он должен отвечать, не должно быть безнаказанности. Но, отвечая, он не должен потерять свою судьбу. То есть надо создать такую умную реабилитационную программу, которая, с одной стороны, будет воспринята самим ребенком как нечто, что восполняет те ущербы, которые он нанес окружающему миру. А с другой — даст ему возможность социализироваться, позитивно развиваться.
— А можно пример такой реабилитационной программы?
— Пример из Черемушкинского суда. 16-летний оболтус выломал подъездную дверь. А в Черемушкинском суде работает психолого-социальная команда, которая помогает судье, когда речь идет о несовершеннолетних. Они провели экспертизу, проанализировали ситуацию, и выяснилось, что парню просто не хватало внимания со стороны собственного отца. Вообще, в 99% случаев причина подобных правонарушений — это дефицит внимания со стороны самых близких своих людей, родителей. И который ребенок восполняет определенным образом — протестным поведением.
И эта психолого-социальная команда дала судье рекомендации назначить реабилитационную программу: восстановить эту дверь. Но! Чтобы обязательно ее восстанавливали отец и сын. Потом я с отцом разговаривал. И он сказал мне, что, чиня дверь, он вдруг понял, что сын-то вырос. А он даже не заметил этого.
— А мог бы и прибить. За дверь-то…
— Да нет. Наоборот! Отец-то не дурак оказался. Родители часто не замечают, как растут их собственные дети, в силу занятости. Не потому, что они такие поганцы и дураки. Просто есть некая родительская зашоренность и некий детский опыт. Не всегда позитивный. Если тебя не сильно любили и уважали в детстве, то тебе трудно начать ни с того ни с сего, вдруг, с пустого места любить и уважать собственного ребенка. Тебя этому кто-то должен научить.
Кто-то должен объяснить, что любовь — это не когда ты ему даешь 2 тысячи рублей каждый месяц, а когда ты каждый вечер подходишь к нему, обнимаешь, целуешь и внимательно слушаешь, какие у него есть проблемы. А если хватает ума, еще и позитивно реагируешь, рассказывая о своем собственном опыте, собственных ошибках. И таким образом поддерживаешь нормальный эмоциональный контакт с собственным ребенком. Это труд. Вообще родительство — это труд. Человеческий, эмоциональный, сердечный.
Так вот, отец и сын восстановили эту самую дверь, осознали, что они вообще нужны другу другу, и в данном случае были решены три главные задачи. Ущерб был восстановлеvн. Причины поступка выяснены. И предложена программа преодоления проблем, с которыми столкнулась эта семья. Которые были, насколько это было возможно на тот момент, преодолены.
— А если бы не ювенальные технологии — психологическое обследование, реабилитационная программа, а как обычно?
— Условное наказание и штраф папаше. И папаша, если дурак попадется, вместо того чтобы дверь восстанавливать, сыну врезал бы. Может быть. И в результате в следующий раз он бы не дверь вынес, а нижнюю челюсть кому-то, а может, и самому папаше. И сел бы на 7 лет. И имели бы мы через 7 лет готового рецидивиста. И удивляться этому не надо.
А был ли западный опыт?
— Часто можно слышать, что ювенальная юстиция — это копирование западного опыта, а западный опыт — это сплошное изъятие детей из семьи.
— Разговоры о том, что мы перенимаем западный опыт, слабоумны по определению, потому что нет никакого “западного опыта”. Например, опыт Великобритании и опыт Франции имеют значительные отличия, потому что у них различные системы права. Казахская ювенальная юстиция сильно отличается от таковой в Японии, хотя и там, и там она называется одинаково. И это просто означает, что они договорились внутри себя, куда эволюционирует конкретно их общество в вопросе защиты прав детей.
И мы не должны даже пытаться сравниваться с ментальными штампами поведения других наций. Я прекрасно понимаю, что мы не можем перенять опыт Японии. И мы не Америка. И слава богу в этом смысле…
— А что у нас с Америкой?
— США — это страна, исповедующая насилие как один из основных способов взаимодействия государства и граждан. И они из-за этого все время ходят по кругу.
Любая страна поощряет насильственное мышление ровно в той степени, в какой она сажает и удерживает своих жителей в тюрьмах. Чем больше людей прошли тюрьму, тем больше тех, кто является носителем криминального мышления, сутью которого является насилие. Можно рассказывать любые байки, но достаточно посмотреть на цифры самого большого в мире тюремного населения США, чтобы сказать: вот в этой стране очень высокий уровень употребления наркотиков, сексуального насилия, всех язв, которые сопрягаются с темой насилия.
В связи с чем меня совсем не удивляет, что именно США — одна из двух стран, входящих в систему ООН, которые не ратифицировали Конвенцию о правах ребенка.
— А вторая страна?
— Сомали. И кстати, некоторые из наших доморощенных борцов с ювенальной юстицией, которых я считаю ментальными педофилами, также призывают к выходу России из этой конвенции.
А самая идеальная модель, с моей точки зрения, существует в Японии. Сверхзадача моя и моих коллег по развитию ювенальной юстиции — сделать все, чтобы снизить уровень насилия в обществе. Такую же цель с самого начала поставили перед собой и японцы. И сегодня там самое маленькое тюремное население: из 102 миллионов жителей всего 47 тысяч сидит в тюрьме. И они добились того, что теперь в Японии самый низкий уровень употребления наркотиков и насилия над детьми.
А мы смеемся, чуть ли не презираем японцев, у которых есть принцип, что ребенок до определенного возраста — бог. Мы этого понять не можем. Но смеемся над этим в силу собственного убожества. Это демонстрация нашей собственной личностной несостоятельности. Потому что мы привыкли общаться с собственными детьми через насилие.
— А надо…
— Через диалог. И главным результатом станет то, что ребенок будет понимать: он имеет право на выбор. И я уважаю его выбор. И тогда, возможно, в какой-то ситуации, когда ему кто-то, дядя на улице, будет протягивать, допустим, наркотики, он скажет: “Ты не имеешь права мне приказать. Я личность. У меня есть границы личности, и ты не имеешь права их нарушать. Я имею право на выбор, и я сделаю позитивный выбор”.
Другое дело, что этот позитивный выбор должен быть доминирующим и в семье, и в обществе в целом. Поэтому тема насилия в СМИ меня тоже волнует. Но я не рассматриваю ее в отрыве от остального процесса воспитания личности.
* * *
Я нарколог. И мне иногда говорят: “Что ты полез в юриспруденцию? Каждый суслик — агроном…” Но для меня это естественное продолжение моей профессиональной деятельности. Нельзя проблему детской наркологии вырывать из контекста создания эффективной системы защиты прав детей. Потому что и употребление наркотиков, и беспризорность, и детская преступность — это все симптомы неблагополучия ребенка. Нельзя заниматься симптоматическим лечением. Можно решать проблему в целом — это я как врач понимал всегда.
— И что дальше?
— Я патологический оптимист. Я уверен, что мы обречены, как и все мировое сообщество, двигаться в сторону гуманизации, и прежде всего гуманизации отношений с собственными детьми.
