— Евгений Алексеевич, некоторые организации уверяют, что теперь в России ежегодно от наркотиков умирает 100 тысяч человек. Это так?
— Этого не может быть по определению — иначе мы бы вымерли все. Вообще со статистикой настоящая чехарда: одни ведомства говорят, что наркоманов три миллиона, другие — чуть ли не 6 миллионов. На самом деле цифры гораздо скромнее: на официальном учете стоит 550 тысяч человек. Реально мы предполагаем, что наркоманов в России порядка 1,5 миллиона. Их число в стране растет на протяжении последних 10 лет все время на 1–2% в год.
— А сколько, по вашим данным, потребителей, то есть тех, кто периодически их принимает, но еще не попал в зависимость?
— Умножьте число лиц, стоящих на учете, на 50 (эту формулу расчета рекомендовала ВОЗ). Так что в России, получается, 2,5 миллиона, или почти 2% жителей страны. Согласно нашим исследованиям, среди старшеклассников опыт употребления наркотиков имеют 10–13%, среди студенчества — до 30% (пик наркотизации приходится на второй курс).
— Вы — главный идеолог того, чтобы россияне сдавали анализы на наркотики. И кто будет в первую очередь тестироваться в ближайшие годы?
— Мы выступаем за то, чтобы анализы были добровольными для учеников и студентов и обязательными для работников учреждений.
— К примеру, для депутатов Госдумы? А то вот ходят слухи, что среди них есть потребители…
— Чем больше возможностей, тем больше соблазнов. Но я не буду вмешиваться в политику. А речь идет не только о государственных, но и любых других учреждениях. Вообще во многих фирмах в разных странах это обязательная мера. В России законодательная база позволяет каждому работодателю проводить такие обследования. Нужно всего лишь в коллективные договоры организаций внести три пункта, где бы говорилось, что сотрудники обязуются не употреблять наркотики, проходить обследование, лечиться в случае выявления заболевания (и при этом предприятие не увольняет).
— Почему же тогда этого не делают даже госпредприятия?
— Наши работодатели и профсоюзы всегда ждут закона прямого действия. Они рассуждают примерно так: вы нас заставьте, тогда мы сделаем.
— Недавно был утвержден список работ, к которым не допускаются люди, страдающие наркоманией. Выходит, теперь врачи сообщают о болезни человека на работу?
— Ограничения на профессии действительно появились — например, на управление транспортными средствами. И как раз они дают основания работодателю тестировать сотрудников. Что касается нас, врачей-наркологов, теоретически мы обязаны сообщить, но в реальной жизни этого не происходит. Я убежден (и со мной согласны практически все наркологи), что мы не должны выполнять полицейские функции, иначе больной к нам не придет.
— Многие люди выступают за то, чтобы сделать лечение наркоманов платным…
— Нет, я с этим не согласен. В США накопилось в 70-е годы много деклассированных наркоманов, часть из них сейчас уже пожилые, не имеют работы, страховки, жилья, родственников. Платить за их лечение некому. И государство посчитало, что самое выгодное — посадить их на наркотический паек (им выдают метадон, и это обходится 33 цента в сутки на наркомана). Дешево и сердито. Наркоманы вроде под контролем, поскольку подписывают контракт, что не имеют права перемещаться, но они не выздоравливают. Остальные (у кого есть страховка или деньги) лечатся по нормальным схемам, без применения наркотиков. В отличие от западного стиля наше государство берет на себя ответственность за любого наркомана, живущего в России, и предоставляет полный пакет медицинских и социальных услуг.
— Вы против, чтобы у нас лечили метадоном?
— Это то же самое, что алкоголика, пившего водку, лечить виски. Есть несколько одиозных личностей, которые ратуют за введение метадона в качестве заместительной терапии. Ничего у них, уверен, не получится. И, кстати, в России не было прецедента за последнее время, чтобы кто-то из врачей, даже частных, лечил метадоном. Тем более что официального метадона у нас нет, а где-то на черном рынке покупать очень опасно, и никто не возьмется.
— Принудительное лечение будет введено в России в ближайшее время?
— Россия подписала международные конвенции и соглашения, так что понятие “принудительное лечение” убрали даже из Уголовного кодекса. Сейчас идет речь о том, чтобы ввести систему альтернативного наказания: или лечение, или тюрьма. Если человек выбирает первое, то он полностью освобождается от ответственности, но будет должен лечиться в наркологической службе по месту жительства. Эра ЛТП (лечебно-трудовых профилакториев, которые, по сути, были специализированными тюрьмами для наркоманов) прошла, и возрождать их бессмысленно. Это проблема медицинская, а не правоохранительных органов.
— Выбор между тюрьмой и лечением предоставят всем наркоманам?
— Нет, это коснется только тех, кто совершил не тяжкие преступления: скажем, украл, чтобы купить дозу. Возможно, судить наркоманов будут специализированные суды, как это сейчас в Штатах. В любом случае в каждом таком процессе обязательно будет участвовать врач-нарколог.
— Новый порядок оказания наркологической помощи в России что-то изменил?
— Впервые была утверждена единая система оказания наркологической помощи. Причем речь идет не только о лечении, но и реабилитации. Раньше больной выписывался “в никуда”, поэтому было много рецидивов. Теперь пациент находится под наблюдением врачей наркологической службы 1–2 месяца в стационаре. А потом он в течение полгода два раза в неделю приходит в наркологическое учреждение Некоторые будут жить год или больше среди таких же, как сами. По типу коммун. По нашим подсчетам, примерно 10–15% больных нуждаются в них, чтобы не сорваться.
— И много в России таких коммун?
— Коммунами я их называю условно. Они в составе наркологических служб. Пока их мало, но порядок только заработал, так что в ближайшее время они появятся в каждом регионе. Наркоман будет там в замкнутом пространстве работать, жить, выздоравливать.
Проблема в том, что по законодательству финансовое обеспечение наркологической службы осуществляется за счет субъекта. В отдельных регионах серьезно к этому относятся. А есть территории, где нет даже самостоятельной наркологической службы. Соответственно, нет денег на коммуны.
— А смогут ли они когда-нибудь сами себя окупать?
— В Испании они и доход приносят. Под Миланом есть громадная коммуна, где живут 1,5 тыс. наркоманов: те разводят лошадей, выращивают орхидеи. Во многих коммунах наркоманы заняты в строительном бизнесе.
— Так ведь наших наркоманов тоже можно было бы использовать вместо гастарбайтеров.
— Вы абсолютно правы. Именно в этом направлении мы сейчас активно работаем. Через год мы покажем такую модель.
— А согласятся ли наркоманы?
— С этим как раз проблем не будет. Когда они перестают употреблять наркотики или алкоголь (в коммунах будут работать смешанные группы из бывших наркоманов и алкоголиков), то без дела сидеть не могут. Но не надо обольщаться — полностью от гастарбайтеров мы отказаться не сможем. Наркоманы поначалу плохие работники. Они быстро устают, рутинный труд их угнетает. К тому же наркоман — аморальная личность. Один из пациентов мне выдал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: “Наркоман сказал здрасьте — и уже соврал”. От наркотиков тотально поражается личность, и ее “реконструкция” занимает много времени.
— Требования к частным реабилитационным центрам ужесточились?
— Мы просим их, чтобы они соблюдали новый порядок, имели лицензию органа здравоохранения. Проблема в том, что на это поле иногда лезут всякие сектанты, ловцы человеческих душ. То пятидесятники, то иеговисты — кого только нет. На днях пресекли деятельность одного из таких хаббардистских центров. Лицензии у них не было, поскольку они уверяли, что занимаются не лечением, а только воспитанием.
