В минувшую среду Александру Разумовскому Татьяна Голикова вручила, пожалуй, самую главную медицинскую награду — Всероссийскую премию “Лучший врач года”. По сути — за спасение новорожденных детей. Нам удалось встретиться с маэстро и выяснить, в чем уникальность этого хирургического метода.
— Речь об операциях в грудной и брюшной полости у новорожденных с пороками развития с помощью маленьких проколов, — пояснил при встрече известный хирург Разумовский. — Это так называемые торакоскопические операции. Теперь мы их делаем без разреза. Есть очень тонкие инструменты, с помощью которых выполняем крайне сложные технически операции, которые иногда даже руками выполнить сложно. Новые операции получили развитие совсем недавно, несколько лет назад. Наше хирургическое отделение Филатовской больницы в этом плане находится среди лидеров не только в Москве или Европе — во всем мире.
— Что самое трудное при таких операциях для вас как специалиста?
— Всегда самыми трудными были размер и возраст ребенка. Чем меньше пациент, тем сложнее выполнять такие манипуляции. Сейчас мы успешно оперируем младенцев, которые рождаются с очень низкой массой тела, сразу после появления их на свет. Самый маленький пациент, которого мы оперировали, весил всего 900 граммов. Родился — и сразу на операционный стол. Для специалистов, кто берется за такие операции, очень важен практический опыт в хирургии вообще. Эндохирургические операции (через прокол) должны быть плюсом к его громадному опыту. Трудность еще и в том, что мы работаем в очень маленькой полости в груди (по объему как спичечная коробка). И там нужно увидеть изъян, что-то перекроить и сшить. Например, ребенок рождается с непроходимым пищеводом. Врач должен найти его в полости, отделить от трахеи и очень тонкими швами сшить. При этом хирург смотрит на экран телевизора и манипулирует тонкими миллиметровыми инструментами.
Во время операции накладывается и эмоциональное напряжение: перед тобой крошечный человечек. Даже обезболивание для него достаточно сложное. К счастью, в нашей больнице есть анестезиологи высокого уровня.
— То есть такие операции под силу только команде?
— Безусловно. У хирурга на операции несколько помощников. И потом ребенка еще надо выходить. Наша задача — сделать все так, чтобы этот пациент к нам больше никогда не обращался. Чтобы его органы росли вместе с ним. В подавляющем большинстве случаев так и происходит. Для Филатовской больницы такие операции — привычная практика. Конечно, приходится постоянно учиться, появляются новые возможности этого раздела хирургии. Сегодня уже многие патологии у новорожденных, которых мы оперировали с помощью разреза, выполняются через маленький прокол. Сейчас и в Москве таких операций выполняется тысячи в год. Вообще эти операции — результат деятельности огромного коллектива.
— Велика ли потребность в операциях по поводу врожденных пороков развития у детей в Москве? И как узнать, что ребенок родился с отклонениями в развитии?
— Ежегодно в Москве таким способом выполняется около 50 тысяч операций, так как рождаемость в столице растет (в 2010 году родилось 120 тысяч детей). Поэтому и работы у нас, хирургов, становится все больше. В нашей больнице в год выполняется 12 тысяч операций. И 600 — у новорожденных только по поводу врожденных пороков развития (они выполняются в Филатовской и Русаковской больницах). Если таким детям помочь в первые часы жизни, они станут абсолютно здоровыми, а не инвалидами пожизненно. Освоение данной технологии шло постепенно. Многие хирурги до сих пор не воспринимают эту методику, потому что она технически очень сложна. Но мы для каждого вида хирургического вмешательства разработали свою оригинальную технологию. Такие операции не являются стандартными, каждая уникальна. И наша методология их выполнения является оригинальной, ее невозможно просто так взять и перенять. Многое изобретаем сами и очень многого добились.
— Есть ли возможность тиражировать по стране ваше ноу-хау?
— Операциям на грудной полости уже около 10 лет. Но хирургия новорожденных получила развитие только в последние 3–4 года. На специальных встречах мы проводим врачебные курсы повышения квалификации. Врачи из регионов присутствуют на операциях, видят весь процесс на дисплее телевизора, причем каждую деталь. Некоторые стоят у нас за спиной и по ходу операции могут задавать хирургу вопросы. Приезжают врачи и из других стран. Мы ежегодно выступаем на конгрессах в России и за рубежом. Защищена не одна диссертация по хирургии новорожденных. Наши выводы хорошо принимаются за границей, так как мы обладаем громадным положительным опытом.
— Больше ли в Москве стало детей с патологиями развития?
— Нет. Но в нашу больницу таких детей с каждым годом поступает все больше, так как стала выше рождаемость. Причем принимаем пациентов отовсюду из регионов. Любой человек, имеющий полис ОМС, может лечиться в Филатовской больнице. Сейчас в 70% случаев еще до родов мы знаем, какие у ребенка есть проблемы, требующие хирургического вмешательства. И еще до родов обсуждаем это с родителями и с врачами: что следует делать после родов. Если раньше врачи, увидев эту патологию, могли вести речь о прерывании беременности, то теперь мы настолько профессиональны, что даже при самых сложных пороках развития беременность не прерывается. Часто оперируем в первые часы после рождения. Но если есть возможность подождать, чтобы ребенок подрос, увеличился в размерах, то операция выполняется позже.
— Какие перспективы у этого метода в отдаленной перспективе? Что нового, на ваш взгляд, можно ожидать в будущем?
— Пока эти операции и сегодня нам кажутся еще сложными. Мы должны совершенствоваться. Пройдет немало лет, пока они станут обыденными, как, например, при аппендиците. В процессе работы мы все время привносим что-то новое. А в будущем? Надеюсь на появление новых технических средств. Надеюсь, лучше сможем останавливать кровотечение, станет легче шить. Пока все манипуляции зависят от человеческого фактора: успех или неуспех операции лежит на плечах хирурга. Может быть, когда-то машина нас заменит.
— Слушая вас, можно понять, что не все сделано в помощь хирургам, которые выполняют такие уникальные операции. Что надо предпринять, чтобы исключить даже эти 3–4% смертности после операций?
— Считаю, в Филатовской государственной больнице есть абсолютная достаточность всего необходимого для лечения новорожденных. Государство сегодня и так тратит много средств, чтобы обеспечить нас оборудованием. Но для детской хирургии многие приборы просто не созданы вообще, и многие манипуляции может выполнять только человек. Слишком тонкая работа. Руки хирурга пока — идеальный инструмент. Когда-то в будущем, возможно, их заменит совершенная техника. А пока хотелось, чтобы больше было медсестер — это исключительно сложный человеческий труд. И вообще — больше квалифицированного медперсонала. Все остальное мы переборем.
— Вы третий год являетесь главным детским хирургом Департамента здравоохранения г. Москвы. Что сделано за последние годы?
— Сделано очень многое, в частности, для развития детской хирургии. Считаю ее малопроблемной областью здравоохранения в нашем городе. Любой маленький москвич с хирургическим заболеванием в любое время суток получит самую полную помощь, которая вообще возможна. Есть, конечно, и проблемы, связанные с большим количеством больных и с не очень комфортными условиями проживания в клиниках для родителей больных детей. Но сегодня в Москве 10 крупных стационаров оказывают хирургическую помощь детям. Во всех этих стационарах представлен весь спектр хирургической помощи детям. Хотя у каждого есть и что-то свое, идеальное: одни лучше решают проблемы ортопедии, другие — асы в лечении пороков развития центральной нервной системы и т. д.
— То есть, несмотря на пронесшиеся бури перестройки, все кризисы, Москве удалось сохранить детскую хирургию?
— Именно так. Были потрясающие учителя, подвижники, кто создавал педиатрическую службу в нашем городе.
— Александр Юрьевич, хирургия считается одной из самых сложных областей в медицине. Хирург должен ежедневно по нескольку часов стоять у операционного стола. Как вы оцениваете этот труд?
— Действительно, ты должен быть физически очень выносливым, иначе не сможешь заниматься сложной хирургией. Велико и эмоциональное, статическое напряжение. Невозможно выдержать эту нагрузку, если ты не в очень хорошей физической форме, мягко говоря. В отделении мы делаем около 50 операций в неделю. Сегодня я уже сделал 4. Одна из операций у новорожденного — по поводу непроходимости пищевода. С помощью торакоскопии мы избавили малыша от проблемы. Операция технически непростая, но недолгая. Плановые операции делаем в пятницу, субботу и воскресенье. Плюс большое количество операций экстренных.
— Назовите одну из современных детских патологий, с которыми вам приходится часто сталкиваться?
— Я бы назвал операции по поводу извлечения магнитных шариков для игры из… желудка. Маленькие дети проглатывают магнитики. Магнитики склеиваются и угрожают жизни ребенка. Это — бич для всей страны. Очень сложная полостная операция. Таких пациентов очень много.
— Почему ваш выбор пал на детскую хирургию?
— В студенческие годы меня больше интересовала взрослая хирургия. Но после получения специальности детского хирурга нельзя было тут же стать хирургом для взрослых. Кстати, учиться было интересно, мне никогда не было скучно. Я очень много читал, хорошо знаю английский язык. И сегодня я в курсе того, что происходит в мировой хирургии. Учился несколько раз в Англии, Америке. В некоторых — по полгода.
— Есть чему учиться у зарубежных коллег?
— Сейчас — уже нет. А вот тогда мне было все интересно.
— Значит, наша хирургия сегодня развивается достаточно динамично, если вы догнали европейцев по классу выполнения операций?
— Там очень много денег тратится на здравоохранение, поэтому врачам легче работать. Но результаты у них не лучше, чем у нас. В России огромное количество талантливых хирургов, даже выдающихся — не только среди детских, но и среди взрослых хирургов. Просто блестящих! Мне повезло: после вуза я попал в Филатовскую больницу, в отделение грудной торакальной хирургии. И 33 года здесь отработал. Скучно никогда не было: каждые 3–4 года появляется что-то новое. У нас все нестандартно. По сути, каждый случай уникальный. Сегодня мы очень быстро развиваемся. Но в те времена делали всего по 200 операций в год, а в прошлом году тем же персоналом за год выполнили 1300 операций. Изменились технологии, все делается более интенсивно, совершенно, быстрее по времени и с более высоким качеством. Легче протекает и послеоперационный период у детей.
— Притупляется ли чувство страха за ребенка? Или во время операции об этом не думаете?
— Хотя я — хирург уже далеко не молодой, но каждый раз все равно испытываешь очень сильное эмоциональное напряжение от того, чтобы не навредить. Вот это не притупляется никогда. Но нужно держать себя в руках, особенно в сложных ситуациях не поддаваться эмоциям. Держать себя под контролем. И чтобы была свежая голова. Ответственность за жизнь ребенка большая, и с годами она не ослабевает.
— Трудность, наверное, и в том, что пациент настолько мал, что ему ничего нельзя объяснить?
— Труднее с родителями пациентов. Было бы неплохо в системе здравоохранения иметь больше юристов. Все же врач должен быть более защищен юридически. Потому что хирургия — исключительно опасное дело. Каждый случай, любые действия можно рассматривать как в положительном ключе, так и в отрицательном. И должна быть нейтральная сторона, которая поставит в споре точку. Слишком сложно хирургам работать в современных условиях без юридической защиты. Наша работа ежедневно связана с риском.
