...Если отъехать на тридцать километров от федеральной трассы «Дон», километров сто от Тулы, над мостом и налево, то где-то через полчаса покажется село Гремячее, здесь в маленькой сельской больничке и живет парализованный моряк Евгений Цветков. Живет и не знает о том, что пишут про него в Интернете.
Я везла ему апельсины, именно их попросил он у столичных волонтеров в следующий приезд. Кроме добровольных помощников дядю Женю никто не навещает — даже после многочисленных рассказов о нем в Сети сюда не приехал ни один человек, зато все поспешили восхититься его подвигом заочно.
Сын Иван где-то в Москве. Работает диджеем. Дочка Женя вместе с бывшей женой уехали в Чувашию. И хочется возопить из последних сил: а где же родители тех самых спасенных детей? Они же должны молиться на этого человека!
Их нет.
Палата на четверых человек, из которых трое находятся в больнице постоянно. То есть до смерти. Скудно окрашенные стены и капающая из крана по каплям вода. Одна капля, вторая, третья... Знаменитая китайская пытка. Два года.
Бабушки в ветхих халатиках, молча, как тени, передвигаются по узкому больничному коридору или смотрят телевизор в общем зале, или едят из железных мисок, даже не обсуждая местные новости — потому что их, новостей, особо и нет. Запах болезней, кислых щей, повисшего в воздухе одиночества. Обычная российская больница. Главный врач — она же участковый терапевт, два в одном, ушла на вызовы. Веселые медсестрички на посту разрешают себя сфотографировать, при этом добавляя, что фотографии их волонтеры уже делали, но ни одну потом, хоть и обещали, так и не прислали.
Я тоже прохожу по категории «волонтер». Слишком долго объяснять про газету «МК», про которую наверняка никто и не ведает в этой глубинке.
Волонтеры же — оно понятно и близко. Добрые самаритяне, привозящие гостинцы тем несчастным людям, от которых, кажется, отказался весь свет.
«В таких местах всегда есть что-то пугающее. Многие не едут, говоря: я не смогу на это смотреть. Что ответить слепому дедушке, спрашивающему «где мой сын? он обещал навестить меня год назад...» — пишет девушка-волонтер из группы «Лиза Алерт».
«Первые поездки мне было тяжело. Когда умер дядя Коля, я прорыдала полночи в подушку. Он не успел посмотреть на мир и на нас, хотя, когда мы разговаривали, казалось, он нас видит, настолько он нас чувствовал...» — еще одна фраза из Интернета.
У меня в руках пакет из супермаркета. Яблоки, апельсины, бананы, гель для душа и шампунь для дяди Жени — есть же и в самом деле у них баня?
«Только не привозите Цветкову ничего из вещей, — предупредили меня еще по телефону. — Мы стираем всю одежду вместе, и никто ради одного человека не будет в куче белья разыскивать именно его тельняшку».
Так и встретил он меня без тельняшки, в коричневом свитере в катышках. С удивлением взглянул на свою фотографию на благотворительном сайте. «Это что, про меня написали?» — удивился.
Сосед Цветкова по палате, Виктор Васильич, обстоятельно объясняет, что вообще-то здесь лежать хорошо, на содержание, правда, забирают 75% пенсии, но тысячи две-три завсегда остается, так что при разумной экономии на сигареты хватает. «А пить, — тут Васильич красноречиво щелкает себя по шее. — У нас запрещено». Наличные деньги запрещены, кстати, тоже — во избежание соблазнов.
Кто-то, как Васильич с его сломанной шейкой бедра, еще надеется выкарабкаться на свободу. У Цветкова надежды на это нет. Правая нога совсем не движется. Ухаживать за ним некому. Он и так оставил на добрую соседку свору своих собак. Было это тоже два года назад, так что неизвестно, живы ли собаки еще, кормит ли их соседка.
На улице дядя Женя не был уже почти тоже год. Когда летом в больницу приходят слесари чинить канализацию, больные просят их спустить коляску с дядей Женей со второго этажа на улицу. Чтобы погулял и подышал свежим воздухом, пока мужики режутся в домино.
Награда не нашла героя
— А та самая плотина где? — спрашиваю я дядю Женю. Он кивает в сторону окна. За окном все запорошено снегом. От крещенского мороза над печными трубами деревенских домов дым стоит столбом. Как хорошо здесь, наверное, летом...
— Вон видите, это река Пронь. Перед Новым годом лед был еще некрепок, треснул и затянул под воду сани, в которых дети ехали. Лошадь оказалась в промоине. Я не считал, сколько в санях детей было, — много, тридцать человек, — тяжело, будто поднимается на второй этаж, отдышивается дядя Женя. — Я доставал детей из проруби и заставлял бежать до деревни, чтобы они согрелись... Четверых течением все же затянуло под лед и унесло. Я знал, куда река движется, — и через несколько недель, когда стало теплее, пошел на то место искать утонувших. Вдруг мне стало плохо — и я потерял сознание. Нашли меня местные рыбаки. Отвезли в больницу. Там сказали, что это инсульт...
Он рассказывает обстоятельно, с дотошными и мелкими подробностями, так, что перед моими глазами, словно воочию, предстают маленькие живые точки в шубейках и курточках, распластанные на снегу. «А почему вам медаль за это не дали?» — спрашиваю я у дяди Жени.
— Не знаю, — просто отвечает он. — Да разве в медали дело, главное, что ребятишки остались живы...
По моей просьбе — надо же чем-то разбавить рассказ о подвиге — Цветков вспоминает свою юность. Отца-шахтера, умершего в тридцать лет от лейкоза. Речное училище в Волгограде и первую бескозырку набекрень. Две навигации курсантом — Волга—Дон—Кама. Ослепительно белоснежную Графскую пристань в Севастополе, когда уже служил рулевым старшиной на большом крейсере «Жданов», ходившем в походы даже на Кубу. «Когда проходили Бермудский треугольник, над нами летали американские самолеты, и мы все ждали: когда же они исчезнут? Но с самолетами ничего не делалось, придумка это — вода, она и есть вода».
Жаркие кубинки в разноцветных платьях манили к себе. По вечерам на берегу звучала музыка, в кафешках Гаваны дымились сигары и темнел в запотевших бокалах кубинский ром, но строгий замполит подчиненных на берег особо не пускал, свободой не баловал. Мало ли что Куба нам дружественная — вдруг что-нибудь да случится, а замполиту отвечать?
Давно это было...
И не осталось от той, прежней жизни ничего, кроме воспоминаний. «А про детишек, спасенных из проруби, он вам рассказывает?» — спрашиваю я у соседей по палате. Те кивают в ответ и тоже тянутся к замерзшему окну, чтобы показать мне «ту самую плотину».
...Пошел на пенсию. Развелся с женой. Продал родительскую квартиру и купил дом в деревне Пушкари Новомосковского района Тульской области — хотел на природе разводить собак породы восточноевропейская овчарка. Но так и не пришлось.
— Спасибо вам за то, что вы приехали, вы даже не представляете, что для меня это значит, — благодарит меня герой, в глазах у дяди Жени стоят слезы. Платка нет, и я не знаю, как это прекратить, эту китайскую пытку, поэтому прошу рассказать еще что-нибудь.
— Соседка моя, старенькая бабушка, мечтала о новой корове. «Хоть бы Бог мне корову послал». А у меня премия как раз — я уже тогда на заводе после списания на берег работал. Приезжаю на базар, мужик хорошую корову продает. Я ту корову купил. В деревню ее привез. Привязал ее к забору у дома бабушки, а на шею корове прицепил бумажку: «От Господа Бога». Бабуля так радовалась, так радовалась, что невозможно передать. Прихожу к ней, она: «Жень, иди молочка попей, парного».
— Однажды уже здесь, в Гремячем, на плотине поймал черепашку, потом нарвал лилий и черепаху сунул в букет. Иду. Встречаю одну знакомую, она: «Какие лилии красивые!» Ну, что мне, жалко, что ли. Отдал ей букет, она увидела черепаху, уронила букет и как закричала. А в море мы часто черепах ловили, только не таких, а огромных...
Я понимаю, что надо прощаться и уходить — что вся его жизнь уже уместилась в этом коротеньком пересказе, и больше в ней не будет уже ничего, кроме больницы, утки, памперсов и вида из окна. И надо еще разыскать по деревне родителей спасенных детишек, чтобы посмотреть в их бесстыжие глаза — это же надо быть такими бессердечными, что даже ни разу не навестить человека!
В январе в деревнях темнеет рано. И сколько я ни жду на единственной улице припоздавших прохожих, никого нет. Остается рассчитывать только на рассказ соседей по палате и медсестричек.
По возвращении в Москву, прежде чем сесть за статью, я хочу снова перечитать историю о дяде Жене на волонтерском сайте. Но — удивительное дело — ее там уже не оказалось.
А были ли мальчики?
Это были две разные истории. Об одном и том же человеке. Одна из них — виртуальная, в Интернете, в обсуждениях сотнях людей, в проклятиях власти. «Вот ведь — помогают кому угодно, только не истинным героям!»
Вторая история — полуживого человека в полуживой больнице. Которых миллионы. Которым никто не поможет. Которые ничем таким не знамениты. Которого увидела я.
...В пресс-службе областного управления МЧС сообщили, что за последние 17 лет ничего подобного описанному происшествию в деревне Гремячее Новомосковского района Тульской области не происходило. Более того, сотрудники МЧС связывались с местными старожилами, которых просили припомнить столь небывалую историю со спасением тридцати тонувших детей, но даже старожилы затруднились ответить на этот вопрос. Нет никаких данных о происшествии и в местном отделе полиции, хотя гибель четырех детей из тридцати не могла бы пройти незамеченной.
«Земная слава» Евгения Цветкова схлынула за несколько дней, как только стало понятно, что никакого спасения и не было.
Слава богу, что он не успел еще вкусить отравленные ее плоды.
Те наши люди, которые писали посты: «Доколе! И когда этот беспредел все-таки закончится!» — вовсе не стремились бросить все и уехать в село Гремячее менять памперсы и утку дяде Жене. Особенно когда узнали бы, что никакой он не герой...
«Обычный дядечка, как и многие из Гремячего, ничем не приметный, — одна из последних волонтерских записей про дядю Женю в Интернете. — Любит играть на гитаре и петь, просил девочек как-нибудь привезти ему гитару и дать поиграть. Они привезли, и он был так счастлив... А тетушки-медсестры рассказывали про него, что он постоянно говорит про каких-то детей, про то, как репетирует с ними песенки, праздники, что они к нему прибегают, и все вместе готовят праздничные костюмы, целые выступления и даже выступают где-то в местном Доме культуры. Говорит, что дети живут на третьем этаже в их больнице. Только в этой больничке нет третьего этажа и никогда не было».
Обманул ли дядя Женя? Но зачем — ему же не было от этого никакой выгоды. Ни награды, ни даже постиранного без катышек свитера.
Получается, что он все выдумал — и сам в это поверил. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитую жизнь, за одиночество, от которого в нашем мире, выходит, спасает только ложь...
Я сидела пораженная и не верила своим глазам. А как же официальный Твиттер? Фейсбук? Наконец, рассказ самого дяди Жени?
Он же не просил волонтеров оповещать о своем геройском поступке весь Интернет. Он вообще ничего ни у кого не просил... Он даже и не знал об этом.
Он выдумал все это ради самого себя. Как сказку, рассказанную на ночь. А в итоге поверили мы.
Только дяде Жене правду не говорите. У него, кроме этого подвига, ничего не осталось...
