В этот ИВС вы ни за что не попадете с улицы, да и отыщете его на территории больницы с большим трудом. Со служебного входа поднимаемся на четвертый этаж, кругом — решетки. Скрипучая железная дверь отворяется — и вот мы на месте. Для спецпациентов путь немного другой.
— Задержанный под конвоем сначала попадает в приемный покой больницы, — объясняют сотрудники. — Там решают, куда его — в реанимацию, на операцию или к нам. В ИВС помещают, если нет угрозы жизни. Врачи приходят несколько раз в день, осматривают, лекарства дают.
В «обезьяннике» 4 палаты-камеры, каждая из которых рассчитана на троих пациентов. Обстановка спартанская — кровать и тумбочка. Ни холодильника, ни телевизора. На окнах решеток нет, но они сами крохотные и расположены высоко под потолком. В каждой камере кнопка вызова на случай, если заключенному-пациенту срочно нужна медицинская помощь. Пробуем нажать — не работает. Сотрудники говорят, один из пациентов недавно сломал кнопку, и теперь вся система полетела к чертовой матери. Но это в общем-то не страшно, потому как каждый стук и вскрик отлично слышно полицейским. Санитарки тем временем принесли завтрак — геркулесовую кашу, чай, кусочек масла и хлеба. На вид все это не слишком аппетитно, но еду готовят не тюремщики, и она стандартная, больничная.
— Так за что вас тогда не любят? Почему так боятся этого места? — спрашиваю у работника изолятора.
— Да бог его знает... Может, потому что курить здесь нельзя категорически? И мы не можем каждого заключенного выводить на улицу под конвоем, чтобы он подымил. А большинство ведь попадает сильно курящих, вот их здесь и ломает. В остальном... Мы задержанных пальцем не трогаем. Таблетки, уколы, колбасит — это все врачи, к ним вопросы. А наше дело — охрана.
Чаще всего сюда попадают сердечники. Вот, скажем, задержанному в полицейском автомобиле плохо стало. Или человек во время допроса за сердце схватился и упал. Но много и «хирургических» — с порезами, переломами, ушибами и т.д. Бывает, привозит следователь в «обезьянник» задержанного, а тот с черепно-мозговой травмой. В обычном ИВС брать таких отказываются наотрез во избежание проблем. Помимо клиентов полиции сюда привозят для обследования и лечения заключенных изо всех СИЗО. И эта больница — единственная, врачебная комиссия которой выносит заключение: является ли болезнь заключенного противопоказанием для содержания под стражей. Тюремщики арестантов на эту комиссию отправляют крайне редко, но она еще реже выносит положительное решение.
Обычно в «двадцатке» лежат по пять-шесть спецпациентов, но сейчас тут только один — парализованный Владимир Топехин (сюда его отправили сразу после вынесения приговора, видимо, чтобы подлечить, прежде чем «пустить по этапу»). Зато у него двойная охрана — помимо полицейских глаз с осужденного не спускают двое конвоиров ФСИН. Они грудью встали — только бы не пустить нас к Владимиру. Даже детское питание для него брать отказались наотрез: заявили, что есть соответствующее распоряжение руководства. После долгих переговоров и нескольких звонков «наверх» камеру №3 (на ее двери траурная черная шторочка) открыли. Топехин встречает нас на каталке, на антипролежневом матрасе, который то включают, то выключают. Выглядит неплохо. Наше общение прерывает делегация медиков. Щупают-трогают-вертят. Он кричит, плачет от боли, как ребенок...
— Больной будет проходить курс лечебной физкультуры, — чеканит зав. неврологическим отделением, кандидат медицинских наук Ольга Квасова. — Современные методы, все на новейших аппаратах, которые мы получили по программе модернизации. Оборудование прямо в камеру привозить будем. На какие-то процедуры его самого вывезут в отделение на каталке.
— Вы надеетесь поставить его на ноги?
— Все может быть. Мы считаем, что это невротические боли. Пребывание в местах заключения вызывает депрессию.
— То есть вы не считаете, что он парализован?!
— На эти вопросы не отвечаем. Диагноз ему поставлен.
— А почему в больнице памперсов нет? Ему передали их из СИЗО.
— У нас все есть. И памперсы, и все лекарства. Все лучшее.
Потом один из сотрудников ИВС шепотом сказал: странно — не так давно они заявляли, что памперсов нет... Понятно, что врачи не особенно горят желанием лечить жуликов. Но, после того как о Топехине узнала вся страна, шансы, что к нему отнесутся повнимательнее, есть.
История парализованного заключенного Владимира Топехина — одна из самых странных за последнее время. Москвич, больной, статья не тяжкая («Мошенничество»), а его до суда поместили в СИЗО. Миллионер — а еду ему правозащитники за свои деньги покупают и за решетку передают. Мать, брат, друзья — а ни одного посетителя за все время нахождения в изоляторе. И еще его все время пытаются спрятать. То в больнице «Матросской Тишины» его пытались выдать за больного с аппендицитом. То в Бутырке следователь запретил все свидания. Теперь вот здесь не пускают даже адвоката, чтобы составить апелляцию на приговор. А дело его вызывает много вопросов. Парень, между прочим, и впрямь на обычного жулика не похож — с двумя высшими образованиями (в том числе закончил академию при президенте), гендиректор и владелец крупной аудиторской фирмы. Ни разу до этого в криминальных делах не был замечен.
— Вину я свою не признаю, никаких 10 миллионов у потерпевших не брал, — говорит Владимир, и слезы катятся прямо градом. — Но я знал их. В их фирме моя мама раньше работала. Ушла оттуда потому, что поняла, что там не все чисто. Там много всего, включая рейдерские захваты... И, в общем, они ко мне приходили со своими товарищами, просили сделать аудиторские расчеты. Я изучил документы и отказался сразу.
— Почему?
— Там схемы нехорошие с участием бюджетных денег. Зачем мне в такое влезать? У меня все хорошо, всего хватает.
— То есть дела в фирме шли отлично?
— Да. У меня на счетах в банке крупная сумма (сейчас только по решению суда арестовали 10 миллионов рублей).
— Отказали — и что было дальше?
— Дальше у меня начались проблемы — задержали и предъявляли обвинение. При этом перекрыли все каналы связи с внешним миром.
Суд мне на этой неделе 6 лет дал, но я их сидеть не собираюсь. Буду бороться. Если здоровье позволит... Мне знаете, что обидно? Если бы меня не бросали несколько раз с носилок, я бы наверняка ходить мог бы.
— Они это специально делали?
— Все думали, что я симулянт (а я же еще на свободе в ДТП попал, но долечиться не успел — посадили). Хотя им даже те, кто баланду разносил по камерам, говорили, что я реально болею (у меня тогда только одна нога не двигалась). Конвоиры, когда меня на суд несли, просто за руки и ноги тащили. Я в пижаме на асфальте лежал, из-за этого пневмонию получил. Когда к автозаку поднесли, водитель брать отказался, сказал: «Он умрет по дороге». Конвоиры ругаться стали и бросили меня на землю снова. Со всей высоты. Вот тогда, думаю, окончательно повредили позвоночник.
Уже перед нашим уходом Владимира навестил зав. хирургическим отделением. Долго ноги щупал. Бил молоточком. Бесполезно. Не чувствует их Топехин. Какая тут может быть симуляция? И как его повезут в колонию? Кто его там будет мыть, памперсы менять? Впрочем, что это я — может, и впрямь заключенного в «двадцатке» вылечат. «Современными аппаратами... по программе модернизации».
СПРАВКА "МК"
34 человека умерли в 2013 году в московских СИЗО. На медицинское освидетельствование был направлен 71 заключенный. У 26 из них медкомиссии обнаружили заболевания, входящие в утвержденный постановлением Правительства РФ перечень и препятствующие нахождению под стражей. В итоге 21 человек освобожден. 5 остались в СИЗО (суды отказались изменить им меру пресечения).
