Жил да был очень неуверенный человек. Он ни в чем не был твердо убежден — ни в том, что земля круглая, а вода в море — соленая, ни в том, что птицы улетают зимовать на юг, а ежи остаются пережидать холода в своих норах, ни в любви ближних, ни в собственном существовании на свете.
— А что, если, — говорил он, — не все птицы отправляются за моря? И не все участки океана одинаково солоны? Что если древние мудрецы все же были правы и земля больше напоминает блин, чем колобок или мяч? Что тогда? Что если правы философы-агностики и я только кажусь себе существующим, а на деле ничего нет — ни морей, ни океанов, ни птиц, ни меня самого, а все это только кажется, и я сам себе кажусь?
Нелегко ему было пребывать в постоянных колебаниях. Приходя в булочную, он рассуждал: что если только чудится, будто я купил буханку черного, а на самом деле мне дали батон белого? Что если красная икра продается по цене черной, а вместо баклажанной в банки расфасовали кабачковую?
На службе он осторожничал: мне ли это дают зарплату, премию, нагоняй, меня ли это вызвал начальник? Меня ли это хвалят? Меня ли журят? Ко мне ли пристают, чтоб скорее выполнил распоряжение?
Дома ему мнилось: нет, не я живу с такой чудесной красавицей. Да и она вряд ли могла бы со мной ужиться. Но кто же она такая, если не моя жена? И кто я такой, если не ее муж?
Ему предложили перебраться из маленькой квартиры в просторный дом на выселках, и он всерьез озаботился: «Существуют ли вообще идеальные условия для обитания?»
Когда пришлось выбирать между поездками в Японию и Францию, он растерялся. «С одной стороны, — думал он, — было бы любопытно увидеть Эйфелеву башню, но с другой, где гарантия, что Фокусима находится не в Париже и я не подвергнусь воздействию радиации?»
Его пригласила в гости английская королева. От этого не вполне реального предложения он не мог отвертеться. Просто из любопытства поехал. Прибыв в Вестминстер, он укрепился в своих опасениях: способен ли человеческий гений создать столь изящную архитектурную прелесть, как этот дворец? Во вторую очередь он выказал недоверие к гвардейцам в медвежьих шапках — экие чудища, в реальной жизни такие вряд ли могут действительно возникать. Скорее это мираж. Третьей совершенно очевидной невозможностью стала встреча с самой королевой, которая, поправив корону, сказала:
— Это правда, что вы ни во что не верите и во всем ищете подвох? И за это вас прозвали Чемпионом Сомнительности?
— Очень может быть, — ответил он. — Хотя вряд ли за это поручусь.
— Ваши колебания помогают людям проверить на прочность их собственные убеждения!
— Маловероятно. Вряд ли мой опыт способен кому-то помочь. Да и кому вообще может подсобить чужой опыт? Вы таких знаете?
Королева улыбнулась и не стала препираться.
— Мы хотим выдвинуть вас на соискание Нобелевской премии в области колебательных достижений.
— Спорная затея. Боюсь, научная ценность моих сомнений невелика.
— Тогда на Нобелевскую премию мира. Ваша подозрительность маятниковой раскачкой заставляет политиков задуматься о правильности действий.
— Да нужна ли вообще премия? Разговоров о ней действительно много. Но какой от нее прок? И кто такой этот самый Нобель? Если он изобрел порох, при помощи которого было умерщвлено огромное количество людей, то как может премия мира носить имя этого воинственного изобретателя?
Королева тоже засомневалась в правильности выбора кандидата на получение этой премии. Что такого особенного он сделал? «Собственно, вся беда (или заслуга?) этого человека заключается в том, что и другие рядом с ним начинают сомневаться и колебаться и, слушая его и поддаваясь его логике, тоже становятся зыбкими и ненадежными…»
Королева была права. Под воздействием нашего героя люди действительно начинали сомневаться — буквально во всем. В том, что наступил экономический кризис, и в том, что есть выход из этого кризиса, в том, что полеты в космос необходимы, и в том, что космос располагается у всех над головами. Проблематичное утверждение! Апокриф, да и только! Как такое может быть? И почему небесные тела не падают нам на затылки?
Нездоровые тенденции охватывали все большее количество стран и народов. Люди думали: имеем ли право эксплуатировать тех, кто находится на более низкой стадии развития? Точны ли границы государств? Не ущемляем ли чьих-то прав, деля сушу и акваторию подобными разграничениями?
Врачи-психиатры с тревогой и затаенной радостью (поскольку пациентов прибывало) трубили о расцвете опасной эпидемии. Наиболее сомневающемуся из всех сомневающихся клиенту, который никогда не обращался к врачам, поскольку не был уверен в целительной силе медицины, тоже предложили подлечиться, но он ответил:
— Помогут ли ваши лекарства? И чем? И вообще, что такое эти снадобья, которые, избавляя от простуды, разрушают печень? Темное дело!
И вот, поскольку он совершенно запустил здоровье, за ним пришла Смерть и спросила:
— Ты такой-то такой-то?
— Не уверен, — ответил он.
— Тебе столько-то лет?
— Не убежден стопроцентно.
— Ты болел скарлатиной?
— Весь вопрос в том, что подразумевать под этим термином.
— А ветрянкой?
— Более чем дискуссионное утверждение.
— Ты пойдешь со мной?
— Очень может быть. Но, может, и не получится. Как говорится: вилами по воде писано.
Смерть долго с ним бодалась. Но в конце концов он таки угодил на небо. Никакого космоса (как и полагал) не обнаружил. Но что тогда это было: зеленые кущи, распевающие на ветвях птицы? Бродящие под руку по аллеям старички и старушки, среди которых он встретил своих родителей?
Два махающих крыльями провожатых увлекли его в зал, где на кафедру взошел еще один крылатый тип с нимбом и в длинной мантии. Прежде чем небесный судья заговорил, новопреставленный успел произнести:
— Не может быть! Как могут кущи произрастать в безвоздушном пространстве?
За столь вопиющее безверие он был мгновенно и без права апелляции осужден вариться в котле со смолой. Она обжигала кожу, появились волдыри. Хвостатый истопник, подбрасывая поленья под котел, спрашивал:
— Теперь-то чувствуешь? Теперь уверен?
Но убежденный, последовательно непоследовательный упрямец отвечал, булькая и захлебываясь:
— Чушь! Нонсенс! Невозможна такая средневековость в наши дни!
В итоге и из преисподней его изгнали, чтоб не вносил сумятицу в умы мучимых. Они, слушая его, переставали чувствовать, что наказаны и претерпевают страдания.
Где же было подлинное его место? На земном шаре (или блине), в раю (или на Марсе?), в аду (или в инквизиционной пыточной камере?)? Может, он угнездился лишь в чьей-то фантазии? На страницах призрачного произведения? В области мечтаний?
Сомневаюсь.
УДИВЛЯЮЩИЙСЯ
А еще жил человек, всему удивлявшийся. Тому, что светит солнце, и тому, что идет дождь, тому, что наступает день и спускается ночь. Он удивлялся: «Как странно: растут цены, хотя качество товаров не меняется. Как странно: некоторые люди переходят улицу в положенных местах, а некоторые идут на красный. Как странно: повесили сушиться белье на балкон и уже три дня не снимают, а оно все чернее и чернее».
Его удивляло и то, что сам он появился на свет, и то, что вместе с ним в один и тот же день и час родились многие другие, что умирают его сверстники, а гораздо более пожилые современники продолжают существовать, что женщины, несмотря на угрозу возгорания новой войны и ощутимо приближающийся голод, продолжают производить потомство, а мужчины, брюхатя слабый пол, неуклонно ведут дело к очередной всемирной потасовке.
Он изумлялся: жалкая кучка сердобольцев защищает и пытается отстоять и сохранить дикую природу, а гораздо более многочисленная и могущественная рать продолжает ее истреблять. Горстка болеющих о будущем человечества самоотвержцев борется с распространением наркотиков, а куда более широкие массы, сознавая вред этого дурмана для молодого поколения, продолжают пассивно наблюдать, как его внедряют и распространяют. Приводило в замешательство, что, видя абсурдность творящегося, многие не замечают наступившего хаоса, в то время как отлично все понимающие умники никак не пытаются вакханалию остановить и внести в бредовые нагромождения хоть какой-то мало-мальский порядок.
Этот удивляющийся человек решил взять инициативу на себя. И начал действовать. Он наметил встречи с различными руководителями различных стран. И принялся наведываться в эти страны с визитами, настаивая, чтобы главы государств его приняли. Он бы открыл им глаза. Он бы их просветил и наставил на путь истинный. Но все они оказывались очень заняты и загружены текущими делами и для бесед с ним не могли изыскать ни минуты.
Тогда он снизил требования и попробовал увидеться хотя бы со вторыми лицами или средним управленческим звеном. Кое-что в этом плане удалось. С ним встречались и охотно соглашались: о да, так быть не должно, обещали пойти на уступки. И просили за исполнение его требований деньги. Причем крупные. Опять абсурд! Он хотел добра и счастья, а с него тянули. На узкокорыстные нужды. Да и где бы он столько взял? Он и без того поиздержался, разъезжая по свету. Перебивался с хлеба на воду, беря взаймы у друзей. Хорошо, что друзей у него было пруд пруди, и при том очень хороших друзей. Они не требовали немедленного возврата взятых у них средств.
Друзья искренне любили увлекающегося своего недотепу. Они разделяли справедливое возмущение и праведный гнев энтузиаста. Но сами ни в какие передряги не вмешивались, а стремились работать и зарабатывать. Одни производили полезные предметы, при этом отравляя атмосферу выбросами заводов и выхлопами автомобилей и самолетов. Другие охотились на китов и прочую живность, из которой изготовляли шубы, парфюм и прочие необходимые для нужд цивилизации изыски. Третьи рубили лес и превращали его в мебель и бумагу. Четвертые — стояли во главе концернов, торгующих оружием. Пятые, не афишируя этого, приторговывали гашишем. Только благодаря финансовой поддержке своих богатых единомышленников удивлявшийся индивид осуществлял затеянную благородную миссию. Порой не веря, что способен на такие титанические усилия. Но однажды ему все же пришлось взглянуть правде в лицо. И, поняв, что лишь усугубляет общую сумятицу, и горько отчаявшись, он захотел свести счеты с жизнью.
Друзья и на этот раз не дали ему пропасть. И создали специально для него на купленном и предоставленном в его полное распоряжение острове логичную и непротиворечивую картину бытия. Все здесь было к его услугам: нетронутая экология, идеальные отношения между людьми, отсутствие шероховатостей в мельчайших вопросах.
Перестав чему-либо удивляться, наш герой поскучнел, захандрил и вскоре зачах сам собой, не в силах вынести такой дистиллированной и пресной, никчемной благодати.
Что ж, нечему удивляться.
