Казалось, что все невзгоды остались позади.
Несколько сложных операций в Бурденко. Встреча с Путиным и обещание тогдашнего премьера помочь с разрешением столь обычного для российского офицера квартирного вопроса.
О том, что сразу после освобождения Грузия объявила гвардии майора Малкова в международный розыск, страна не знала. Да и сам он узнал об этом случайно, оказавшись в ловушке высокой политики.
В ночь на восьмое августа их подняли по боевой тревоге в 4.30 утра. Самое время для начала боевых действий. Это еще по 41-му году известно.
Дикий их гарнизон
Поселок Шайковка Калужской области Кировского района. Три боевые эскадрильи. В лесу. Островки чудом сохранившейся «советской жизни», где все друг друга знают и забегают по-соседски за солью. Женщинам, женам, увы, работать негде — но это и во всех гарнизонах так. «Дикий наш гарнизон», — шутя сказал я Путину, когда мы с ним встретились», — вспоминает майор. Жена его Валентина — вот повезло! — трудилась в парашютно-десантной службе, укладывала парашюты. «В том числе и мне в тот крайний полет».
Для его товарищей он стал последним. Двух штурманов и командира. Александра Ковенцева. Последнего даже не найдут. Из Грузии потом дважды будут передавать России возможные останки пилота. Исследование пройдет по семи генетическим параметрам, затем по пятнадцати. Оба раза результаты проведенных экспертиз окажутся отрицательными. Так и оставят: пропал без вести.
— Ты знаешь, Южную Осетию нельзя, например, сравнить с Чечней. У меня же есть за первую чеченскую войну медаль Нестерова. Двойственные чувства от той первой войны. Как будто бы мы были не нужны России. СМИ молчали. И в Минобороны тоже была тишина. Тишина и непонятность. Будто мы сами собрались и полетели бомбить.
23 декабря 1994-го был его первый вылет в Грозный. Потом еще и еще.
— Ты знаешь, а ведь Дудаев по молодости летал в одном экипаже с моим тестем. А когда я пришел в полк, он служил начальником штаба полтавской дивизии. Он многих летчиков лично знал. И это было страшно — участвовать в войне, в которой все друг друга знают... Мы чувствовали себя виноватыми.
За что он лично получил медаль Нестерова, Малков не говорит. Уходит от ответа. «Ты знаешь, — снова и снова повторяет он. — Война в Грузии все-таки была нам более понятна, реальный противник, реальные боевые задачи...»
У Шайковки специфика — тяжелые самолеты разных модификаций. Малков летал на Ту-22-М3, дальнем бомбардировщике. В тот раз — вторым пилотом.
От удара ракеты самолет развалился в воздухе. Командир крикнул: «Прыгай!» А как? «Хорошо, что мы раньше отрабатывали на тренажерах такие прыжки. Катапультироваться пришлось вручную. Главное, надо было самому откинуть тяжелый фонарь... Это все делалось на адреналине, на чистом автоматизме».
Перед самой землей перегруппироваться не удалось. Упал на руку, кость навыверт. Был уверен, что ребята, экипаж, тоже приземлились где-то рядом, как и он, в горах.
Начало Большого Кавказского хребта. Сплошные джунгли — «зеленка», как скажет Малков. Еще повезло, что не зацепился за ветки деревьев и не завис надолго. Подтянулся, из последних сил дополз до ручья, попил водички.
Август. Без дождей. От жары выходит последний пот. Понимал, что если не найдут сразу — умрет. Сил добираться самому совсем уже не осталось. И тут увидел людей в форме.
Добро пожаловать в Джорджиа!
— Я был уверен, что это осетины. Затолкали меня в подъехавшую машину, перевязали, едем. Спокойно все. Проехали какой-то населенный пункт. И вдруг я вижу, что стоит полицейский и на его форме надпись на английском: «Джорджиа». Тут и стало понятно, что нахожусь в плену в Грузии.
— Испугались? — спрашиваю я.
— У меня был болевой шок, не до того, — объясняет Малков. — Но со мной общались очень вежливо. В машине была девушка, грузинка, так она меня вообще не дала в обиду. Это было уже в Гори, при военном госпитале. Раненые грузинские солдаты, увидев меня, русского, кинулись к нашей машине и попытались меня отбить, начали раскачивать фургон. У некоторых с собой было оружие. Они клялись в том, что убьют меня. Так именно эта девушка и прекратила расправу, позвонила куда-то начальству — и от нас отстали.
Малкова охраняли военные. Вели себя тоже предельно корректно. Не как на войне. Но майор прекрасно понимал, что такой у них приказ. Завтра им скажут — расстрелять, и они, не задумываясь, его расстреляют. А пока приказали везти пленного российского офицера в Тбилиси, в настоящую больницу.
— Я что труп был. «Руку отрежете?» — спрашиваю. А они мне: «Нет, пришьем». Из разговоров врачей я понял, что кость расщеплена, что ее неправильно закрепили. С позвоночником дело обстояло совсем худо. Как срастется, так и срастется. Мне объяснили, что для моего выздоровления нужна слишком дорогостоящая операция, — продолжает Вячеслав Малков. — Но я уже в коматозном состоянии был, мерцающее сознание. Мне было все равно. Но понимал, что если меня не передадут своим, то просто тупо умру от заражения крови.
Двигаться нельзя, может сместиться поврежденный позвонок, но двигаться надо — иначе от постоянного лежания начнутся пролежни и воспаление легких...
Перманентно шли допросы. Их вел старший следователь военной контрразведки. Спрашивал обо всем и ни о чем. Должность. Звание. Все как обычно. Пришли две женщины из Красного Креста. Тогда же понял, что война уже закончилась. Принуждением к миру. И узнал, что их здесь двое — плененных русских летчиков.
Второй — командир экипажа сбитого Су-24 полковник Игорь Зинов. Но если у Малкова оказались сломаны кости, то Зинов сильно обгорел во время аварии.
«Те женщины из Красного Креста. Одна была черная, американка, другая — бельгийка. Они пообещали, что дадут сведения обо мне в Россию, что про меня уже известно блогерам и информация выложена в Интернет. Отношение ко мне в больнице было разное, но чаще нейтральное. Врачи, те, кто постарше, еще хорошо говорили по-русски, мы могли общаться, а младший персонал, медсестры, уже ничего не понимали. Целое поколение выросло тех, кто отделил себя от России.
12 августа Малков проснулся и услышал тревожную тишину за окном. 6-й этаж больницы, обычно с улицы раздавались гудки машин, какие-то разговоры. А тут ничего — это было в тот день, когда грузины испугались, что русские войска возьмут Тбилиси. Жуткое ощущение подступившей к горлу войны. Тогда же над ним был суд.
Тройка — судья, прокурор и адвокат. Адвокат — молоденькая грузинская девочка, тоже ни хрена не понимавшая по-русски. Как она могла его защитить? От чего? Они зашли в палату и просто зачитали приговор. Четверть века тюремного заключения. Все в рамках приличия. Без эмоций. Спокойно. «А у следователя мать была русская!» — вдруг вспоминает Малков, как будто бы не хочет возвращаться в ту минуту, когда ему сказали его срок — 25 лет лишения свободы. Какие 25? Он и так почти уже умер.
Наверное, ему просто повезло, что такие травмы. Даже грузинам, наверное, его было жалко. Но статья УК есть статья. Оставалось надеяться на чудо. И он надеялся. «Я верил в то, что меня обменяют, что я еще увижу родину», — признается Малков.
Вячеслав еще не знал о том, что первым о его пленении в их «диком гарнизоне» в Шайковке услышал сын, служивший связистом-срочником.
«В деревне Игоети, в 45 километрах от Тбилиси, Россия и Грузия обменялись сегодня военнопленными. Российская сторона передала грузинской 13 военнослужащих и получила назад пятерых, в том числе двух пилотов, чьи самолеты были сбиты над грузинской территорией. Корреспондент грузинской службы радио «Свобода» Коба Ликликадзе присутствовал при обмене. Русских журналистов при этом событии не было».
Он, полковник Игорь Зинов. И еще три солдатика, что оказались в плену в последний день той короткой войны, 13 августа, наткнувшись случайно в районе Гори на грузинский спецназ. Русских солдатиков побили, конечно, синяки еще оставались на их молодых веснушчатых лицах. «У трассы стояли два наших вертолета с десантниками на борту, ждали нас, — говорит Малков. — Ооновские представители зачитали мне договор: добровольно ли возвращаюсь в Россию? Нет ли желания остаться в Грузии? Потом меня ребята подняли на деревянном щите и внесли на борт».
Самое страшное — неизвестность — было уже вроде бы позади. В Бурденко после ряда операций хирург протянул ему сгнивший листочек с дерева — привет из грузинских джунглей, оказывается, рану так и зашили, вместе с мусором.
Вооружен и очень опасен?
Вячеслав Малков тоже, как и я, родом из Тамбова. На десяток лет постарше. Но что за десять лет изменится в провинциальном городке? Услышав это от меня, Малков тут же спросил: «А ты в какой школе училась?» — «В восьмой. А вы?» — «В 33-й», — как старые, давно известные позывные. И тут же все стало на свои места. Его школа была расположена рядом с «леткой», высшим военным летным училищем, о котором грезили все наши тамбовские мальчишки и которое в том числе заканчивал тот же Джохар Дудаев.
В нулевые «летку» прикрыли — как говорили, в отместку за то, что в ней учился будущий президент свободной Ичкерии. На самом деле — пожалели денег, конечно. Прекратили финансирование. Хорошо, что еще не отдали под какой-нибудь стриптиз-клуб. Авиацию сокращали. Будущие офицеры вместо реальных часов в воздухе тренировались отныне на тренажерах. И я даже не знаю, существует ли это училище, которое кроме Дудаева прошли и космонавты, и будущие Герои России, сейчас.
Малкову повезло. Он застал еще героические будни «летки». Поэтому, может, и выжил — что учили как надо и чему надо.
В 2008-м о подвиге гвардии майора Вячеслава Малкова написали все тамбовские газеты. Наш, родной, выжил.
В Бурденко к Малкову приехал тогдашний премьер. Лично к герою войны с телекамерами — так положено. Малков лежал, премьер навытяжку стоял у его кровати. Спросил, чего не хватает, в чем нуждается. «Квартиру бы мне, Владимир Владимирович», — тоже, как и положено, попросил Малков. Квартиру дали. В Балашихе, в новом районе Авиаторов. И мы с ним опять, как выяснилось, оказались соседями.
— Переехали туда? — спрашиваю я его.
— Какое там, — машет летчик ожившей рукой. — Я ведь, как выяснилось, нахожусь в международном розыске. Ни паспорт поменять, ни прописаться, ни даже получить новое водительское удостоверение… Ничего. Хорошо хоть, в Шайковке понимают — летать я уже не могу, но меня пока не списывают. Я действующий офицер. Но сколько эта нервотрепка еще продлится?
Не о том надо было просить у стоявшего тогда у кровати президента-премьера. Совсем о другом. О том, что просто не могло быть. Юридической казуистике. «Разменного» майора уже после его отъезда из Грузии, спохватившись, местные власти по линии Интерпола вдруг объявили в розыск. Как будто бы он сбежал. Как будто бы и не было деревни Иеготи, что возле Гори, тринадцати их и пятерых наших пленных, деревянного щита, на котором десантники грузили Малкова на вертолет…
— Обменяли меня в августе 2008-го. А в розыск подали ровно год спустя, в августе 2009-го. Как? Почему? Может, ошибся кто из грузинских чиновников, но мне от этого не легче, — разводит руками герой. Даже в Москву он выезжает с опаской. По идее, Малкова может задержать любой полицейский — и передать все тому же правосудию Грузии. «За мужество, отвагу и самопожертвование во время выполнения боевого задания», «За заслуги перед Отечеством» IV степени — обладатель этих наград как военный преступник разыскивается сейчас по всему миру. Дикая ситуация. И как ее преодолеть, по каким международным законам, не знает никто. Ни я. Ни Малков. Ни его начальство. Даже Путин, если бы узнал об этом, сразу бы, наверное, не дал ответа. Как такое могло случиться?
Беспрецедентный случай, говорят. И в МВД, и в Генпрокуратуре, и в МИДе — такие вопросы решаются лишь на самом высоком уровне. Как и раздача квартир для героев войны. Так в России давно положено.
Да, та война давно закончилась. Но список международных военных преступников, участвовавших — согласно приговору того же Малкова — в незаконных бандформированиях на территории страны Джорджиа, еще остался.
Его могут задержать. В любой момент. Такая абсурдная ситуация. Выдадут ли потом Грузии? Вроде бы не должны. А там кто его знает…
