Это была самая странная командировка в моей жизни. Четыре часа на «Сапсане» до Питера, всего полтора часа на разговор — и тут же обратно. Но оно того стоило.
Я встречалась в кафе с двумя Иринами. Одна — мать убитой Тани. Вторая — Ира Маслова, руководитель Ассоциации секс-работниц России «Серебряная роза».
Для меня такой состав привычен. А вот у читателя, наверно, возникнет вопрос: как они могут общаться? А все просто: Маслова — единственная, кто увидел в этой истории не перечень скандальных подробностей, а судьбу страдающей женщины. Это она помогла Ирине найти адвоката и теперь добивается, чтобы убийце Тани не изменили статью на более легкую...
У погибшей Тани была многолетняя зависимость от наркотиков. На дозу она зарабатывала сексуальными услугами, а это — самый трагический вариант наркозависимости. Сколько я таких женщин видела — хоть в Питере, хоть в Москве, хоть в Томске, — они достигают такого дна, подняться с которого им уже не удается. Почти все они рано уходят, испив перед этим огромную чашу боли и ужаса.
— Ира Маслова случайно прочитала статью про Таню в Интернете, — сказала Ирина, мама. — Там было сказано, что «28-летний сотрудник полиции Шарапов убил проститутку и наркоманку Татьяну Григорьевну К. такого-то года рождения, которая работала на такой-то уличной точке...». Она возмутилась, что так откровенно вывалили личные данные Тани, нашла меня и сказала: «Не волнуйся, мы наймем адвоката, и этот человек понесет наказание».
Ирина обхватила руками чашку кофе:
— Это было в ночь с 6 на 7 июля прошлого года. Мне позвонила Настя, Танина подруга. Они тесно общались, да и девочки там парами работают, так им легче. Они же выходят ночью... И вот Настя звонит в слезах: «Тетя Ира, Таню избили, мы сейчас приедем за вами. Нас к ней не подпускают». Я быстро оделась, но, когда приехала на стоянку, там никого не было...
Таня: «Я же не могу воровать...»
Эта стоянка на окраине Питера работала как «точка». Ночью сюда заезжали машины с мужчинами, и охранник, который сидел в «стакане», брал с каждой 50 рублей. Ему же девушки оставляли на сохранение деньги, когда уезжали с клиентом. За это ему тоже полагалось 100 рублей.
Ирина приехала туда около трех часов ночи. Пустые темные машины, звенящая тишина и никого — ни дочери, ни Насти. Охранник, к которому она постучалась в «стакан», отвернувшись, сказал, что ничего не видел.
— В ту ночь девушки работали втроем, — продолжила Ирина, — Таня, Настя и Лариса. Около двух часов ночи подъехала машина. Настя мне сказала, что эти двое ей сразу не понравились — Шарапов и его водитель. Таня вообще хотела ехать домой, она неважно себя чувствовала, тем более клиентов не было... Но она подошла к машине, и они договорились поехать в сауну. Обычно берут 2 тысячи, а тут, раз двоим была нужна женщина, она позвала Ларису, договорились на 3 тысячах, отдали деньги охраннику, сели в машину и поехали...
На выезде со стоянки, на некотором отдалении, стояла машина ГИБДД, которая их остановила. Этот Шарапов вышел, вытащил на цепочке удостоверение, показал его гаишникам и вернулся в машину. Таня насторожилась и сказала, что так дело не пойдет: они с полицией никуда не ездят, потому что те или обманывают, или издеваются. Всякое бывало. Она сказала: «Давайте вернемся, мы вам вернем денежку и расстанемся». Шарапов согласился и развернул машину.
На стоянке Таня поднялась к охраннику, забрала деньги, отдала их и села на ступеньки будки подкрашиваться. Открыла сумку, и тут Шарапов подошел к ней и начал бить, сначала в склоненную голову, потом, когда она упала, ногами в живот. Он кричал: «Ты помнишь меня?! Помнишь?! Я омоновец!» Бил он профессионально...
— Шарапов раньше работал омоновцем во Всеволожске, — пояснила Ирина. — Таня стала просить у него прощения: «Прости меня! Прости!», чтобы он не бил ее. С нее от удара слетели туфли, улетела в сторону сумка, телефон. Когда он отошел к своей машине, Настя осторожно подползла к ней на корточках и попыталась ее поднять. Таня сказала: «Я не могу. Я умираю...» Эксперт потом сказал, что внутренности были превращены в месиво, а умерла она от разрыва селезенки...
Таня смогла подняться на ноги, тут к ней снова подскочил Шарапов, она обвисла на нем, упала и больше не шевелилась. Настя убежала со стоянки звонить...
...И вот Ирина стояла посреди ночной стоянки. Из темноты вышла Настя, потом, мигая синими огнями, подъехала машина «02». Настя сказала, глядя на кровь на асфальте: «Мне надо было «скорую» вызывать, а не полицию».
— Нас посадили в машину, — рассказывает Ирина, — и мы поехали сначала в ту сауну на улице Ударников, куда он хотел ее отвезти. Потом возили нас по кустам, по побережью. Участковый Насте сказал: «Куда она денется? Попользуются и выбросят». И вот я эту картину себе представляю — что ей плохо, что ее насилуют, — у меня все в голове перекрутилось, я с ума сходила. Думала, как мне пережить эту ночь...
Через день их вызвали в уголовный розыск. С оперуполномоченным из убойного отдела они снова приехали на стоянку. Там работали другие девчонки, и одна из них сказала: «Поезжайте на Ржевку, там было омоновское общежитие, меня там сутки 19 человек насиловали. Один только сжалился и выпустил». Опер поехал в общежитие, обошел там каждую комнату. Тани не было.
— 11-го числа я была дома, — тихо сказала Ирина. — Все ждала. Уж и выходные прошли, и плохо мне было, и в обморок падала. Я ждала ее живой. Потом ко мне пришли... Таню нашли 8 июля рыбаки. Шарапов вывез ее на озеро, выбросил там и прикрыл ветками. При задержании он оказал сопротивление. Сейчас он все отрицает. Все!
— Я хоронила Таню в мешке, — помолчав, продолжала Ирина. — Я же ей свадебное платье купила, красивые заколочки. Но мне сказали, что в морге ее держали как неизвестный труп, не в холодильнике. И когда я пришла, говорю: «Дайте посмотреть, пожалуйста, хоть лицо», мне сказали: «Не смейте ее открывать. Эта картина отложится на всю жизнь». И платье поверху разложили, когда в церкви отпевали. ...Хотя бы он ее оставил на стоянке, я бы ее по-человечески похоронила. Она последний раз уходила, помылась, причесалась. Такая красивая. Говорит: «Мамочка, ну я пошла». У нее иконка в сумке, и она все время перед уходом крестится и что-то говорит ей...
И вот тут я спросила Ирину:
— Вы все время говорите: «Таня пошла на работу», «у Тани не было клиентов...». Вы знали, как она живет. Но как же вы с этим смирились?
— А что было делать? — она посмотрела мне в глаза. — Таня, когда поняла, что я все знаю, сказала мне: «Мама, а как?! Я же не могу воровать...»
Таня была наркозависимой, ей были постоянно нужны деньги. Но перед выбором, кому делать плохо — себе или другим? — Таня выбрала себя...
Врач: «Можно лупить наркомана — это не поможет»
Этот текст — из ЖЖ врача-психиатра Натальи Ермаковой, и он очень доступно объясняет те изменения, которые происходят с наркозависимым человеком. Я процитирую большой кусок, но больше не говорите, что «наркоману просто надо держать себя в руках».
«Все, наверное, знают, что мозг сам себе изготавливает немного наркотиков опиоидного строения. Это эндорфины. Они участвуют в разных процессах, в первую очередь в обезболивании и в регуляции эмоций, получении удовольствия. Опиаты из наркотиков химически похожи на эндорфины. Иногда они гораздо крепче связываются с рецепторами и держатся там гораздо дольше, чем естественные продукты обмена мозга. По этой причине удовольствие от наркотика гораздо сильнее, чем то удовольствие, которое человек получает от естественной деятельности.
Но организм начинает сопротивляться избытку счастья, и со временем он перестает производить собственные эндорфины в достаточном количестве. И вот, скажем, наркоман не получил очередной дозы. Что происходит потом? Эндорфины участвуют во многих процессах, и поэтому для мозга это — как выбить опору из-под ног. Мозг занят, он не может работать. Без опиатов одни нейромедиаторы прекращают выделяться, другие выделяются в избытке. Все это происходит до той поры, пока медленно, со скрипом мозг не начнет производить собственные эндорфины, которые будут постепенно возвращать мозг к обычной деятельности.
Но! Мозг уже никогда не будет прежним. Его эндорфины никогда не будут работать так, как это было до начала употребления наркотиков.
Для лечения наркомании были испытаны разные средства. Особенно на период, когда человек находится в ломке. Но практика показала, что скорость нарастания собственных эндорфинов, ну вот хоть убейся, не меняется.
Можно также наркомана бить, не кормить и привязывать к батарее, приклеивать скотчем к потолку, это тоже не изменит темп наращивания эндорфинов.
Вы можете лупить наркомана, но не надо говорить, что это ему помогает. Можно бить также больного гриппом, но у него все равно грипп пройдет через положенное болезнью время. Эти физические меры могут помогать бьющим решить какие-то свои личностные проблемы. Но наркоману — ни на грамм! Это никак не влияет на восстановление потока собственного эндорфина.
И почему важно, чтобы наркоман решил сам завязать, и почему насильственные меры дают низкий процент устойчивых ремиссий. Ломка проходит, но многие бывшие наркоманы говорят, что на самом деле это было самое простое. Трудно потом, когда возникает желание. Любой стимул может спровоцировать срыв. Принятие решения о приеме созревает в 33 миллисекунды, и запускается полубессознательный процесс поиска наркотика.
Это — компульсивное влечение. Волевому усилию оно поддается плохо. И так всю жизнь. Когда-то лучше, когда-то хуже...»
Я сократила ряд химических подробностей, а там, на самом деле, все еще тоньше и сложнее. Постоянный недостаток эндорфинов, навечно сломанная система их воспроизводства, и вот — вроде живешь без наркотиков, а радость воспринимается тусклее, а огорчение — глубже и невыносимее. Это — биология. Этому трудно противостоять. Но можно. Именно поэтому у меня вызывает неимоверное уважение человек, принявший решение прекратить употреблять наркотики.
А Таня принимала его не раз. Она боролась с собой много лет, несмотря на то, что трезвый взгляд на жизнь приносил с собой физическую боль, депрессию и ком воспоминаний. Это непросто — трезво взглянуть на себя в зеркало и сказать себе: «Я красивая. Но последние восемь лет я проститутка и наркоманка. У меня ВИЧ. Как мне с этим теперь жить?»
Мама: «Лишь бы живая, лишь бы со мной»
Я слушала Ирину, и плоская криминальная картинка с каждым словом обрастала подробностями, плотью, становилась объемной. И каждое воспоминание Ирины было очень страшным. Это был семейный альбом, полный фотографий с похорон...
— Сейчас Настя говорит, что Таня лет 8 этим занималась, — сказала Ирина. — Еще когда Костя был жив, он ее на «точку» посылал. Костя? Это Танин брат. Тоже зависимый был. Он умер от кровоизлияния в мозг. Костя из дома все тащил, если есть наркотики — он человек. Если нет... Он Таню и бил, и душил, ему нужны были деньги, он ее все время посылал куда-нибудь. Может быть, тогда это и началось.
Когда он был жив, у нас ничего в квартире не было, только трехпрограммный приемник. А Косте нужно было пять раз по грамму в день. Папа ему говорит: «Вон «мешки с деньгами» ходят, их грабь! Что ты нас потрошишь?!» ...Папа у нас пил. Он тоже умер. Мама моя тоже все узнала, уже при смерти. Она раком болела, Таня ей уколы делала, ухаживала за ней.
Про Таню я знаю 3 года. А что делать?! Я не могла не смириться, потому что я знаю, это — безвыходно. Мы и лечились везде, она бросала, ремиссии у нее были, и работала она, и мне помогала. ...Конечно, и я Тане помогала. Бывало, мороз, а она стоит там — в 2 часа ночи, в 3. Я звоню, беспокоюсь и уже по голосу знаю, что все плохо. И говорю: «Приезжай, все равно нечего тебе там делать, заболеешь еще...» Мы жили душа в душу. Таня никогда из дома ни одной копейки не вынесла. Соседи никто даже не знал, что она наркоманка, не похоже было! Я думала не о том, что она делает, а о том: вдруг с ней что-нибудь случится, вдруг она умрет от наркотиков? Пусть больная, пусть бы делала что угодно. Лишь бы живая. Лишь бы со мной...
...Жизнь семьи, в которой есть наркозависимые дети, похожа на жизнь на качелях — от любви до ненависти. Сияющая надежда на то, что этот ад закончится, сменяется таким же жгучим желанием убить человека, который делает тебе так больно.
В «Десятке», знаменитой на весь северо-запад больнице на Васильевском острове, уже хорошо знали их обоих — и Костю, и Таню. Удерживаться от наркотиков вдвоем вдвойне сложнее, но иногда им это удавалось на протяжении года. Но потом они срывались и начинали сами торговать.
— Таня мне всегда говорила, — история Ирины сделала новый виток, — «Мама, если ты умрешь, я следом за тобой уйду. Я не буду жить без тебя ни минуты. Я жила без тебя, ждала, я знаю, что это такое». Получилось так, что я сидела в тюрьме из-за Кости и Тани три года. Мне эта жизнь уже вот здесь была! Я не понимала, как дальше жить. И я взяла их вину на себя...
Пока она сидела, Косте предложили продать их трехкомнатную квартиру. Костя, как говорит Ирина, «повелся» — легкие деньги. Таня чудом узнала, что на Ирину уже сделали свидетельство о смерти: мол, умерла в тюрьме. Казалось, что получить квартиру мошенникам будет легко: детей-наркоманов закрыли в квартире и начали снабжать наркотиками. Таня не брала. А Косте давали что-то такое, отчего ему становилось плохо через два часа. Он говорил: «Я или умру, Тань, или ты что-то сделаешь...» Таня убежала босиком к другу и оттуда договорилась с наркологической больницей. Оттуда приехали и в очередной раз забрали их обоих.
— В тот раз они продержались 12 месяцев. Когда я сидела в тюрьме, Таня работала, передачи мне приносила. Но к тому времени, как я вернулась, они уже сорвались. Таню перед этим посадили на полгода, а Костя сдал комнату семье наркоманов. Муж, жена, и ребенок у них родился. Она освободилась, заходит в квартиру, сосед ей сразу предлагает: «Что ты хочешь? Метадон, героин?» Таня говорит: «Пельменей хочу нормальных...» Ну и пошло-поехало. Она потом мне сказала: «Если бы ты была дома, ничего бы этого не случилось».
Когда я вышла из тюрьмы, она сразу пошла переламываться и устроилась на работу. Там пробили ее судимость. Устроилась на другую, тоже через 4 месяца сказали «до свидания». Она устроилась в шаверму. Работала долго, но хозяин тоже оказался наркоманом... Таня ночью работала, придет без рук, без ног — упадет и спит. А потом говорит: «Мама, я поняла, нам нельзя иметь деньги». И я ей однажды сказала: «Тебе не надо было сразу на работу выходить, а сначала полгода голову на место ставить». И мы хотели устроить ее в хороший ребцентр. Думали, что я продам мамину комнату и положу Таню. Там день стоит 2 тысячи, но реабилитация хорошая. Красивый дом на берегу озера... А она ответила: «Мама, зачем ты будешь такие огромные деньги платить за меня, я пойду в обыкновенную церковь».
Но я сказала: «Нет, это последнее, что я могу сделать для тебя. Пусть дорого, но я это сделаю». Она говорит: «Давай лучше все продадим и уедем жить в Чехию. Давай отсюда уедем...»
■ ■ ■
Уже понимая, что пора возвращаться в Москву, я спросила:
— Ирина, а ведь кто-то так и скажет: «Хорошо, что она умерла. Зачем ей жить?..»
И вот тут Ира Маслова, которая всю дорогу молчала, просто взвилась:
— Пусть скажут! Но пока общество не признает право слабого на защиту, никто не может быть уверен в своей собственной защите! Пока наркоманам и проституткам говорят: «Сама, дура, пошла, сам, дурак, начал, сами виноваты», никто из вас не может быть уверен, что он не попадет в ОВД «Дальний» и его там не убьют! Вы молча позволяете унижать слабых, но, когда придут за вами, никто не встанет на вашу защиту! Я борюсь за права 3 миллионов секс-работниц, потому что на самом деле я борюсь за своих собственных внуков. Я хочу, чтобы, когда они вырастут, государство в лице правоохранительных органов защищало их. И я хочу, чтобы человек, который убил, сел в тюрьму...
...А потом я ехала в поезде, смотрела в окно, вспоминала этот полуторачасовой разговор, и передо мной как будто закручивался черный колодец, из которого смотрели все новые лица — живые и мертвые.
Несбывшиеся мечты, непрожитые жизни. Костя, Таня. Глеб, Аня. Еще тысячи тех, кого я не знаю. Они умерли не от наркотиков, а потому что в окружении здоровых и счастливых людей они остались одни.
Но я знаю и тех, кто пока жив. И если вы встретите их — не осуждайте. Это все, что от нас требуется. Ведь на самом деле вы об их жизни ничего не знаете.
