Ушла на работу и не вернулась
Четыре ряда колючей проволоки, несколько вышек с автоматчиками, забор такой толщины, что пробить его просто невозможно. Такое даже в тюрьмах строгого режима не увидишь.
— Больных это не останавливает, — говорит главврач больницы Геннадий Бабин. — Но, слава богу, до сих пор мы всегда ловили беглецов. В последний раз один ловкач пытался уйти по трубам. Преодолел три зоны с колючей проволокой, прежде чем мы его схватили.
Если снаружи учреждение напоминает неприступную крепость, то внутри обычная больница с 8 корпусами. Некоторые заключенные-пациенты спокойно передвигаются по территории, выполняют какие-то хозяйственные работы. Не одни, правда, а в сопровождении санитаров. Чтобы пациентов было видно издали, на них яркие сигнальные жилеты, как у железнодорожников. Но что если он вдруг бросится на санитара? У того при себе нет ни оружия, ни наручников... Даже шприца с успокоительным нет. Единственная защита — кнопка вызова охраны ФСИН, которую каждый медик носит в кармане. Прибегать к ее помощи приходится частенько. Сигнал поступает на пост мгновенно, но пока тюремщики добегут, маньяк, как поется в песне Лагутенко, «порежет тебя на меха».
Медики показывают на здание, которое когда-то было лечебно-трудовой мастерской. Ее закрыли после того, как один больной в 2007 году убил и расчленил здесь сестру-хозяйку (а до этого другой здесь же напал на сотрудницу и ударил ее молотком по голове).
— Она только устроилась, всего три дня работала, — вздыхает главврач. — Больной был в мастерской (там шили для отделения постельное белье), подошел к местному телефону и вызвал ее. По одному по территории запрещено ходить, а она взяла и пошла. Открыла дверь в мастерскую ключом, а он затащил ее, убил, расчленил и спрятал останки.
Искали девушку неделю. Приводили собак, которые специально обучены для поиска трупов, — бесполезно. Некоторые больные брали это убийство на себя, но никто из них не мог сказать, где же тело. Наконец полицейские вычислили убийцу, и он показал спрятанные под полом останки. Единственное — так и не нашли ножовку, которой распилил тело. Кстати, его в Сычевке агрессивным не считали, хотя знали, что в московской больнице, где маньяк лежал до этого, он уже нападал на персонал. В смоленской психушке этот арестант рисовал, писал красиво (даже оформлял бюллетени), старался всем врачам и пациентам угодить. Но страсть у него была одна — женщины. Он прямо был помешан на них и, кстати, оказался в психушке за изнасилования. Уже после трагедии в мастерской нашли стену, обклеенную порнографическими фотографиями (держать такие «постояльцам» запрещено, но они даже тут умудряются доставать их по каким-то своим каналам).
Лечебно-трудовые мастерские, где девушку мертвой нашли, до сих пор все обходят стороной. Кстати, закрыли их еще и потому, что конкуренции больные со здоровыми работниками не выдерживали. Шили, строгали не очень качественно, так что произведенный ими товар спросом не пользовался.
«Клиенты» в Сычевке самые тяжелые. Врачи говорят, что с каждым годом процент серийных убийц растет. И если раньше в больницу попадали за преступления против собственности (клептоманы, пироманы и т.д.), то сейчас исключительно против личности. Шизофреников среди них становится меньше, а вот число больных с органическими расстройствами (их диагностировать сложнее, протекают часто без бреда) растет. Средний возраст 31–40 лет.
Никто лучше не опишет и свое преступление, и свое наказание, чем сами пациенты-заключенные. Их мысли надо знать, чтобы предотвратить опасность. Четыре интервью. Четыре истории безумия, посеявшие ужас в разных городах России.
Вкус сердца
У Игоря Чурасова на счету 7 жертв, в том числе женщины. Все убийства однотипные, совершенные за короткий срок — меньше чем за полгода. Задушил, расчленил, тела сжигал прямо у себя дома, в печке. Из черепов делал сувениры, сердце жарил и ел. Светила российской психиатрии не могли ему поставить диагноз несколько лет! Он ведь никогда ни на учете не стоял, генетика хорошая, здоровье отменное, семья благополучная, работа интересная... Трудился, кстати, в цирке. Был ассистентом, униформистом, бутафором, служащим по уходу за животными.
— Я животных просто обожаю, — рассказывает он мне, улыбаясь. Доброе простое лицо, только глаза такие черные и взгляд зеркальный, аж жуть берет. Речь немного заторможенная. Наверное, от лекарств.
— Вот каждые полгода комиссия спрашивает, не мучил ли я животных в детстве. Никогда. У меня дома много разных было, даже кобра. Змей очень люблю Они красивые, медлительные. Один раз щитомордник меня укусил, но брат в госпиталь привез, успели вовремя.
— Как вы себя чувствуете — выздоровели?
— А я и раньше не чувствовал себя больным.
— То есть можете выйти на свободу с полной уверенностью, что никому вреда не причините?
— Только под контролем психиатра. Чтоб он за меня отвечал, чтоб периодически консультировал. Хочется уже выйти, конечно. У меня там брат, мать. Письма пишут, приезжают. Мне 47 лет, но я бы еще семью завел. Работал бы опять в цирке.
— Но если вы и раньше чувствовали себя здоровым, то почему здесь, а не в тюрьме?
— Врачи так решили, не я сам. Мотива в убийствах не нашли.
— А он был? Ваши жертвы в чем-то перед вами провинились?
— Провинились? Не-е-ет. Они все были малознакомые мне люди. Я их приглашал в гости. Они приходили. Я общительный ведь очень. Мы сидели, разговаривали, выпивали. А потом провал в памяти. И я не помню самого момента, когда убивал. Очнусь — лежит мертвый человек. Надо куда-то прятать. Вот я кости сжигал в печке (дом у меня барачного типа), а мясо отделял и выбрасывал в речку. Оно плохо горит, да и запах соседей привлечет.
— А зачем черепа коллекционировали?
— Да у меня один череп был. А почему в уголовном деле появилось много, я сам не знаю. Я тот череп, из которого шкатулку сделал, на кладбище выкопал.
— А зачем вам такая шкатулка понадобилась?
— Видел по телевизору в фильме про Индиану Джонса. Там была такая. Ну и я сделал почти один в один. Покрыл лаком. Вставил камни. Ее потом забрали полицейские.
— А как человеческое сердце ели, помните?
— Это помню. Пожарил на сковороде и съел.
— И как на вкус?
— Обычный вкус, как у любого животного. Я до этого ел свиное и говяжье сердца, так что есть с чем сравнивать. Человеческое мало чем отличается от них.
— Это был какой-то ритуал?
— Да нет. Просто пожарил и съел. Не знаю, зачем. Сейчас бы не стал есть.
— Может, вам есть тогда нечего было?
— Продукты у меня всегда были. Я зарабатывал хорошо.
— Вам вообще знакомо такое чувство, как жалость? Ведь ваши жертвы, наверное, умоляли не трогать их.
— Да говорю же, что я не помню всего этого. Я до этого на велосипеде два месяца катался, падал, головой ударялся. Может, травма какая была, и на ее фоне все это случилось.
— Вы в Бога верите?
— Нет, я верю только в то, что можно пощупать, потрогать.
— Допустим. Но даже если следовать обычным земным законам, разве имеет право один лишать жизни другого?
— Нет. Конечно, нет. Я сделал это, потому что болен. А так я жизнь ценю. Мне самому жить хочется. Я с радостью просыпаюсь каждый день. Тут режим, все одинаковое, сложно ждать чего-то нового, но все равно я рад, что дышу, чувствую.
Лечащий врач Наталья Григорьевна комментирует:
— Я от него слышу эту песню все эти годы. И мотивация его поступков врачам непонятна до сих пор: никто его убивать не заставлял, выгоды никакой не было (один раз только сережки снял с женщины). Спокойный, коммуникабельный, послушный. Ни одного грубого слова никому не сказал. И вне отделения работает, помогает по хозяйству. Наша комиссия раз в полгода пишет заключения, что он абсолютно не опасен, но суд его не выпускает.
А я, глядя на улыбчивого Игоря, думаю: и правильно делает, что не выпускает. Многие полагают, что возможности современной психиатрии поистине безграничны, что позволяют вылечить любого. Но врачи Сычевки иронизируют по этому поводу: «Мы бы тогда Нобелевскую премию получили». Говорят, что можно на время добиться стабилизации хронического психического расстройства. И возможно даже, что у человека больше ни разу в жизни не будет психоза. Но гарантий не даст никто и никогда. Так же, как вернуть память такому пациенту не всегда возможно. Гипноз в больнице не применяют, а все остальные методы результатов не дадут. Впрочем, почти все пациенты прекрасно помнят, как убивали, и Игорь в этом смысле редкое исключение.
«Путин должен принять закон о рае»
Один из любимых больных в Сычевке — 47-летний Костя Неделя. Каждую неделю, будто в оправдание своей фамилии, пишет письма президенту Владимиру Путину. Сомневаюсь, что они до него доходят — обратный адрес на конверте указан. Вид у Недели несчастный-разнесчастный. Глаза безумные, руки трясутся. Типичный пациент психушки. Но сам-то он уверен, что абсолютно здоров.
— Когда меня отпустят? Сколько же еще держать будут?
— Сколько вы уже тут?
— 5 лет уже. У меня 105-я статья — «Убийство», но я хочу, чтобы ее переквалифицировали как убийство в случае крайней необходимости. Я мать убил. Она мешала мне спасать людей от ядерного взрыва. А я должен был спасти. Мне Бог так сказал. Дело в том, что начиная с 2000 года я с помощью Бога получал информацию. А моя мама меня дискредитировала, она все время отдавала меня в психиатрические больницы. Когда я возвращался оттуда, меня уже не воспринимали серьезно.
— А сейчас как вы с Богом общаетесь? Иконы ведь нет у вас в палате.
— Я вырезаю из газеты картинку и через нее получаю информацию. В последний раз она сказала мне, что меня должны выписать. Но меня никак не выписывают.
— А что президенту все время пишете в своих письмах?
— Что если мы не построим рай на земле, то будет ядерная война. Надо срочно принять законодательство о рае на земле. И постепенно его примут все страны после России. Так Бог сказал. И я так написал. Путин не отвечает почему-то. Но я уверен, что до него эта информация уже дошла.
— До президента далеко, а вот мама рядом с вами всю жизнь была. Почему вы ее убили?
— Бог приказал, я не мог ослушаться.
— Разве может Бог приказать убивать? Бог — это любовь.
— Я знаю, но на войне ведь тоже убивают, и Бог это не осуждает и не наказывает. Мама мне снится. Но она ничего в снах не говорит. Думаю, она простила меня.
Таких, как он, здесь большинство. Самым известным психопатом считают Аверина, который совершил убийство трех монахов в Оптиной пустыни. Врачи говорят, что когда он только поступил, то брал на себя все убийства священников в России, в том числе Александра Меня (на самом деле у него было железное алиби). Когда он в Москве оказался на очередной экспертизе, пообщался с каким-то представителем церкви и... уверовал в Бога. После этого долго вел себя спокойно, даже на свободном выходе был из отделения.
— Но в последнее время стал совсем больной, постоянно в психозе, ни с кем не общался, держался обособленно, — рассказывают доктора. — Мы его периодически отправляем в калужскую больницу, а оттуда его уже 4 раза обратно возвращали. Шизофрения у него тяжелая, с каждым приступом все больше деградирует.
«Я помню всех этих девочек»
Насильники и убийцы детей находятся в тех же палатах, что и все остальные. Я заглядываю в маленькое окошко. На совести этого 10 мальчиков. А вот этот убил еще больше… Искать оправдания их поступкам бессмысленно, выслушивать страшно. Решилась на разговор с самыми «безобидным» по здешним меркам — у бывшего техника-путейца в «больничной карте» изнасилование пяти девочек.
— Я давно тут, мне 52 года, потенции не осталось никакой, так что опасности не представляю.
— Жалеете, что совершили такое?
— Жалею, не то слово. Я не могу объяснить, почему это сделал. Сам не свой был. Страсть какая-то была. Я их всех помню хорошо. Так и стоят перед глазами.
— У вас с женщинами проблемы были?
— В том-то и дело, что нет. У меня была сожительница. Я жил на окраине Рязани, а тянуло именно в город. К девочкам. А когда изнасилую, такой ужас сразу ощущал, хотелось бежать куда-то сломя голову. Я очень надеялся, что меня остановят. И сам потом на себя навел полицейских. За мной маленькие ребятишки следить стали, которые видели меня на месте преступления. И они как-то увязались, я понимал, что надо оторваться. Но вместо этого специально пошел к себе домой. Так мой адрес полиция и узнала.
…В этом же отделении лежит красноярский насильник-плотник Тарас. Попал сюда за изнасилование двух семилетних деток — мальчика и девочки. Он полтора года тут. И все это время твердо стоит на том, что ни в чем не виновен.
— Это не мое преступление. Я деток не трогал. Милиция меня обманула. Просили меня перенести в машину вещи, дали переодеть штаны и потом подставили. Они знали, что я на учете в ПНД стоял.
Может, не врет? Доктора пожимают плечами. Они не следователи, а в наше время все может быть. Вдруг полицейские повесили громкое преступление на первого попавшегося дурачка? С другой стороны, он может врать, чтобы его соседи по палате не били… Насильников детей не любят даже в таком учреждении. Даже тут их могут «опустить». Но это большая редкость, потому как по коридорам ходят медсестры, заглядывают в окошечки, прислушиваются, и чуть что — сразу вызывают охрану. Другое дело, что часто заключенные занимаются сексом друг с другом по согласию. Полностью половой инстинкт у сумасшедших подавить трудно. Кстати, системы наказаний в Сычевке нет. Здесь считается, что если пациент не слушается, значит, нужно увеличить дозу лекарств.
Пожизненный отпуск в психбольнице
Лечащий врач Ирина Ивановна вызывает к себе в кабинет Виктора Паукова. Кстати, сама она ни дать ни взять детский доктор — и точно, оказалась педиатром по образованию… Она даже с этими страшными больными обращается как с детьми. А «детка» Пауков жестоко убил 13 человек, и сейчас следователи подозревают его еще в 4 убийствах.
— На камеру меня не снимайте, не хочу, — с порога шамкает беззубым ртом Пауков.
— Не буду. Вы тут давно, привыкли уже?
— К таким местам не привыкают.
— А чем вы тут целый день занимаетесь?
— Раньше на клумбе работал. А потом провинился (поругался с раздатчиком пищи), и теперь не пускают. Прессу читаю. Лежу, думаю. Старое не вспоминаю, неохота. Понимаете, я двадцать раз судим был, но до этого ни разу не убивал. Только кражи, грабежи. А тут крыша поехала. Мне надо было лечиться, а я убегал из больницы.
— Сейчас, думаете, выздоровели?
— Нет, не совсем. Я, бывает, психую сильно. Хочется ударить кого-то в такие моменты.
— О чем мечтаете, если не секрет?
— Все вернуть назад. Чтобы не сделать того, что я сделал.
— Если выйдете на свободу, что делать будете?
— А я отсюда не буду выписываться вообще. Из Сычевки пойду в другую психбольницу на более мягкий режим. Так спокойнее будет. Когда надо — меня тут подлечат.
— Снятся убитые?
— Раньше много снились. Сейчас уже нет. Я себя простить не могу за них. В лечении забывается все. Человек как скотина, со всем смиряется. Вот я тут без женщин, без друзей. У меня и дочка есть взрослая. Я когда развелся, больше ее не видел, найти хочу.
— Полицейские нашли ваших новых жертв в Белоруссии?
— Да это я сам на себя наговорил. Это не я их убивал.
— Зачем оговорили себя?
— Да так, ради развлечения. Скучно же тут. Приезжали из Белоруссии следователи. Там кто-то по Интернету меня увидел и сказал, что я был на месте преступления. Ну я сначала и согласился. Не, я только в России убивал. 13 их было. Женщины. Старушки.
— Почему на них нападали?
— Не знаю. Злость какая-то была. Хотелось, чтобы они замолчали. Деньги нужны были. Кушать хотел. Мучило это. Думал сам — зачем и почему?
Времена карательной психиатрии давно прошли, и смысла сюда прятать совершенно здорового человека нет. Сейчас, наоборот, преступники в психушке хотят спрятаться от тюрьмы. Ему за убийство трех человек пожизненное дадут, а он под больного «косит», просит вылечить. А проходит полгода, и уже родные строчат в суд письма: мол, он же вылечился полностью, его надо выпустить.
— У нас такие номера не проходят, — уверяет Геннадий Алексеевич. — Мы с тяжелыми убийствами только после 3–4 лет можем выписать, и то не на волю, а с переводом в обычную психбольницу, где за ним еще будут наблюдать какое-то время.
Одни и без охраны
Врачи говорят, что не боятся их. Иначе как работать-то? Тем более что больные, как звери, страх чуют, так что его показывать нельзя ни в коем случае. Главврач научился спокойно воспринимать звонки и письма с угрозами от бывших больных, вышедших на волю. Пистолет с собой не носит, бронежилет не надевает. Но за сотрудников переживает. Палаты всегда на замке, но в течение дня открывают их много раз, чтобы вывести больных на обед, в душ, на прогулку. Делают это обычные санитары. За крошечную зарплату.
Вся надежда на группу реагирования ФСИН. Главврач говорит, что тюремное ведомство на днях уведомило его о сокращении числа тюремщиков на полсотни. Останется около 100, но с учетом того, что они работают в три смены, получается по 30 человек. Из них 5 на КПП, часть в конвое. Вот и получается, что даже не в каждом корпусе по одному тюремщику... А медики говорят, что для охраны человек 300 надо, не меньше…
Вообще охраной таких психушек всерьез обеспокоены на всех уровнях.
— Из 37 таких спецлечебниц недавно было закрыто 7 только потому, что некому их охранять, — говорят в Минздраве. — Сейчас 22 больницы находятся под охраной МВД России, 5 — ФСИН, 3 охраняются ЧОПами. Причем только четыре из всех оборудованы инженерно-техническими средствами охраны и надзора, видеокамерами и т.д.
На днях Минздрав России разработал законопроект об охране судебно-психиатрических стационаров для заключенных. Он предполагает, что все они будут исключительно под надзором ФСИН. И секьюрити в погонах будет достаточно. Но пока законопроект примут, не один месяц пройдет. Больные разбегутся. И ведь побегут они все прямиком в Москву. Там затеряться проще.
