Жизнь писателя Имярекова с малых лет складывалась неясно. Дворовые приятели и одноклассники знали, кем хотят стать, имели каждый свою мечту, а Имяреков конкретной цели перед собой не ставил, о завтрашнем дне не задумывался, существовал лениво и безмятежно, радуясь весеннему солнышку, летней неге, возможности пойти с папой за грибами в осенний багряный лес, любя маму и вынужденно переползая из четверти в четверть, из триместра в триместр. Иногда ненадолго чем-то увлекался: то футболом (и пропадал на трибунах стадионов или гонял мяч на спортивной площадке возле дома), то вождением машины (и записывался в кружок юных автомобилистов), то академической греблей (и скользил на «скифе» по водной глади, намереваясь навсегда посвятить себя этому чудесному занятию). Потом остывал и забывал о выспренних фантазиях.
Родители проводили с непутевым чадом вразумляющие беседы, устраивали выволочки, иногда стучали по лбу отрока костяшками своих жестких пальцев, рассчитывая таким образом разбудить дремлющий мозг… Но что Имяреков мог вытворить с собой, если несноровистому его разуму не удавалось постичь гармонию химических формул и геометрических фигур, симфонию немецкого языка и географических открытий?
По окончании Имярековым одиннадцатилетки его отец, подвизавшийся мелким хозяйственным служащим при дипломатическом ведомстве (закупка и ремонт мебели и прочего инвентаря), постановил: неприкаянному оболтусу необходимы строгий костюм и чиновничья дисциплина.
— Поступишь в МГИМО, с экзаменами подсоблю, объездишь мир и себя покажешь, а пока приготавливайся служить, — приказал он.
Имяреков поддался на уговоры, однако к формированию заманчивой перспективы отнесся халатно, на службу опаздывал, экзамены с треском провалил, ношением костюмов пренебрегал, получал замечания и выговоры, его нерадивость бросала тень на репутацию отца и могла иметь печальные последствия для Имярекова-старшего, дипломатическую карьеру сына ему пришлось пресечь.
Мама Имярекова была дантистом и внушала:
— Семья живет на мой счет. То, что получает отец, — жалкие крохи. Поступай в мед, я организую необходимый проходной балл. Чистенькая работа. Я не предлагаю идти в проктологи…
Но и эта стезя не зажгла Имярекова, хотя он подробно и пугающе дотошно принялся расспрашивать о строении человеческого тела и наиболее уязвимых его участках, о том, почему и когда наступает смерть.
Недотепе грозила армия. Родители и тут сделали максимум, чтобы «откосить» избалованного, неприспособленного инфанта от военной обязанности. Мать выхлопотала через главврача поликлиники, где работала, справку о психической неполноценности сына (для этого Имярекову пришлось месяц провести в дурке и пройти несколько экспертиз), отец, пользуясь своими более чем скромными связями, раздобыл свидетельство о наследственной гемофилии, Имяреков получил заключение об инвалидности — со всеми вытекающими из этой бумаги благами: денежным пособием и правом не трудиться. Казалось: о такой улыбке фортуны можно только мечтать… Но вышло не то, что ожидалось.
Находясь в клинике для душевнобольных, Имяреков стал свидетелем нескольких драматических эпизодов. Наблюдая, как грубо и бесцеремонно обращаются с пациентами лекари, бьют и мучают их, он начал пробуждаться от спячки. Слушая невразумительный бред чокнувшихся, ощущал жгучий интерес к их прошлой жизни. Видя страдания приходивших проведать бедолаг близких, испытывал те же чувства, что и несчастные люди, не могущие помочь своим родным. Впечатлениями Имяреков делился с папой и мамой, с недавними школьными друзьями. Никто не воспринимал его рассказы с той степенью участия и боли, которой терзался он сам и которую ему хотелось вызвать в слушателе.
Вторым потрясшим его эпизодом стала влюбленность в Манечку, дочь сослуживца отца (тоже завхоза, отвечавшего за покраску стен и побелку потолков). Эта девушка с узкими голубыми глазами и ломкими музыкальными пальчиками поначалу ответила Имярекову взаимностью. Но потом стала уклоняться от встреч, грубить по телефону, а когда он однажды подстерег ее возле Лингвистического института, где она училась на вечернем, напрямик заявила: с больными психопатами дела иметь не желает, ей предстоит стажировка в Танжере и последующее распределение на Африканский континент, надо заранее подумать о подходящем замужестве — гемофил, да еще сбрендивший, никак не может считаться удачной партией.
Имяреков впал в депрессию. Он почти приблизился к состоянию, в котором пребывали горячо полюбившиеся ему обитатели дурки. Стал уединяться в своей комнате, никого не хотел видеть. Читал. Делал записи. Результатом явились два неожиданно для него самого сочиненных рассказа, один назывался «Палата №5», второй — «Люболь». Их он отправил по почте в журнал «Пурга», откуда вскоре пришел положительный ответ.
Естественно и легко он влился в литературный кружок, группировавшийся вокруг журнала, стал печататься, знавшие его по предыдущим безалаберным годам удивлялись: «Вот ведь нашел себе применение…»
Первый, кто его приветил в редакции, был детективист Тазобедренный, с утра пораньше этот классик приключенческого жанра садился за компьютер и гнал страницу за страницей, главу за главой, не ведая, что произойдет с героями в следующем абзаце, и подхлестывая себя девизом «куда кривая вывезет». Его книги пользовались заслуженным успехом.
Второй, по фамилии Пылесосов, был драматург и специализировался в написании сценариев для телесериалов. Пылесосова и Тазобедренного объединяла пылкая привязанность к еще одному, вернее, одной, члену (вернее, членше) их могучей кучки — поэтессе Третьеразрядновой. Она щеголяла в брюках-клеш и имела озорную, лезущую в глаза челку. Ее мужеподобная фигура приводила Имярекова в трепет и замешательство, он помыслить не смел, что такая женщина способна вызвать какое-либо иное отношение, кроме уважительного. А вот она поглядывала на него все зазывнее.
Они вчетвером общались взахлеб. Можно сказать, были неразлучны. Тазобедренный сидел за компьютером до часу дня, затем, закончив словоблудие, обзванивал остальных и сзывал на обед или вез на бега, на вернисаж, в казино плавучего ресторана, где работала крупье его двоюродная сестра. Пылесосов, поскольку пьесы его в театрах спросом не пользовались, а сценарии для ТВ в производство не запускались, ничего не писал и готов был ехать на ипподром или в ресторан уже рано поутру. Третьеразряднова создавала стихи ночью, утром отсыпалась и к мужчинам примыкала лишь под вечер, чтобы хлопнуть с ними рюмку-другую и обрести кураж.
Имяреков трудился без остановки — утром, днем, вечером, ночью… Ему так много надо было поведать, столь многим поделиться… Впечатления, озарения, неожиданные подсмотренные в жизни эпизоды переполняли его! Из-под его стучавших по клавиатуре пальцев выходили то зарисовка, то объемистый трактат, то средних размеров повесть, то короткое эссе… Компанией друзей он иногда манкировал.
Первым впал из-за этого в обиду и нешуточные претензии Тазобедренный. На полученный от издания очередного детектива гонорар он приобрел редкостной красоты лошадь и позвал друзей в конюшню любоваться ею. Имяреков не поехал, чем оскорбил остальных до глубины души. Затем один из рассказов Имярекова инсценировали и показали на сцене, а потом и на телеэкране. Это задело Пылесосова. Атака со стороны Третьеразрядновой казалась и вовсе необоснованной. Пока поэтесса решала: кому из ухажеров отдать сердце — мужественному Тазобедренному или женоподобному Пылесосову, она не вдавалась в разгоравшуюся свару. Но вот оба воздыхателя ей наскучили, и она окончательно остановила выбор на Имярекове. Напрямик объявила ему, что в ночные часы принадлежать никому не может, ибо в этот интервал на нее льются потоки божественных рифм. А вот днем, когда отоспится, готова любить сколько угодно. Он ответил искренне: ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером… не сможет соответствовать ее высокому доверию. Потому что его поток вдохновения непрерывен… Он совсем не хотел обидеть даму, похожую на невыспавшуюся курицу. Но она оскорбилась.
Отринутая троица устроила совещание. И вынесла вердикт: отказать Имярекову в праве печатания на страницах журнала. Заговорщики были уверены: он опамятуется и приползет, виляя хвостом. Но Имяреков даже не заметил, что его публикации приостановились. И продолжал создавать эпохалку (как шутливо называл свои опусы) за эпохалкой. Занятия интереснее, чем то, которому предавался, он не мог вообразить.
Троица входила не только в различные редакционные коллегии, но и в жюри разнообразных конкурсов. Коварные интриганы выработали план, призванный поставить Имярекова на колени. Поочередно все они сделались лауреатами: Тазобедренный удостоился почетной медали МВД, Пылесосов — диплома имени Сухово-Кобылина, а Третьеразряднова стала обладательницей Госпремии в номинации «Музы — детям». Но и это не проняло Имярекова! Он думал в те дни совсем о другом. В нем проснулась давняя, зароненная отцом блажь — помотаться по свету. Тем более приспел срок воплотить замысел, который давно его занимал: объединить в произведении людей всех цветов кожи и религиозных конфессий.
Маршрут его путешествия пролег через Гималаи, Альпы и Кордильеры, пересек Тихий и Атлантический океаны, вобрал визиты в Токио, Париж, Нью-Йорк и Боготу… И не знал, не ведал Имяреков, стоя на капитанском мостике посреди Саргассова моря и спускаясь в жерло Везувия, что в далекой-предалекой квартире, выделенной Третьеразрядновой в кирпичном, улучшенной планировки доме, трое недругов, потирая руки, строчат письма в высокие инстанции, клеймят его, Имярекова, в своих гневных посланиях, называют лишенным патриотизма перекати-полем, требуют изъять его произведения из школьных библиотек и настаивают: такому сорняку, как он, — не место в высоконравственной, славной своими гуманистическими традициями отечественной литературе.
В Лиме он случайно повстречал Машеньку, первую свою любовь. Ее планида сложилась удачно. Вышла замуж за шифровальщика из дипкорпуса. Родила двух мальчиков. Получил повышение и ее отец. Он теперь работал завхозом российского посольства в Зимбабве. Машенька сказала Имярекову, что читает его книги, но честно призналась: понять их не может. Пролепетала: «Мы слишком разные…». Он улыбнулся от души и пожелал ей дальнейшего счастья.
На всех парах Имяреков заканчивал бередивший воображение роман. И не ведал: детективист, сценарист и поэтесса ущемили его еще и тем, что, когда в его отсутствие распределялись земельные участки для дачного строительства, он из списка был вычеркнут и шести соток в болотистой, богатой грибами местности под Вереей не получил. Не ведая об этом, скакал верхом по прерии, взбирался на купол Кафедрального собора во Флоренции, рыбачил в Индийском океане и ходил собирать грибы в леса Амазонки (о чем сообщал старенькому отцу и молодящейся маме в подробных, с юмором написанных отчетах).
Третьеразряднова рано поутру ложилась почивать и убаюкивала себя приятным: вот ужо закончит зовущую к добру поэму для детишек строк на триста — о вампирах, боящихся дневного света, — и назовет ее взволнованно, задушевно, проникновенно и с педагогической точки зрения в высшей степени воспитательно — «Маленьких обижать нельзя!»…
