Мы общались с Расулом очень долго, он откровенно отвечал на все вопросы, порой даже слишком откровенно. Я смотрела на него и удивлялась: как он может доверять какие-то очень личные моменты едва знакомому человеку.
— Понимаешь, я все еще не верю, что на свободе. Мне кажется, будто это сон. И мне так хочется говорить, выплеснуть все, что копилось во мне столько времени. Не хочу ни есть, ни пить, хочу только разговаривать с близкими людьми и поехать к дочке. Маму тоже очень хочу увидеть, но она в Дагестане.
— Какое время в заключении было для тебя самым тяжелым?
— Самые тяжелые из всех 15 месяцев заключения были последние три дня перед приговором. Хотите верьте, хотите нет, но трое суток я глаза не сомкнул: не мог. В голове как слайд-шоу пролетали картинки. Я не то что чего-то боялся, я не знал, что со мной будет. И еще очень переживал за маму. У нее и так вся жизнь нелегкая была, а мои злоключения окончательно вымотали ее. Недавно она перенесла инсульт, и я не представлял, что с ней случится, если меня посадят на лет 15. Когда в камере кто-то что-то начинал говорить на тему моего будущего, я даже грубо отвечал сокамерникам. Просто не мог ничего слышать, гнал от себя дурные мысли. И вот, когда сегодня настал день приговора, я клянусь вам: думал еще чуть-чуть и точно сойду с ума... Голова дико болит с самого утра. Тетя вот дала таблетки, да они не помогают. Я до сих пор в шоке.
— Расул, долгожданный момент: открываются двери клетки и ты выходишь. Что пронеслось в тот момент в голове?
— Честно? Ничего. Я был как в тумане, не верил, что это случилось. Я вышел в коридор, отовсюду полетели вспышки камер, я зыкрыл лицо руками, потом зашел с конвоирами в одну из дверей, стали спускаться по лестнице. И тут я не удержался — заплакал. Сильно заплакал. Неудобно было, конечно, поэтому я вытер слезы руками, потом пошел в туалет умылся. А когда увидел на улице родное лицо брата Азамата, понял: я на свободе. Уже через час я встретился и с остальными родственниками, друзьями, позвонил маме. Она так плакала, а я умолял ее, чтобы она перестала, ведь у нее больное сердце.
— Это был единственный раз, когда ты плакал со дня заключения под стражу — 19 августа 2011 года?
— Нет, был еще один раз. Это было в феврале, когда на очереднолм заседании суд постановил переквалифицировать дело со ст. 111 ч.4 на ст. 109 ч. 1 и отпустить меня под залог. А на следующий день прокуратура опротестовала решение суда. А потом прошло закрытое заседание суда, на нем даже адвоката моего не было. «Тяжелую» статью вернули, а я вернулся на нары в Бутырку. В тот вечер стало очень тяжко, я плакал тогда без остановки. Дело до того дошло, что на следующее утро ко мне прислали медсестер, думали, что я намереваюсь совершить суицид... Но таких мыслей у меня, конечно, никогда не было.
— А чему тебя вообще научила эта ситуация?
— Я очень много выводов для себя сделал. Главный — по поводу моей семьи. Я осознал, что жизнь моя еще до этого трагического случая разделилась на две части: сначала семейная жизнь, в которой у меня была любящая жена и дочка, а потом неопонятно откуда появившаяся разгульная жизнь с «одноразовыми» знакомствами. Я недавно это понял, всего месяца два назад. Я упустил истинное счастье. Я стал очень жалеть, что я отпустил свою жену, что я ушел от нее. До этого я с девушками мало общался, не знал их характер, не знал, что многие из них могут быть коварными и лицемерными. Узнал это только, когда ушел из семьи. Конечно, не все такие, но очень многие. Сразу скажу, что к Алле Косогоровой, из-за которой у нас произошел конфликт у «Гаража», это не имеет отношения. Она как раз порядочная девушка, созданная для семьи и серьезных отношений. Хотя ее и пытались причислить после случившегося к легкомысленным. Мы уже не встречаемся, но остались друзьями. Но хочу сказать о своей жене... Теперь я понял, что такую женщину больше не найду никогда.
— Теперь у тебя будет возможность реабилитироваться...
— Уже нет. Недавно она вышла замуж. Тогда я еще не соображал своей головой, кого теряю. Теперь понял, но поздно. А ведь даже когда я ушел от нее, Таня не хотела разводиться, даже сама предложила: поживи пока отдельно, подумай, не спеши... А я... В общем, что об этом теперь говорить? Она золотой человек. Вот и дочке все это время не давала обо мне забыть, хочет, чтобы я, родной папа, ее воспитывал. Дочке сейчас 3 года и 4 месяца. Ей когда говорили обо мне, она кричала серьезным для ребенка голосом: «Отпустите моего папу». Как же я хочу ее увидеть и обнять!
— Расул, ты не раз на суде пытался просить прощения у родителей Ивана Агафонова и предлагал им материальную помощь. Сейчас, оказавшись на свободе, будешь пытаться найти контакт и помочь? Или вычеркнешь эту историю из жизни?
— Мне больно было на них смотреть на заседаниях. Если кто-то думает, что я не переживал — напрасно. Я и о своей матери думал, и о них. Конечно, я не надеюсь на то, что они меня простят когда-нибудь. Для них я останусь убийцей, плохим парнем, черным тигром, кем угодно... Но я бы хотел им помогать, если они, конечно, примут мою помощь.
