Михаил Степанович, дед Миша, как мы его всегда звали, — ветеран пацанского, 1944 года призыва.
Каждый год, по устоявшейся десятилетиями традиции, утром 9 мая в деревню из райцентра приезжал за дедом Мишей председательский «уазик». На ступеньках районной администрации юная поросль читала стихи о том, что не забудут младшие поколения подвига отцов и дедов. Правда, уже не совсем в размер — стихи-то были старые, добавляли школьники про прадедов. Из рупора на столбе гремели героические фронтовые песни. Про землянку, синий платочек.
Это было трогательно до слез, которых не стеснялись и шестьдесят с лишним лет спустя. Всех в своей деревне Михаил Степанович знал в лицо: кто пил, кто сидел, кто честно трудился, потому что всю свою жизнь — от победы и до пенсии — проработал учителем труда в местной школе.
Он знал. И его знали.
Как водится, дальше шли поздравления от начальства, подарки, выступления в школе перед пионерами, как по старинке называл детей Михаил Степанович. Просмотр по телевизору главного парада страны на Красной площади. Боевые сто грамм с друзьями-фронтовиками. Почтальон приносил открытку с факсимиле президента. И еще одну, подписанную от руки губернатором.
Казалось, что так будет всегда.
И вот как-то неожиданно в прошлом году оказался Михаил Степанович в своем селе последним оставшимся в живых ветераном. И цветы, и поздравления, и красивые слова о подвиге и славе — все теперь ему одному, последнему герою.
В октябре приехала дочь из города, стала уговаривать отца больше не геройствовать, не зимовать в одиночку. Дров и воды не напасешься, да и здоровье уже не то, а единственную больничку, фельдшерский пункт в их селе, где трудилась до пенсии санитаркой его любимая жена Валечка, с которой прошагал он по жизни рука об руку с победного кенигсбергского августа
Шестидесятилетняя дочь приготовилась уговаривать отца на переезд в город долго и слезно. Звонила брату, выходила специально в сени, шушукалась с ним, приводила доводы, нервничала, пила валокордин...
Впрочем, так же было и пять лет назад: когда умерла жена ветерана, дети тоже пытались забрать отца к себе. Но Михаил Степанович был еще в силах и не сдался. А сейчас, после того как стал последним в строю, словно что-то внутри сломалось. «Ладно! Уговорила!» — кивнул отец. Дочь принялась сметать в пакеты и сумки скудный отцовский гардероб: брюки, свитера, пиджаки, медали... Быстро, пока не передумал. Начисто вымыла полы, прикрыла посуду старыми газетами, остановила ходики, вытерла везде пыль, огород перекопала за выходные. Так старалась, что Михаилу Степановичу стало стыдно за свое стариковское упрямство.
В городе ему было тягостно. Четырнадцатый этаж новостройки. Комната недавно женившегося и уехавшего от родителей младшего внука, которую ему выделили целиком. Холодильник. Телевизор. Ничегонеделание. Только в тот день ветеран чувствовал себя нужным, когда почтальонша приносила положенные ему за фронтовые подвиги «огромадные суммы» — пенсию, которую он не знал, на что потратить. Совал деньги дочери, зятю, сыну, внукам...
«Пап, ты бы хоть к гостям вышел», — звала дочь на праздники Михаила Степанович к столу. Но, ссылаясь на плохое самочувствие, из своей комнаты он почти не показывался. Общего языка с молодыми не находил. Хорошие они, думал старик, но другие. И кряхтел в одиночестве. Смотрел в окно. Фоном слушал новости по телевизору. Чувствовал, как сохнет по дому, по огороду, по тишине. И не мог ничего придумать, чтобы выбраться в деревню до весны. Снегом там все заметено. Ни пройти, ни проехать.
Дочь чувствовала, что отец не в настроении, и в конце марта, наконец, сама предложила поехать, проведать, как оно там.
Замок на избе был сломан. Посреди крыльца — куча засохшего дерьма. «Собаки нагадили», — прошептала дочь, хотя прекрасно понимала, что дерьмо человеческое, и попыталась не допустить, чтобы отец зашел внутрь. Но старик ее отодвинул. В доме горел свет. Может, и всю зиму горел. Створки шифоньера висели на одной петле, оставшиеся его и покойной Валечки вещи были вывалены на середину комнаты. С корнем вырвана из своего домика в часах кукушка. Разбито два окна. На полу — батарея бутылок, банки с соленьями, которые они не стали забирать в город, следы грязи с чужих сапог. Переломаны табуретки, что мастерили его ученики и дарили к учительским праздникам. Часть посуды перебита, остальная пропала. Во дворе вырваны с корнем многолетние растения и цветы.
«Это, наверное, из зоны кто-то сбежал... — ахнула дочка. — Тут зона рядом. Сбежали и нагадили преступники...»
Приехавший из райцентра участковый из уважения протокол составил, но попенял, что виноваты в случившемся они сами. Слишком много вещей оставили на виду.
— Никто у нас из зоны не сбегал. Мужики это, местные, пьянь, они медали у вас искали, но не нашли и намусорили с расстройства. А антенну с крыши и посуду из серванта ваши соседи взяли. Что добру-то зря пропадать?..
— Как же так? Он же герой. Последний ветеран. Учителем здесь всю жизнь проработал... Нет, местные не могли так поступить, ведь папа всех, абсолютно всех знает, — пыталась найти хоть какое-то объяснение дочь.
Участковый только пожал плечами:
— Надо было местным заплатить, чтобы присмотрели. А так что вы от меня хотите?
Те же самые вопросы задала дочь Михаил Степановича, хорошая знакомая моих родителей, и мне. Как же так: ведь учил отец сельчан добру и справедливости, честному труду... Значит, плохо учил? И жил зря? За что?..
«Спасибо деду за Победу!» — из окна ее городской квартиры бесконечные машины мчались по проспекту с гордо повязанными георгиевскими ленточками.
Я не смогла ей ответить, за что.
Неужели превратить нас в героев могла только война? Неужели мы способны быть людьми лишь в бесчеловечные времена? А дай нам свободу, долгий мир, убери хозяина с дубинкой — и дерьмо потечет рекой?..
Безучастный уже практически ко всему Михаил Степанович лежит на диване. Здоровье его последнее время сильно пошатнулось. Дочь говорит, что это никак не связано с неприятной историей. Все же 86 лет, не шутка. Но ехать на праздник 9 Мая в родную деревню он наотрез отказывается.
— Пусть думают, что меня больше нет.
