“Горло расслабь, живот не напрягай! “
Надо сказать, что я ненавижу от всей души, так это петь. Может быть, для кого-то это и удовольствие, а для меня с того самого момента, когда в музыкальной школе, на первом же занятии хора, преподаватель вынес мне приговор “чистый альт! “и отправил — одну! — сидеть с мальчишками, я возненавидела пение за компанию со всеми девочками — обладательницами высоких голосов. Тут же мне предстояло не просто петь, а делать это талантливо и от души, дабы завоевать любовь публики и развести ее на червонец-другой для отплаты моих стараний. У меня, надо сказать, были образцы для подражания. По Казанскому направлению, электричками которого я пользуюсь, работали трое талантливых певцов, чье исполнение никогда не оставалось невознагражденным. Один был очень старый дедушка, который — в его-то годы! — исполнял без какого что ни на есть микрофона… арии из опер. Его шикарный оперный голос легко, без малейшего усилия, долетал до другого края вагона, перекрывая стук колес. Пассажиры впадали в шок, слушали замерев и, что примечательно, не просто платили, а зачастую и бурно аплодировали.
Вторым был разбитной мужик с очень редким тембром голоса и явно выраженным алкоголизмом. Одет он всегда был как бомж, по всей видимости, им и являлся, но пел как бог. Особенно ему удавались задушевные баллады про любовь и песни с оттенком тюремной романтики. В последний раз, когда я столкнулась с ним в электричке, он с обескураживающей улыбкой и почему-то почти радостно сообщил сильно разбитыми губами: “Друзья мои! Все вы меня знаете! Случилось страшное, в пьяной драке мне разбили гитару! Как я теперь буду жить без пения? Надо собирать деньги на новый инструмент! “И он запел: “Я вам не скажу за всю Одессу” Надо признать, народ проникся, в шапку падали и червонцы, и полтинники, и даже сотки. Публика действительно признала в спившемся таланте своего любимца.
Третьей, кто неизменно вызывал симпатию пассажиров, была девочка-цыганка лет 14. Всегда покрытая темным платком, в темном же, каком-то бесформенном платье до пят, она пела не по возрасту низким, удивительно проникновенным голосом блестящие романсы от “Белой акации гроздья душистые”, до “А напоследок я скажу”. Голос ее был таким удивительным, что я даже как-то попыталась сосватать ее знакомым продюсерам из шоу-бизнеса, но те замахали руками: “Цыганка? Девочка? Забудь! Ее никто не отдаст. Мы однажды хотели попробовать цыгана, так его даже не удалось заставить сделать грим. Понимаешь, у цыган другой менталитет”.
Прежде чем предстать перед глазами любезнейшей публики, перемещающейся до дач — кому повезло иметь их в пригородной зоне, и добирающейся до дома — кому не повезло жить в столице, мне предстояло решить два серьезных вопроса: сценический костюм и репертуар. С первым я разобралась быстро: нижняя половина тела все равно за спинками сидений не видна, можно надеть джинсы, все внимание будет в область груди, значит, сюда надо что-то с блестками и побольше разных украшений на шею, чтоб блестело. А вот что петь — это был вопрос вопросов. Если любой более-менее известный исполнитель мучается, выдергивая из своего многочисленного репертуара два десятка песен для концертного выступления, то как же извелась я, отбирая порядка десятка хитов из всего имеющегося в стране музыкального наследия! Надо сказать, всю современную песенную обойму я отставила сразу, то, что сегодня болтается в топах, люди не знают и слушать уж точно не захотят. И пусть простят меня господа артисты, но если от их исполнения публика нос воротит, а уж мое пение репертуара новоиспеченных звездулек, пожалуй, может стать поводом для драки. Но — слава богу! — прошлый век дал немало музыкальных шедевров, которыми можно смело пользоваться в корыстных целях. В итоге в мой список избранных попала пара несложных для исполнения романсов, рассчитанных на женскую аудиторию, тройка приблатненных песен для мужиков с бодуна и пять-шесть хитов, которые знает в стране каждый вне зависимости от пола и возраста.
Как именно петь, я решила проконсультироваться у знакомого фониатра.
— Не старайся усиливать голос, стремясь перекричать шум электрички, — посоветовал он мне со вздохом, узнав, для чего нужны такие рекомендации, — более мощный звук голоса получается с помощью диафрагмы, но тогда дыхание становится глубоким. В этом случае дыхательная система перенапрягается. Обычно глубоко дышат, если есть необходимость отдышаться, а потом люди снова переходят к поверхностному дыханию. Опыта петь, используя диафрагму, у тебя нет, сначала получится громче, а затем произойдет резкое снижение уровня звука, а то и полная потеря голоса. Дыши поверхностно, горло расслабь, пой, не напрягая живот. А лучше всего, — закончил он свои рекомендации, — возьми с собой микрофон и усилитель звука.
Усилитель звука, который я попыталась раздобыть у приятелей, работающих на звукозаписывающей студии, весил немало. Микрофон не весил почти ничего, но это ситуацию не спасало, усилитель пришлось бы возить на тележке из вагона в вагон. Или искать кого-нибудь с хорошо накачанными руками. Я представила, как подхожу к Киркорову со словами: “Бэк-вокалом будешь? А то усилитель таскать некому! “— и решила, что бегаю недостаточно быстро для столь смертоносных экспериментов.
“Централ” давай! “
Потренировавшись дома петь, как советовал фониатр, я отправилась на перрон станции Выхино в самый час пик, рассудив так: не возьму качеством, доберу количеством. Свое сольное выступление я начала с любимого “Сиреневого тумана”. Как мне казалось, этот выбор — стопроцентное попадание. Все-таки мы в электричке, романс хорошо знакомый, всеми любимый, петь его несложно… Но меня прервали буквально на второй фразе. “Владимирский централ” давай! — раздался громкий мужской голос, явно с хорошего похмелья. — Я плачу! “Меня такое отношение покоробило, надо же, черт возьми, уважать артиста! — и я упорно продолжала голосить: “Кондуктор не спешит…” “Централ”! — рявкнул все тот же мужской голос. — Говорю же: плачу! “Звезды часто жаловались мне в интервью, как их бесконечно раздражают крики из зала, безапелляционно требующие полюбившийся хит, но только сейчас я поняла, как это бесит! А впрочем… Я же сюда пришла зарабатывать, а не доказывать, какой я песенный талант. Так что “Централ” так “Централ”…
Второй раз мое пение прервали на фразе “Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз”. Высокий женский голос вдруг громко, заинтересованно спросил: “А почему? “И девушка, смутившись, уже тише добавила: “Всегда хотела узнать, случая не было…” Нет, я все-таки понимаю, почему сильный пол так любит светловолосых женщин, как удав в попугаях длиннее, чем в мартышках, так в блондинках мужики умнее, чем в брюнетках. “Очко — это 21, — пустилась я в объяснения, дойдя до места, где сидела любопытствующая, — туз — одиннадцать очков, к одиннадцати туз — это 22, то есть перебор”. Как ни странно, публика моя разговором заинтересовалась чуть ли не больше, чем пением, и я, обрадовавшись оживлению в зале, к слову рассказала немного об истории создания песни. Удивительное дело, этот пустяковый факт увеличил мои гонорары, до этого в пакет бросали реже и скуднее! Что же, видно, недаром тот же Басков, помимо пения, увлекается конферансом — работает! Обещавший заплатить мужик слово сдержал и вручил мне пятисотку: видно, пьянка у него вчера была знатная, но денег осталось и на опохмел — свежим перегаром от него разило знатно, — и на оплату музыкальных прихотей. Забегая вперед, могу сказать, что так удачно я нажилась лишь еще один раз, когда очередной хмельной мужик заказал частушки, которые я, не погнушавшись, и сбацала, выбив до кучи дроби ногами. “Владимирский централ” заказывали еще трижды, и каждый раз я исправно рассказывала историю песни. Помимо Михаила Круга неплохо кормил все тот же “Сиреневый туман”, а вместе с ним “Из-за пары распущенных кос с оборванцем подрался матрос”. Последняя, простая до примитивизма и трогательная до мурашек, одинаково нравилась и женщинам, и мужчинам. Но если в вагоне количество дам явно превалировало, я меняла репертуар на “Милая моя, солнышко лесное” и даже раз решилась позволить себе “Под лаской плюшевого пледа”. А однажды я конкретно опозорилась, исполнив на заказ вместо “Мурки” розенбаумовский “Гоп-стоп”. Впрочем, заказчик как-то тоже не сориентировался, расплатился (правда, не пятисоткой, а тремя сотнями, что, впрочем, тоже было неплохо), и то, что это две разные песни, до меня дошло лишь в следующем вагоне. Лично мне самой очень хотелось выдать моей публике что-нибудь серьезное, роковое: “Казанову” группы “Наутилус Помпилиус” или “Звезду по имени Солнце” Цоя, но я не решилась, песни культовые, у них есть свои фанаты, а фанаты таких фокусов, как непрофессиональное исполнение обожаемых произведений, не терпят. Итог моего выступления в финале одной электрички был премилый: почти сто баксов плюс два заказа на корпоративы, от которых я отбоярилась. Памятуя истории из жизни шоу-бизнеса, побоялась, что по вызову придется не только петь…
Что ж, оказалось, что пение в электричках — занятие приятное. Публика у нас благодарная, если пассажиры вдруг и не платили, то, по крайней мере, не критиковали и не шикали: слушали терпеливо. Так что нашим артистам могу посоветовать взять этот вид пения на вооружение, очень удобно проверять новый репертуар: скинулась публика в вагоне по червончику, считай, у тебя готовый хит в кармане, а отвернулась в окно — зарой эту песню и больше никому не дуй ее в уши.
