“Там в лагере точно был он! “— эту фразу Алексей Вайцен сказал внуку еще два года назад, когда по телевизору впервые показали нацистский билет Ивана Демьянюка. Тогда пенсионер пообещал себе дожить до окончания суда. В минувший четверг он дождался этой минуты: Мюнхенский суд приговорил Ивана Демьянюка к пяти годам заключения. Но 89-летний пенсионер до сих пор не может понять, почему суд над охранником лагеря смерти тянулся так долго, а приговор получился столь мягким.
— В лагере мы сталкивались дважды: когда он уводил людей на работу и когда возвращался один из леса, — говорит Алексей Ангелович. — Нет, я не видел, как он бил или убивал людей. Но когда вы узнаете, какие ужасы скрывались за стенами Собибора, то поймете: уже за одно то, что человек добровольно согласился быть охранником в лагере смерти, его нужно отправить в газовую камеру. В такую же, где они убили десятки тысяч человек. И где, если бы не побег, оказался бы и я…
Беги, Леша, беги…
“Хорошо бегаешь, сынок, далеко пойдешь. Ноги — они ведь всему голова! “— каламбурил тренер, вручая школяру Леше Вайцену грамоту лучшего нападающего молодежной сборной Западной Украины по футболу.
Хвалили его крепкие, быстрые ноги и в родной дивизии, за футбольную команду которой играл рядовой Алексей Вайцен.
Но по-настоящему оценил правоту тех слов уже немецкий пленник Вайцен — “руссиш швайне” Вайцен, — когда бежал из плена.
В первый раз его забрали в августе 1941-го: раненого, как побитую собаку, кинули умирать во дворе оборудованной под содержание советских солдат хозяйственной постройки.
— Тогда я и еще несколько ребят ночью сделали подкоп во дворе, где нас держали. Бежали мы тогда всю ночь, потом нашли своих, — вспоминает бывший узник.
Второй раз немцы церемониться не стали — сразу повели на расстрел. Опушка леса, шелест опавшей листвы под сапогами. Кукушка, монотонно отсчитывающая года-минуты. И черный глазок дула автомата — взгляд смерти. Его Алексей Ангелович помнит до сих пор.
— Было нас тогда человек десять. Вдруг раз — трое рванули. Немцы начали палить. Я тут же сориентировался — и в другую сторону. И только слышал крики парня, стоявшего справа от меня: “Нет, не надо! “Не успел он убежать…
Всего три дня Вайцен пробыл на свободе. Его схватили в Тернополе, во время облавы на евреев. На вокзале их уже ждал состав, у которого был пункт назначения — станция Собибор. Лагерь смерти. Полтора года, с марта 1942-го по октябрь 1943-го, такие поезда почти ежедневно доставляли на последнюю станцию жизни людей из Голландии, Польши, Чехословакии, Австрии и СССР…
— Полдня сидели мы в подвале. Потом нас вывели, затолкали в товарные вагоны и повезли. Куда, никто не знал. Но были уверены: выйти на следующем полустанке нам уже не суждено. Расстреляют еще до пункта назначения. Поэтому думали об одном: бежать! Но как? Вагоны забиты, на крыше — охрана, — говорит наш герой.
Три дня — как три жизни. Туда-туда-туда — монотонно стучали колеса. А куда? Никто не мог ответить.
Дорога в небо
19 июля 1942 года — Алексей Вайцен как сейчас помнит, память разведчика и в 89 лет не подводит — поезд натужно вздрогнул и остановился. Застучали запоры вагонов. Людей вывели. Но не в чисто поле, а на ухоженный полустанок. Дощатый домик с надписью “касса”, расписание поездов — этот атавизм мирной жизни давал пленным хоть и призрачную, но надежду. И они верили.
Никто не подозревал, что жить им осталось всего два часа.
— На перроне людей встречала так называемая банхоф-команда: тоже узники, которые должны были принимать составы со смертниками. Изможденные люди видели одетых в гражданское встречающих (им выдавали довольно приличные костюмы) и думали, что их привезли в трудовой лагерь или на поселение, — поясняет пенсионер. — Некоторые женщины даже пытались спасти чемоданы с пожитками. Но несколько ударов проволочной плети быстро возвращали их в действительность.
Привезенных выстраивали на аппель-плаце — площади для построения узников. И еще несколько минут шатавшиеся от изнеможения люди-тени слушали выступление обершарфюрера СС Германа Михеля.
— Он говорил, что скоро всех отправят на работы. Но прежде чем начать распределение, людям необходимо пройти санобработку: помыться в бане, избавиться от вшей… — вспоминает Алексей Ангелович. — И только в небольшом помещении, делая первый глоток удушающего газа, люди осознавали, что “бани” — это газовые камеры.
10–20 минут — и трупы людей, скрюченных в предсмертных гримасах, выносили на сожжение. “Дорога в небо” — так называли вытащившие счастливый билет узники ту стометровую тропинку, по которой людей гнали на смерть. По пути женщин и детей загоняли в парикмахерскую. Несколько движений ножницами — и на пол падали пряди русых волос, “крысиные хвостики” детских косичек. Потом паковали волосы в тюки — по 50 кг в каждый — и отправляли в Германию: замерзающим в советских лесах немецким солдатам срочно нужны были теплые чюни, а дожидающимся их по домам престарелым фрау — роскошные парики…
Иногда один из эсэсовцев подходил к малышам, загоняемым ударами плети в небольшой проем бревенчатого домика, давал им конфетки и, поглаживая по голове, успокаивал: “У вас все будет хорошо, дети…”
— Потом узников загоняли в газовые камеры: набивали битком. А когда двери захлопывались, включали мотор. Камера наполнялась газом. Люди кричали. Но никто из оставшихся в живых заключенных никогда не слышал этих предсмертных, хрипящих голосов боли: во время казни во двор выгоняли гусей, которых специально для этого держали в лагере, — говорит бывший узник. — Часто гусиный гогот по нескольку часов не смолкал над лагерем. Его до самой смерти не мог забыть ни один из спасшихся из Собибора узников.
Люди — собаки и собака — человек
Но о душегубках Алексей Ангелович узнал уже потом. А в первые дни, засыпая в пропахшем кислым запахом измученной человеческой плоти бараке, он верил, что всех его товарищей по поезду отправили дальше по железной дороге. Туда-туда-туда…
— Меня и еще нескольких ребят из вагона сразу отобрали. Отконвоировали на кухню, дали поесть какой-то баланды. Потом объяснили, что мы, молодые и крепкие ребята, будем работать.
По меркам Собибора его определили на достаточно легкую работу — сортировать одежду убитых. Брюки — в одну кучу, женские платья — в другую, блузы — в третью. И так изо дня в день: юбки, ботинки, платья…
— Я до сих пор помню эти пирамиды детских ботиночек, — Алексей Ангелович расставляет большой и указательный пальцы правой руки, показывая: вот такие маленькие туфельки. — И как среди одежды случайно узнал коричневое пальто моего младшего брата Шмуля тоже помню: тогда во мне вскипела такая злость, что я даже отшвырнул все эти вещи в сторону. За что и получил несколько ударов по голове. Только потом мне шепнул кто-то из заключенных, что его не отвели в “бани” — он работает в лагере. В другом секторе.
Всего в Собиборе их было три. В первом стояли жилые бараки для заключенных, а также мастерские: сапожная, швейная, столярная. Во второй зоне приговоренные к смерти оставляли одежду. Здесь же была парикмахерская для женщин и склады с вещами. Отсюда у смертников был один путь — в третью зону, зону смерти. Каждый сектор был отделен от соседнего колючей проволокой, замаскирован ветками. Никто не должен был знать, что творится за забором.
— Говорить в лагере было нельзя: за это могли убить. Лишь иногда заключенные могли перекинуться парой слов на идише, который знали многие, — вспоминает бывший узник. — Хотя убить могли за что угодно: не так посмотрел на эсэсовца или вахмана, не так повернулся. Когда нас вели на работы, заставляли орать немецкие песни. Я помню, как позади меня шел парень, которому до этого сломали челюсть. Он не мог даже говорить. Тогда к нему подошел один из вахманов, заорал: “пой” — и начал наносить удары: “Айн, цвай, драй…” Нас гнали дальше, а позади все разносились крики и глухие удары. Больше того парня в лагере я не видел.
Но были и более изощренные способы публичной казни. Заводя речь о начальнике сектора смерти Курте Болендере, все спасшиеся заключенные вспоминают о его собаке. Ее челюстей узники боялись сильнее плети или парабеллума.
— Болендер называл ее “человек”, а всех заключенных — “собаками”. Во время построения он мог указать на узника пальцем и приказать: “Человек, сожри эту собаку! “Тогда она набрасывалась на жертву и вгрызалась в тело челюстями.
Лагерная арифметика
“Сегодня твой друг, завтра — ты” — эту ужасающую арифметику в Собиборе понимал каждый узник. Все знали, что, как только человек не сможет работать, ему быстро найдут замену из числа вновь прибывших.
— Люди выходили на работу в любом состоянии: истекающие кровью, с температурой. Если кто-то из узников уже не мог быстро двигаться, к нему подходил Пауль Грот и говорил: “Тебе надо подлечиться! Пойдем в лазарет”, — рассказывает Алексей Ангелович. Но лазаретом называли место, где людей расстреливали, а потом закапывали.
Поэтому в каждом крике гусей, в каждом ударе плети узники слышали лишь одно: “Побег — ваш единственный шанс остаться в живых…” Но и это удавалось лишь единицам. По периметру Собибор был обнесен столбами с колючей проволокой. За ними — полоса минного поля и ров с водой. Между рядами заграждений через каждые 200 метров дежурили охранники, а по углам лагеря были разбросаны вышки с пулеметчиками. К тому же за месяцы, проведенные в лагере, узники усвоили и другую истину: за провинность одного расплачиваются десятки. Круговая порука на конвейере смерти работала безотказно. Сорвавшийся побег голландских заключенных — самое яркое тому доказательство.
— Эта группа работала на рубке леса. Там они и решили убежать, убив всех вахманов. Но не смогли. Спаслись всего несколько человек. Других перестреляли, а тринадцать голландцев взяли живыми и привели в лагерь, — вспоминает Алексей Ангелович. — На вечерней поверке в центр плаца вывели тех 13 бедолаг и приказали: “Берите по одному человеку из строя — их расстреляют вместе с вами. Всего будет 26 трупов”. Когда голландцы не сдвинулись с места, им объявили: “Не хотите выбирать? Тогда мы сделаем это за вас. Только будет уже не 26 трупов, а в два раза больше”. И людям пришлось пойти на этот шаг…
Восставшие в аду
Больше о побеге никто из узников уже и не думал. До тех пор пока в сентябре 1943 года в Собибор не прибыл эшелон с заключенными минского трудового лагеря. Среди них был лейтенант Александр Печерский — человек, который смог возглавить восстание в лагере смерти.
План восстания был продуман за несколько недель. Все руководство лагеря одновременно и поодиночке решено было пригласить на смотр заказанных ими ранее вещей: одного эсэсовца — на примерку в сапожную мастерскую, другого — в портняжную, третьего — в мебельный цех.
…Вечером 14 октября начальник лагеря Иоганн Нойман переступил порог портняжной мастерской. Он безмятежно примерял костюм, перешитый по его заказу лагерниками из вещей убитых им же людей, когда на его голову обрушился удар топора. За час таким образом “примерили” сапоги или костюмы еще 11 офицеров, служивших в Собиборе.
— Было несколько групп восстания: одним было дано задание убить эсэсовцев, другим — перерезать провода. Мне нужно было захватить склад с оружием и раздать его узникам, — говорит Алексей Ангелович. — Но к тому моменту в лагере уже подняли тревогу. На подходе к складу нас начали обстреливать из пулеметов.
Тогда было решено прорываться сквозь заграждения без оружия.
— Это было ужасно: люди бежали прямо на колючую проволоку, разрывая ее своими телами. Падали — а по ним бежали другие, — вспоминает Алексей Вайцен. — Истекающие кровью люди выбегали на поле, и тут же раздавались взрывы. Вся полоса была заминирована.
Тут-то Алексей Ангелович и вспомнил ту похвалу тренера и предыдущие свои победы на футбольном поле.
— Я бежал, закрыв глаза, понимая, что, если я вдруг начну выбирать место, куда наступить, обязательно подорвусь. — Один метр, два, три… Бежал, а в уме представлял впереди себя футбольные ворота. Только так я и смог добежать — ведь я даже не знал, сколько метров мне осталось до леса.
А когда он открыл глаза и обернулся назад, то увидел за колючей проволокой узников, сидящих на коленях перед воротами лагеря.
— Люди настолько привыкли, что у них нет шанса выйти отсюда живыми, что, когда открылся выход на свободу, они просто садились на землю, закрывали лицо руками и кричали. Пока пулеметная очередь не обрывала их крики.
Всего из лагеря тогда бежали 300 заключенных. Половину из них застрелили во время погони. Самому Алексею Ангеловичу удалось выжить только чудом.
— Мы остались в лесополосе прямо у самого заграждения. Это нас и спасло, ведь преследовавшие понадеялись на то, что все кинутся вперед — к реке Буг.
Еще пять месяцев потом группа из семи бывших узников скрывалась в лесу, партизанила. Пока не встретилась с 76-й стрелковой дивизией, куда, после тщательного допроса, Алексея Вайцена приняли в разведку.
…Спустя несколько дней после восстания по приказу Гиммлера Собибор был уничтожен: бараки и газовые камеры разрушили, землю перепахали. В 1945 году начался Нюрнбергский процесс, спустя еще 20 лет на скамье подсудимых оказались и служившие в Собиборе. Процесс над Иваном Демьянюком, скорее всего, последний в череде “лагерных дел”.
— Я присутствовал на нескольких процессах над вахманами в качестве свидетеля, — говорит Алексей Ангелович. — И тогда, и сейчас меня поражает мягкость наказания. Пять лет дают за убийство одного человека. Как же тогда расценить смерть и мучения 28 тысяч?
Рязань — Москва
