...А началось все с простого человеческого желания поехать на майские праздники к маме в Одессу. Но желание-то было, а билетов — нет. Их невозможно было купить в Москве, зато в Одессе на тот же самый московский поезд — запросто. И вот моя мама берет билеты на всю нашу семейку (трое в купе, не считая собаки = 12 000 рублей как с куста) и отправляет их в Москву письмом: заказным, авиа, с уведомлением. При этом для полной страховки мама снимает с этих билетов ксерокопию. И вот мы начинаем ждать. Прошла неделя, идет вторая. Нервничаем. Вводим номер письма в почтовый поисковик. Он сообщает, что последний раз наше отправление было зафиксировано 21 апреля в Киеве, “в объекте почтовой связи Киев ДОПП Цех N2”. А вот дальше о нем информации нет. Звоним в “Почту России”. Они такого письма у себя не находят. Говорят, потеряла Украина. Пусть отправитель обращается с заявлением о пропаже на свою почту.
Заявление — дело правильное. Но ведь на дворе 29 апреля! Вечером ехать. А у нас нет билетов, одни ксерокопии. Звоню другу, который работает на железной дороге. Он говорит: ничего страшного. Берите свои ксерокопии и дуйте с ними к дежурному по Киевскому вокзалу. Тот поможет вам сделать дубликаты билетов. Заручитесь на всякий случай телефоном одесских касс. Пусть подтвердят, что действительно выписывали вам эти билеты.
Заручились. За два часа до отхода поезда прибыли на вокзал. К дежурному попали легко, точно так же, как легко в свое время попал к нему Дмитрий Медведев. Правда, Медведеву тот не сказал, что ничем не может помочь. А нам сказал. Идите, говорит, в кассу №23, к администратору. Пусть она ваш вопрос и решает. Идем в кассу. Показываем свои бумажки: квитанцию об отправке письма, электронное сообщение о том, что его следы затерялись в Киеве, ксерокс билетов. Но администратор тоже нас отшивает: а я при чем?! Билеты выписаны в Одессе. По инструкции выдать дубликат не могу. Опять плетемся к дежурному. Тот советует: обратитесь к начальнику поезда, может, посадит. Идем к начальнику. А это агрессивная громкоговорящая одесская женщина, которая вслед за своими русскими собратьями по железной дороге излагает нам содержание ведомственных инструкций, которые, ясный пень, запрещают сажать в поезд пассажиров без билетов. Мы предлагаем ей (по нашему телефону) связаться с Одессой и получить подтверждение, что мы действительно покупали билеты. Но она ни с кем говорить не хочет. “И наше купе поедет пустым до Одессы?!” — потрясенно говорим мы, все еще не веря, что поезд уйдет без нас. “Поедет пустым”, — отбривает начальница. “А что же нам делать?!” — “Идите в кассу и покупайте новые билеты”, — бросает нам эта женщина. (Вообще, отсутствие хоть каких-либо признаков человеческого сочувствия в этих людях — самое впечатляющее в данной истории.)
Снова идем в кассу. Я готова еще раз заплатить эти деньги, весьма немалые. Ведь мама нас ждет. В конце концов ужмемся в других расходах. Однако же, как и следовало ожидать, в этот поезд — ни одного билета. И вообще ни на какой одесский поезд билетов нет. Опять бредем к своему составу, заходим в свой вагон, страдальчески осматриваем свое купе и — чем черт не шутит — спрашиваем проводницу: может, посадит нас по нашим ксероксам? “Раз начальница не разрешила — не посажу”, — отказывает и она.
Мы выходим на платформу. Поезд трогается. Наше купе проплывает мимо нас, маня тремя пустыми полками. “Поехали домой”, — говорит муж. Но я не хочу домой. Я хочу к маме. Я оставляю семью на вокзале и опять иду в кассу. Беру билеты на ночной поезд до Киева. А там уж как-нибудь доберемся до Одессы. На этом, собственно, российско-украинская часть истории и заканчивается. А, нет! Все-таки случился лучик человеческой доброты в этом мрачном царстве. По Киевскому вокзалу ходил наряд милиции и почему-то всех выгонял со скамеек в зале ожидания. К нам тоже подошли. “Этих не трогать, — приказал дежурный по вокзалу, который ходил вместе с нарядом. — Они и так настрадались”, — добавил он.
Мы хорошо провели время на этой скамейке, я даже толком накормила собаку.
* * *
За год до этих событий наша семья собралась в путешествие по нескольким городам Англии и Франции. Между этими городами мы должны были ездить поездами. Билеты на поезда я покупала по Интернету за несколько месяцев, потому что у них чем раньше, тем дешевле. В каждом городе мы приходили на вокзал, я отдавала кассиру свою интернет-карту, по которой был оплачен заказ, и получала “живые” билеты.
Система дала сбой в Гавре, где я должна была забрать билеты на Париж. “Этот тип карты не проходит”, — заявила мне кассирша на местном вокзале. “Как это? — изумилась я. — Как деньги с нее снять — так проходит. А как выдать билет — нет?!” — “Нет. Ваш заказ я в компьютере вижу, а выдать билет не могу”. — “Но почему в Шеффилде все получилось?!” — возмутилась я. “Значит, Франция еще не настолько цивилизованна, как Англия, — иронично заметила кассирша и прикрикнула: — Покупайте билеты заново или отходите, не задерживайте очередь”.
Однако же “очередь” в виде немолодой интеллигентной женщины, стоявшей за моей спиной, совершенно не прочь была задержаться. По совпадению, эта женщина (директор школы в Париже) оказалась дочерью русских эмигрантов. Она слышала весь наш разговор, происходивший по-английски. Ее до глубины души потряс тот факт, что мне отказываются выдать уже оплаченные билеты и заставляют купить новые, причем, естественно, безо всяких интернет-скидок, по полной стоимости! Она вступила в длительную полемику с кассиршей, понятно, по-французски. И она же изложила мне итог их диалога. Кассирша расскажет о нашей проблеме своему сменщику. Сменщик сообщит об этом начальнику вокзала. А уже тот примет решение. Наша задача — явиться на вокзал за час до отхода поезда к этой же кассе.
Мы явились. За окошком кассы действительно сидел новый паренек, который при нашем появлении вскочил, запер кассу и повел нас к платформе. “Вот там, за этими дверями, идет совещание по вашему поводу. Ждите”, — сказал он и ушел. Я из любопытства все же заглянула за указанные двери. Там сидела небольшая компания (судя по всему — весь коллектив вокзала города Гавра), которая при моем появлении замолчала. Никто из них не говорил по-английски. “Сори”, — пролепетала я и вернулась к семье с чемоданами. Через 15 минут двери каморки распахнулись, и вся компания торжественно выступила нам навстречу. “Кто будет переводить?” — спросил самый молодой из них. “Я, наверное”, — смущенно сказала моя старшая дочь, которая учила французский всего третий месяц. “Мы приняли решение разрешить вам сесть в поезд”, — торжественно объявил самый старший из них, видимо, дежурный по вокзалу. Они уставились на нас в ожидании реакции. Мы завопили “ура” и захлопали в ладоши. Тогда и они разразились аплодисментами. “Пойдете с ними. Это начальство поезда”, — дежурный указал на двух господ в роскошных костюмах, с крошечными чемоданчиками на колесах.
Господа повели нас в вагон. Весь маленький коллектив этого вокзала махал нам руками вслед. Я почти рыдала от умиления. Счастливые рыдания продолжились уже в поезде, потому что нас посадили… в вагон первого класса! Хотя мы-то брали билеты во второй.
Кстати, поезд был забит до отказа. Даже наш дорогущий 1-й класс заполнился на первых же полустанках. А потом по вагону пошли контролеры. Мы напряглись. Но тут же расслабились, потому что контролерами оказались… те же самые господа, которые сажали нас в поезд! Просто свои роскошные цивильные костюмы они сменили на униформу, которую, видно, и везли с собой в чемоданчиках. Мы поняли, что у них начальник поезда и контролер — это одно и то же лицо, что, по сути, отражает существующий в природе порядок вещей. Кто проверяет — тот и главный.
* * *
В одной и в другой истории самый обычный человек не был виноват в том, что система дала сбой. Но во втором случае система, дабы исправить этот свой сбой, “сломалась” еще раз, нарушив ради этого человека свое главное правило — не пускать в транспорт без проездных документов. В первом же случае система, напротив, тесно сомкнула свои ряды, ощетинившись всеми своими инструкциями, чтобы ошибка не только не была исправлена, но чтобы она до конца воплотилась в жизнь, чтобы из-за этой ошибки непременно пострадали ни в чем не повинные люди. Вот, собственно, и вся большая разница. Или, если уж совсем по-одесски, то две большие.
