Мы просто надели никабы, но в одну секунду оказались в другом мире, закрытом от славян. Мы были в мире, где люди называют друг друга “брат”, “сестра”, но мужчины никогда впрямую не смотрят на женщин, а женщины — на мужчин. Даже через прорези в черном платке. В том мире, где пять раз в день совершают намаз.
Впрочем, мусульманские женщины, если оказались не дома в минуту, обозначенную для молитвы Аллаху, намаза не совершают. Делают это позже, когда покинут общественное место.
А еще они не ходят в никабах. В Москве это не принято и, более того, опасно. Так уверяла нас продавец мусульманской одежды, молодая женщина по имени Марьям. “Были случаи, когда сестер по вере за это били! — воскликнула она, узнав, что задача репортажа — понять, как ощущает себя правоверная мусульманка в российской столице и что чувствуют немусульмане, оказавшись рядом с женщиной, у которой лицо закрыто черным платком. — Поверьте мне, вы очень рискуете!”
Мы не поверили... Благо нам редакция для выполнения спецзадания выделила охрану.
“Требуется никаб!”
Хиджаб, паранджа, чадра, никаб — мусульманские атрибуты без проблем можно приобрести в любом районе Москвы. Спрос на столь необычные вещи сегодня так же высок, как на ажурные колготки.
Почему? Мы поймем позже, когда вживемся в роль...
А для начала находим в Интернете адрес магазинов мусульманской одежды и набираем первый попавшийся номер телефона.
— У нас огромный выбор верхней одежды, только что завезли новую партию хиджабов и других модных вещей. Ждем вас, приезжайте... — любезно ворковала девушка на том конце провода.
Выбранный нами магазин “Исламская одежда” располагался в двух шагах от театрального центра на Дубровке. В памяти всплывает страшная картинка: октябрь 2002-го, “Норд-ост”, заложники, среди боевиков — смертницы с затянутыми черной материей лицами...
Заходим в торговый центр, больше напоминающий вещевой рынок. Плутаем между многочисленными базарными рядами.
— Бриджи, куртки, юбочки, — ловят нас продавцы светской одежды. — Скидку сделаем!
Но нам не до модных ныне брюк от “Дольче и Габана” и клатчей с выразительной надписью “Гуччи”. Твердой походкой движемся к цели. Линия В. Ряд 10-й. За стеклянной витриной — манекены, наряженные в атласные халаты ярких расцветок.
— Да нет, это не то, — машет рукой одна из нас. — Здесь все какое-то радужное, явно немусульманское.
Девушка за прилавком с ног до головы закутана в черное. Значит, мы на верном пути.
— Нам нужны черные никабы, — заявляем без тени сомнения.
Девушка подводит нас к вешалкам.
— Возьмите лучше голубые, сиреневые платки. Они очень подойдут вам, прямо под цвет глаз, — пытается переубедить нас продавщица.
Отговорить нас не получается. И Марьям, недоуменно пожав плечами, вешает на руку черные шелковые и льняные платки.
Усаживает нас перед зеркалом. Наматывает особым образом на голову одной из нас черную ткань, следом прикрепляет накидку с прорезью для глаз. Окинув нас взглядом, пылко уверяет:
— Но в никабах ходить по Москве нельзя! Вас на каждом шагу будет останавливать милиция для проверки документов! Вам будут угрожать люди на улицах! Могут и побить. Ограничьтесь платками-хиджабами! Тогда вас могут просто принять за православных монашек...
Мы не очень-то верили Марьям. Но лишь до тех пор, пока последний штрих в одежде не был положен, а именно: затянуты завязки платка, закрывающего лицо...
На секунду вспомнилось, как коллега в восторге расписывал красоту блестящих, с поволокой, ярко накрашенных глаз саудовских женщин, укутанных с ног до головы в черное. По его словам, это были нимфы, несущие в себе загадку.
Воспоминание вспыхнуло и мгновенно погасло. У одной из нас из прорези торчали очки, что делало бедняжку похожей на чучело в костюме химзащиты. У других двух корреспонденток из щелей в материи выглядывали накрашенные, насмерть перепуганные глаза. Что говорить, мы являли собой ну очень странное зрелище!
Между тем Марьям продолжала подбирать нам одежду:
— Надо еще купить длинные юбки. Никаб с брюками носить нельзя — свои, мусульмане, неправильно поймут. Из-под платка волосы торчать тоже не должны, я вам дам специальные булавки, чтобы нижний платок держался...
Девушка рассказывала о себе, о том, как она, армянка, выросшая в семье с христианскими традициями, девять месяцев назад стала мусульманкой, а месяц назад вышла замуж за мусульманина.
Мы узнали, как правильно здороваться, как молиться, как обращаться к старшим.
— К исламу пришла самостоятельно, — улыбка ни на секунду не сходила с лица девушки. — Начала читать религиозные книги. Закон Божий меня не впечатлил. Я взялась изучать мусульманскую литературу. И поняла: ислам — это мое. Ведь это не просто свод правил, но еще и образ жизни. Конечно, родители поначалу были категорически против, но потом смирились. Это ведь мой осознанный выбор.
Еще недавно Марьям носила короткие платья, танцевала на дискотеках, не отказывалась от бокала вина, случалась, хаживала в ночные клубы...
— Когда я впервые примерила на себя хиджаб и длинную юбку — все изменилось. Я отказалась от прежних увлечений и ничуть не жалею об этом. Нынешняя моя жизнь гораздо веселее и интересней прежней, — несколько неожиданно для нас заявляет девушка. — Правда, некоторые мои бывшие приятельницы перестали со мной общаться… Но у меня появились новые подружки — мусульманки, большинство из них — славянки. Сейчас ведь очень много русских девочек принимают ислам. Например, у нас в институте это явление уже не редкость.
Марьям немногим за двадцать. Она студентка. Учится на юриста. Но работать по престижной специальности не собирается. На ее взгляд, высшее образование необходимо в первую очередь для того, чтобы достойно воспитать детей.
В магазине девушка зарабатывает немного. За один рабочий день получает обычно около 500 рублей, что включает в себя зарплату и 10 процентов от выручки.
“Нам не положено поднимать глаза на мужчин”
Пока Марьям рассказывала о себе, мы с намотанными на лица платками не сводили глаз со своего отражения.
— Э-э, как же на нас теперь мужчины-то будут реагировать? — вдруг приходит в голову крамольная мысль.
— Никак, — серьезно заверяет нас наша новая знакомая, — когда я выхожу на улицу в хиджабе, русские мужчины на меня вообще не реагируют, как будто меня нет. Кавказцы и вовсе глаз не поднимают — им не положено. Собственно, и мне по мусульманским канонам запрещено встречаться взглядом с молодыми людьми. Так и хожу глаза в пол. Вообще, мусульманка должна на улицу выходить только со своим мужем, братом — в общем, с любым родственником-мужчиной. Но я за прожитые годы как-то уже привыкла одна. Хотя с супругом, конечно, спокойнее. Меня ведь по 3—4 раза в день останавливают на улице милиционеры, проверяют паспорт. А недавно в метро, на станции “Водный стадион”, собралось много омоновцев. Так нас с мужем, а мы как раз живем там, раз десять обыскали. И вдогонку еще бросили: “Надо будет, еще семьдесят раз проверим”. Да нет, это не кажется мне обидным, они ведут себя корректно, смотрят документы и отпускают, ни шуточек, ни тем более угроз или оскорблений не бывает.
Марьям еще долго рассказывала нам об исламе, о мусульманских традициях. И только когда мы заговорили о радикальном исламе, девушка сразу замкнулась. И даже милая улыбка потухла…
— Я знаю, как не попасть в лапы к суфитам, могу их с ходу распознать, — отрезала Марьям. — К нам в магазин часто приходят такие, пытаются завязать дружеские отношения, просят оставить номер телефона. Я вежливо, но жестко отказываю, не боюсь оказаться в числе завербованных смертниц. В исламе много направлений, я умею в них разбираться.
Повисшую в воздухе напряженную паузу прервал телефонный звонок на сотовый телефон Марьям.
— Ассалам алейкум уа рахматуллахи уа баракяту-ху! — как ни в чем не бывало затараторила продавщица. — Я сейчас выхожу, подождите меня на улице.
И уже к нам: “За мной подружки пришли. Кстати, русские девушки, принявшие мусульманство. Все они пока не замужем. Могу познакомить, думаю, они будут рады”.
“За нами ползет страх”
Мы помогаем новой знакомой затащить в магазин манекены. Поправляем никабы, еще раз смотрим на себя в зеркало. Лиц нет, и как будто нас нет. В узкой прорези покрывала видны одни глаза. В чужеродном одеянии нам неуютно. Хочется рывком сбросить двойные черные платки, которые ассоциируются у нас с горем и трауром.
Выходим из торгового павильона. Очертания тела скрыты, чтобы не привлекать внимания мужчин. Марьям напутствует: “Есть “внешний” никаб — одежда, но существует еще “внутренний” никаб, включающий в себя поведение, манеру держаться”. Стараемся ступать степенно, но не получается. Мир в никабе кажется другим. Обзор ограничен. Путаясь в юбках, лавируем в торговых рядах. Те из продавцов, что еще час назад отпускали в наш адрес фривольные шуточки, теперь провожают нас тяжелыми недобрыми взглядами.
Ощущаем себя ледоколом. Дорогу уступать не приходится. Покупатели при виде нас резко меняют траекторию, прижимаясь к прилавкам. Есть и те, кто просто впадает в ступор.
Тишину режет голос пацана лет восьми: “Пап, смотри — ниньзя!” Мужчина рывком сдергивает сына куда-то в боковой проход.
Идем как сквозь строй. Люди стараются не встречаться с нами взглядами, спешно отворачиваются. Сзади слышим: “Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое…” От нас, как от темной силы, стараются отгородиться молитвой.
Почти физически ощущаем, как за нами ползет страх.
С облегчением выходим в снежную круговерть. На улице метет. На время освободившись от назойливых взглядов, мы начинаем сочувствовать мусульманам. В нашем мире им живется явно несладко.
Пять минут передышки, и спускаемся с Марьям в подземный переход у станции метро “Дубровка”, где ее поджидают подруги. Девчонкам, облаченным не только в хиджабы, но и в свободные черные балахоны, от силы лет девятнадцать.
— Ассалам алейкум, сестры! — открыто приветствуют нас юные мусульманки. У нас вырывается ответное: “Привет!”. Девчушки смеются в кулачок и рассказывают: “Милиционеры останавливают нас, проверяют документы, а у самих руки от страха трясутся!”
Мы, закутанные в черные платки, уверены, что ни один здравомыслящий человек не будет нас досматривать. И оказываемся правы. Инстинкт самосохранения никто еще не отменял. Милиционер на входе скользит по нам взглядом и… спешно останавливает парня в тюбетейке с характерным узким разрезом глаз.
Мы спускаемся на эскалаторе в метро. Пассажирам, стоящим впереди и позади нас, будто кто-то невидимый придает ускорение. Бегом по ступенькам они несутся вниз, прочь от нас. Перехватываем взгляды людей со встречного эскалатора. На нас смотрят с любопытством, с ненавистью, с озлоблением.
Мы знаем, что рядом с нами все время находится охранник, но нас начинает лихорадить.
На полусогнутых ногах, проклиная “спецзадание”, входим в вагон. Невольно втягиваем головы в плечи. В каждую минуту ждем нападения, окрика, угроз.
Народу не очень много. Опускаемся на сиденья и видим, как у сидящего напротив мужчины искажается лицо. Подхватив сумку, он с топотом удаляется в противоположный конец вагона. Следом сдувает с места и студента с электронной книгой. По вагону идет цепная реакция. Мы искренне опасаемся за здоровье еще недавно дремавшего и привалившегося к одной из нас толстого дядьки. Открыв внезапно глаза, он начинает отмахиваться от нас как от наваждения, а потом, осознав реальность, хватается за сердце.
Три станции мы едем в гордом одиночестве, пока к нам не подсаживается подвыпивший мужчина средних лет. Воистину пьяному море по колено. Икая, он недвусмысленно подмигивает нам и шепелявит: “Гюльчатай, покажи личико!”
“Сучки! Что надели!”
Шлепая по переходу на другую линию метро, ждем встречи с милицией, кинологами с овчарками. В кармане у одной из нас лежит отпечатанная в машбюро пояснительная записка: “Специальные корреспонденты газеты “Московский комсомолец” выполняют задание редакции. Цель акции: оценка реакции общества на никабы как на часть национальной одежды”.
Должны же наконец у нас проверить документы. Но стражи порядка как испарились. А тут, как назло, у одной из нас расстегнулся замок на юбке, и она начала сползать на пол. Пришлось остановиться, расстегнуть куртку… Движение рук на поясе прохожие восприняли однозначно: побежали в панике прочь. Нас явно принимали за шахидок. А если бы кто-нибудь вздумал обезвредить?
Задание нам стало казаться все опаснее и опаснее. Уже с затравленными глазами входим в вагон. Народу полно. Но для нас… тут же освобождается местечко. Рядом сидит представительный мужчина. Видно, что нервно ерзает на сиденье, но самолюбие не дает ему подняться и сбежать.
Напротив молодой человек до того испуган, что газета в его руке начинает дрожать. С обреченным видом он сидит, не выходит, но и не отводит от нас взгляд. Глаза у него становятся все круглее и круглее. Бабка, прежде чем выскочить на остановке из вагона, выпаливает нам напоследок: “Сучки! Что надели! А еще обе с голубыми глазами!”
На “Лубянке” входит бугай борцовского вида. Увидев нас, со всей дури бьет по поручню. Тут же стеной перед нами встает наш охранник, оттесняя верзилу. Еще минут пять мы слышим ругательства в свой адрес. Стоящий в середине вагона побритый наголо мужчина взывает к пассажирам: “Давайте выбросим их на хрен из вагона!”.
Ни один человек не подает голоса в нашу защиту. Считаем минуты, пока поезд доедет до “Улицы 1905 года”. На эскалаторе не стоим, а буквально летим к выходу. Едва сдерживаемся, чтобы не сорвать никабы.
В завершение нашего задания на переходе около светофора пытаемся обратиться к прохожим:
— Девушка, не скажете, который час?
Красотка в белоснежной куртке и сапожках обыскивает внешние карманы, лезет во внутренние, нервно роется в сумочке. Видим, ей так не хочется навлечь на себя беду, но… часов нет. Вдруг, глотнув ртом воздух, она облегченно тычет пальцем вверх: “18.10!” Пока мы оборачиваемся на электронное табло, девушка мчится прочь, в одно мгновение смешивается с толпой.
Пытаемся у женщины в длинной норковой шубе спросить, как пройти к закусочной быстрого питания, но она шарахается от нас, выскочив прямо на проезжую часть.
Опасаясь за жизнь наших сограждан, мы начинаем свое обращение со слов: “Мы журналисты. Как вы относитесь к женщинам в никабах?”
Прохожие за редким исключением единодушны: “Мне очень некомфортно вас видеть. Возможно, из-за событий последних лет”. “А вам непонятно? Под таким одеянием можно пронести любую бомбу”. “Мне классическая женская мусульманская одежда кажется жуткой, даже если не думать о шахидках”. “В нашей культуре человек, прячущий свое лицо, ассоциируется с преступником или просто с нехорошим человеком, замышляющим недоброе”. “Никто не заставляет забывать свои корни. Пусть эти тети красоту свою для мужа берегут и скромность свою культивируют. Но я не хочу, чтобы моему ребенку было страшно, глядя на них”.
Напоследок заходим в кафе. Не найдя свободного столика, просим разрешения присесть к щебечущим девушке и парню. Те слишком поспешно кивают в знак согласия. Краем уха мы слышим: “Валим быстрее от греха подальше”. Подхватив коктейли, они пробираются к выходу.
Мы успеваем привыкнуть к своему одиночеству. Поэтому очень удивляемся, когда к нам обращается девушка с пирсингом в губе с соседнего столика:
— Мой молодой человек в последнее время очень увлекся мусульманством. Нет, вы не подумайте ничего плохого, просто он у меня умный, думающий, ищет смысл жизни, свое место в этом мире. Ну и я за ним... Вы не скажете, пока просто на экскурсию в мечеть можно прийти?
И уж совсем огорошил нас молодой человек, присевший за наш стол. Мы не нашли ничего лучшего, как спросить: “Вам не страшно?” Он в свою очередь тоже удивился: “Вы говорите по-русски? Я принял вас за иностранок. Я казах, много путешествую, не раз бывал и в Судане, и в Саудовской Аравии. Меня не раздражают ни мусульманки, одетые в традиционную одежду, ни индуски в сари, равно как и шотландцы в юбках или монашки в монашеской одежде. Мне интересны другие культуры. Нетерпимость москвичей к иноверцам мне непонятна”.
Любопытство одних, страх других, ненависть третьих — питательная среда мусульманского экстремизма. Если убрать среду, он, конечно, не погибнет совсем, но станет более хилым. Только как ее убрать? Если среда эта и есть наша жизнь.
Доку Умаров, взяв на себя ответственность за теракт в аэропорту “Домодедово”, пригрозил, что вскоре отправит в российскую столицу сотню смертников. Мы не знаем, случится это или нет, а если случится, кто будут эти люди: мужчины или женщины, молодые или в возрасте, славянской или иной внешности. Но что мы можем предположить точно: на них не будет никабов. Потому что человек в никабе в Москве — как самая наибелейшая ворона, особенно если сам никаб черный...
