Иногда ему кажется, что тот он, которым был прежде — профессионально безжалостный, выполняющий команды на поражение, — давно умер.
Это случилось в тот момент, когда родились его дети, Мария и Петар. Тогда появился на свет и другой Сергей Сухарев.
Но когда снова подходит к горлу комок отчаяния, хочется замочить всех и вся, отомстить за свою неустроенность, Сергей вспоминает лишь один эпизод. Маленькая Мария смотрит на отца из окна их дома, машет ему рукой — и он понимает, что ради дочери этот мир не должен больше раскалываться надвое.
Как его собственная жизнь — до и после абсолютно чужой войны.
Могила для сердца
В местечке Горни Адровац на юге Сербии на пригорке, куда петляет дорога, есть могила.
Здесь похоронено сердце полковника Николая Раевского. Внук знаменитого генерала, воевавшего с Наполеоном, именно Николай являлся прототипом графа Вронского из “Анны Карениной”. В августе 1876-го в числе трех тысяч добровольцев прибыл он в Сербию, чтобы спасти братьев-сербов от турецкого ига.
Здесь, на берегу Южной Моравы, через 13 дней был убит.
На месте его гибели в начале ХХ века построили церковь Святой Троицы. Под сенью лип, окруженная кованой ажурной оградой, стоит она.
Как память о русских, оставшихся вечно на Балканах.
Странная мы страна, Россия. Готовы бросить все к черту и лететь через полмира, чтобы защитить тех, кто, как нам кажется, близок по духу и по крови. Загадочная русская душа. Так было и в XIX веке. И в Первую мировую, после выстрела сербского террориста в Сараеве, в мясорубке, которая стоила нам империи. И в минувшую балканскую бойню тоже.
Никто не знает, сколько на самом деле воевало русских в Югославии в 90-е ХХ века. Легенды говорят чуть ли не о тысячах. Радиостанция “Свобода” приводила, например, цифру в пять тысяч человек.
Те же, кто находился там сам, уверены, что вряд ли больше нескольких сотен. Просто каждый дрался за десятерых. Отряд “Белых волков”, “Царских волков”.
Иногда русских принимали и в югославские подразделения. Это делалось для устрашения врага. Бесшабашные, абсолютно бесстрашные, то ли авантюристы, то ли чокнутые идеалисты.
“В бою, где сами сербы бежали, так как видели перевес в стане противника, русские почему-то стояли насмерть”, — с удивлением рассказывали мне жители бывшей Югославии.
…15 октября 94-го при штурме Мошевачко-Брдо смертью храбрых пал Роман Малышев, высокий русоголовый парень. За несколько дней до этого погиб его однофамилец Петр.
…В апреле 95-го в Сараеве погиб Крендель, он же — Валерий Гаврилин. Сражался в “Царских волках”, в сербской артиллерии, участвовал в штурме Игмана, дрался под Горажде…
Много наших полегло. Не за Сталинград, не за Курскую дугу. И даже не за Грозный. За города и деревни с чужими для слуха названиями.
— Русское добровольчество — необъяснимое явление, это феномен, — говорит Михаил Поликарпов, автор книги “Русские волки”, добровольцем уехавший в Боснию, где воевал в составе Русского добровольческого отряда. — Можно объяснить все просто — СССР тогда развалился, и молодежь оказалась не у дел. Не сложилась жизнь, не было семьи. Началась война в Приднестровье — рванули туда, потом в Югославию… Были такие, кто хотел подзаработать, но быстро понимали, что это невозможно — денег хватало только на сигареты. Были и те, кто вообще не доехал до поля боя, сбился на полпути.
В книге Михаила Поликарпова я вычитала хорошую фразу. Вроде как слабых людей искушают богатством. А сильных — возможностью делать добро, не ожидая за это наград.
“Основная часть ребят выросли на романтических советских книжках, — продолжает Михаил. — “Сам погибай, а товарища выручай”. Они, можно сказать, страдали вселенским патриотизмом. В тот момент им не было нужно за это ничего”. Сергей Сухарев, диверсант, воевавший в секретном сербском подразделении, — из таких, я думаю.
Наполовину враг
Сергей встречает меня в аэропорту Белграда. Я узнаю его сразу — черная перчатка вместо пальцев правой руки, нет глаза. Рядом стоит его дочка, Мария, которая почти не говорит по-русски, но все понимает.
Нас толкают в разные стороны улетающие и прилетевшие, Сергей, не замечая никого вокруг, берет мою сумку здоровой рукой.
— Почему я остался здесь после войны? Таких, как я, было довольно много, тех, кто считал, что, раз мы отдали годы и здоровье за чужой народ, значит, имеем право. Нас, русских, носили тогда на руках… А что бы я делал в России? Я уезжал еще из Советского Союза, которого больше не было. В вашей новой жизни я ничего не понимал.
Бывший диверсант Сергей Сухарев — ныне гражданин Боснии и Герцеговины. Гражданство ему дали за боевое прошлое. Сейчас живет в Белграде, в Сербии, потому что его жена сербка.
Но до недавнего времени пенсию как инвалид второй группы он получал из Республики Сербской, которая является автономной частью Боснии и Герцеговины.
— Что тут непонятного? Раньше была одна Югославия. После гражданской войны она распалась. Сейчас семь республик: Сербия, Словения, Черногория, Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина, в которую входит еще и Республика Сербская, Косово, — нетерпеливо перечисляет Сергей, видя, что я совсем в этом запуталась.
Как и в том, кто и за что тогда воевал — мусульмане против православных, католики против мусульман, боснийцы, хорваты, сербы… Все против всех, а чья правда, сегодня и не разобрать.
Родом Сергей из Северного Казахстана. Несчастливое детство, пьяный отчим, который нещадно бил. Когда он повесился, маленький Сережа ходил смотреть через окошко в морг — радовался.
Но при всем этом Сергей рос добрым мальчиком. Просто с самого начала ему немного не повезло…
С юных лет он был один, пас скот, ел степных сурков. Учился отвечать за самого себя. Мир Сергея твердо делился на черное и белое, на своих и чужих. “Наполовину друг — это наполовину враг, понимаешь?” — заглядывает Сергей мне в глаза. И я ему верю.
Таким, как он, одна дорога — в солдаты.
Он и был им, еще в СССР, но где воевал и когда — об этой части своего прошлого Сергей предпочитает не распространяться, только шов через весь живот и смутный рассказ о том, как летел после страшного ранения через черный туннель навстречу яркому свету.
— Я решил уйти в монахи, потому что верил в Бога и считал, что этот мир не для меня, — продолжает Сергей. — Уехал в Грецию, где находятся известные православные храмы. Пешком добрался до острова Кассос. Местная полиция приняла меня за шпиона, как раз началась война в Ираке, а у меня не было ни денег, ни нужных документов. Но я считал, что на все воля Божья и я не пропаду…
Нормальные люди, как объяснили ему в монастыре, не уходят из мира без благословения духовных отцов. Из-за отсутствия письменного разрешения монахом он так и не стал. Смирился.
Заимел свой маленький бизнес на Корфу, торговал шубами, работал в туризме, должен был получить греческое гражданство. Но услышал по телевизору, что в Югославии началась война. “Я решил немедленно туда мчаться и, если понадобится, отдать жизнь, — говорит он. — Я был искренне убежден, что это подло, видеть по телеку, как наших бьют и спокойно продолжать пить кофе. Тем более что политики звали добровольцев со всего света защищать общие православные ценности. Я верил, что меня ждут”.
После развала социалистического лагеря мир какое-то время был расплывчатым и неопределенным. Пограничные столбы больше не являлись непреодолимой преградой. Чтобы добраться до воюющих Балкан, русские ребята нелегально переходили границу, даже пересекали вплавь Дунай.
Они не думали, что впоследствии могут потребоваться какие-то справки, что надо официально где-то записаться в добровольцы. Сергей же, наученный горьким опытом с монастырем, решил действовать по правилам. Он получил сербские бумаги. И так как добирался из близкой Греции, то стал одним из десяти русских, первыми прибывших на войну.
Мешано мясо
“Знаешь, в национальной сербской кухне есть такое блюдо — “мешано мясо”, это когда говядину, свинину, баранину смешивают на одной тарелке, — усмехается Сергей. — Первый рукопашный бой — то же мешано мясо. Я попал в сербский отряд. Показали ребят из нашей группы: “Запомнили их лица?” — “Запомнили!” — “Вот этих постарайтесь не убивать”. — “А остальных? Вдруг тоже наши?” — “Остальных можно, и этих можно, если иначе не получается”.
Три дня продолжалась резня. Когда не разбираешь своих и чужих, одни и и те же европейские лица, одинаковая форма и оружие югославской армии, один язык. Пена идет изо рта, чтобы не спать, давали пить энергетики, отказывало сердце. Впрочем, сердце — это последнее, что он тогда чувствовал. Адреналиновый зомби. Мешано мясо.
Воздух к вечеру от взрывов становился черным. Блевали кровью. “В том месте, где шел бой, раньше были огороды. Наверное, и сейчас там сажают картошку, — удивленно, будто не понимая, как такое может быть, произносит Сергей. — Из той мочиловки я вышел весь в чужой крови. Две недели спал, прижимая к себе автомат. Потом мне стало все равно”.
“Идешь в разведку, несешь отдельно один патрон для самоликвидации, гранату, прикрепленную на шее, и на спине черный мешок, твой будущий гроб, который ты сам же и укладывал. Потому что не знаешь — вернешься ли назад”.
Воевал в сербских “краповых беретах”. Затем перешел в секретное диверсионное подразделение. Женился Сергей тоже на войне.
“Мара связисткой была. Такая высокая, красивая сербка. Я ее раз пригласил погулять, она согласилась, второй… А потом прижал в углу, поднял автомат к животу: “Слушай, меня завтра убить могут — либо ты сейчас выходишь за меня замуж, либо не дури мне голову”. Она согласилась”, — варварские, средневековые нравы. А Сергей отвечает, что тогда все выглядело иначе, чем в обычной жизни, и на самом деле он никогда бы ее не убил, потому что была любовь.
…Венчались они спустя несколько лет, в 99-м, под раскаты уже натовской бомбардировки.
В 94-м Сергей подорвался на хорватской мине-ловушке. Оторвало четыре пальца и выбило правый глаз. “Кого-то бьешь ты, а кто-то — тебя, все по-честному”.
…Между тем союзная Югославия проиграла войну и распалась. Добровольцы стали не нужны.
“Нам выдали медали, кое-кто, и я в том числе, получил гражданство, льготы, бесплатное медицинское обслуживание. Но большинство наших воевали нелегально. Они уехали ни с чем. Я честно думал, что начну с чистого листа, что у меня здесь будет настоящая семья. Я был счастлив, что нашел новую родину”.
Тихий дом, любимая женщина, дети Петар и Мария, бегающие вокруг стола с белоснежной скатертью. Сам он мастерит что-то из дерева в уголке.
Не все ли равно — какая власть на дворе.
Республика Сербская платила Сергею военную пенсию по инвалидности. Один из сербов сдал целый этаж своего дома на окраине Белграда за сущие динары, чисто символически. “Знаешь, а я иногда месяцев по шесть не выходил на улицу. Утром проснусь — весна на дворе, засыпаю — уже осень. Я хотел просто жить”.
За окнами его дома менялся мир. Бывшая социалистическая Югославия взяла курс на ЕС, в политику пришли новые люди, которые полагали, что лучше быть на обочине, но Европы.
Сергей этого упрямо не замечал.
В большой Сербии активировали офисы НАТО. Косово провозгласили независимым. В боснийском Сараеве прямо по улицам отныне ходили ваххабиты — важные дядечки и молодые парнишки с узенькими бородками, лысыми черепами и в укороченных штанах. Хорватия и Черногория стали курортами.
Русских на Балканах по-прежнему ждали. Но не добровольцев, а бизнесменов.
В Республике Сербской, например, продолжается процесс приватизации “Газпромом” нефтеперерабатывающих предприятий. Газопровод “Южный поток” планируют вести через эту часть Европы. 95 русских автозаправок открыты здесь. И только в этом году было экспортировано товаров в Россию на 1 миллион 600 тысяч евро, а из России в республику на 350 миллионов евро — прежде всего это нефть и газ, разумеется.
Все это правильно и нужно. Новое время настало, всеобщая глобализация.
А наивная вера в то, что нужно бежать кого-то спасать, — оставьте, дешевая романтика никому больше не интересна…
В русской церкви в Белграде, по слухам, убрали доску с именами погибших добровольцев, был разрисован сатанистами обелиск памяти соотечественников, сражавшихся против османского ига, возле городка Алексинца. Остался только храм с могилой полковника Раевского, он на балансе “Газпрома”. Да мертвые русские на кладбище в Сараеве. За ними ухаживает греческая община.
Русские уйдут
“Меня зовут Юрий, мое прозвище на той войне было Джурич. Я один из них, кто воевал в диверсионно-разведывательном отряде “Бели Вукови”, их больше знают как “Белые волки”, в Республике Сербской. Был два раза ранен. Награжден “Золотой медалью за храбрость”. Еще во время войны я был признан инвалидом, 100% нетрудоспособности. Получил гражданство. Сейчас лишили, ничего не объясняя, и без права на обжалование. Пенсию не платят 5 лет. Пока я в Болгарии, причем на птичьих правах. В Сербию я невъездной” — это выдержка лишь одного из нескольких писем добровольцев, которые пришли мне, когда я занялась этой темой.
Ветераны, прошедшие балканскую мясорубку, жалуются: не объясняя причин, их лишили подданства, полученного за военные заслуги, денежных пособий, вынудили покинуть страну. Эта мера, правда, коснулась и мусульман, воевавших на стороне боснийцев. В общем, всех тех, кто, по мнению объединенной Европы, попадает под категорию нестабильных элементов.
Некоторых наших теперь, по слухам, ищет Гаагский трибунал, считая военными преступниками.
…Мы сидим с Сергеем Сухаревым в кафешке в Белграде. Напротив паренек, русский турист, ужасно пьяный и нелепый, впаривает официанткам про то, как премьер Примаков, протестуя против бомбардировок НАТО Белграда, десять лет назад развернул самолет над океаном… Молоденькие официантки смеются и переговариваются между собой.
— О чем они говорят? — спрашиваю я.
— Да что он дурак пьяный, — сердито отвечает Сергей. Новая жизнь заставила его выйти из спячки.
“Меня вызвали на комиссию и тоже срезали группу инвалидности. Со второй на четвертую. У меня отсутствуют по две фаланги на четырех пальцах — понятно, что они не вырастут. А мне председатель комиссии показал, что они отросли на целую фалангу — и теперь у меня, дескать, нет только ногтей. Выбитый глаз их вообще не волнует. У меня отняли почти всю пенсию, объяснили, что мне никто ничего не должен, — он запинается. — Я отдавал за них жизнь, был лояльным гражданином Республики Сербской, а мне отплатили злом за добро. Не выгнали из страны только потому, что я женат на сербке”.
Сергей бросил клич в Интернет. От отчаяния, что заработка жены на маленькой швейной фабрике едва хватает на то, чтобы дети не умерли с голоду. Его поддержали радикальные сербские националисты, сказали, что готовы хоть сейчас взять в свои ряды. Сергей отказался. Он больше не хочет выступать под чужими знаменами. Вернуться же в Россию невозможно — у него все еще советский паспорт.
А на работу в Белграде, даже низкоквалифицированную, в тяжелые времена безрукого и безглазого инвалида не берут.
Я позвонила в представительство Республики Сербской. Спросила, как такое может быть? “Что вы хотите, кризис, у нашей маленькой страны достаточно сложное финансовое положение, социальные программы сокращаются, — ответили мне, — мы бы рады помочь. Многие добровольцы обращаются к нам, потому что рассчитывают на компенсацию. Но, знаете, у скольких вообще нет никаких документов, подтверждающих, что они воевали за нас? На основании чего им должны платить? В любом случае, это вопрос зависит не только от Республики Сербской, но и от Боснии и Герцеговины, чьей частью мы являемся, и от стуктур ООН в нашей стране”.
С Сергеем Сухаревым я проехала через всю бывшую Югославию, были мы и в местах, где он воевал, на могиле Раевского, нашли ребят из его отряда, сербов, которых он не видел пятнадцать лет. Те, как сумели, вписались в новую жизнь, достают по праздникам изношенные “краповые береты”.
Я, человек другого времени, иногда не понимала позицию Сергея. Его болезненную горячечность, обостренное чувство справедливости. Да, такой, как он, пожалуй, мог когда-то переплыть Дунай… Вот только оно того стоило ли? От отчаяния, что я способна его пожалеть, но не способна понять, Сергей сорвался.
Говорил, что будет драться до последнего патрона… Как тогда.
А я жестоко отвечала за нас, сегодняшних, прагматичных и злых, что ехать в Югославию — это был его личный выбор, его свободная воля. Искушение сильных — делать добро, не получая за это наград.
А жизнь, она сама потом всех честно рассудит, наверное.
…Сергей хочет уйти из этого мира, который вдруг перевернулся вверх дном. В природу, в горы, в те края, где погиб доброволец Николай Раевский.
Там, далеко от цивилизации, есть заброшенный монастырь. Ему триста лет. В сербско-турецкую войну сюда приносили раненых русских солдат.
Сейчас здесь никого нет.
Земляной пол пахнет сыростью, мышами и истлевшими иконами. Вечером загорятся свечи, которые зажжет он сам, ни зверя, способного загрызть, ни людей, способных расчетливо предать.
Только он и души его товарищей.
Белград—Ниш—Алексинец—Баня-Лука—Сараево—Москва
