“Не паникуйте. Это провокация!”
Практически полдня о нападении фашистов на СССР простые граждане ничего не знали. Публикации в газетах, сверстанных еще в субботу, сообщали о текущих, сугубо мирных делах.
Открыв утром 22-го свежий выпуск “Московского комсомольца”, москвичи могли узнать, например, о том, что в Киевском райкоме комсомола прошло совещание пионервожатых, посвященное сбору металлолома; на ВСХВ состоялась встреча делегаций марийских и чувашских колхозников; Тушинская чулочная фабрика до 1 июля успеет выпустить 109 200 пар чулок сверх полугодового плана… А на первой полосе столичной молодежки читателей информировали о проведении через месяц, 20 июля, крупного спортивного мероприятия: в Белокаменной пройдет Всесоюзный день физкультурника, и на Красной площади должны состояться большой парад физкультурников и футбольный матч. Впрочем, военная тематика в номере от 22 июня 1941 г. все-таки присутствовала. “МК” опубликовал очередные вести с фронтов Второй мировой. В сводке германского командования, переданной из Берлина 21-го числа, сообщалось о потоплении немецкой подлодкой в Северном море английского вспомогательного крейсера, о бомбардировке англичанами населенных пунктов в Северной Германии.
По радио тоже шли трансляции в полном соответствии с программой передач, которая была составлена заранее. О том, что в действительности творилось в это время на “эфирной кухне”, корреспонденту “МК” довелось узнать несколько лет назад от известного историка радио, профессора Александра Шереля:
— Наш знаменитый диктор Юрий Левитан рассказывал мне, какая глупейшая ситуация сложилась тем трагическим утром 22 июня. В Радиокомитет названивали корреспонденты из Киева, Минска, Прибалтики: “Война началась!” Но из Москвы им в ответ: “Не может быть никакой войны!” “Да нас уже бомбят немцы! Вот послушайте — взрывы же слышны в телефонной трубке!” — “Не паникуйте. Это провокация!..” Потом председатель Радиокомитета все-таки распорядился, чтобы на всякий случай вызвали на работу Левитана. А через некоторое время у здания Радиокомитета затормозила машина с фельдъегерем из Кремля — он доставил огромный пакет, весь в сургучных печатях. Но когда местное начальство его вскрыло, внутри оказалась узенькая бумажка всего с двумя строчками, которые следовало передать в эфир: в 12 часов дня будет транслироваться важное правительственное сообщение…
Лишь в полдень, из выступления по радио наркома иностранных дел Молотова, граждане услышали о начавшейся войне с Германией. Никто еще не догадывался тогда, каким горем и лишениями обернется для Страны Советов и ее столицы эта многолетняя военная страда…
— Некоторые — и таких было, поверьте, немало, не только мальчишки, но и взрослые, — даже радовались, — вспоминал один из московских старожилов, Степан Махотко. — Мол, вот, наконец-то мы сможем этому проклятому Гитлеру и его генералам набить морду! Сейчас наша непобедимая Красная Армия покажет фашистам свою мощь — и, как говорится, “малой кровью, на чужой территории” освободит германский пролетариат от гнета нацистов!.. Порой среди людей, столпившихся возле уличных репродукторов, даже возникали споры и перебранки: за и против войны. И все-таки большинство было подавлено услышанной информацией… А еще, помнится, все в тот день недоумевали, почему по радио с обращением к населению выступил Молотов, а не сам Сталин. Среди горожан ходили слухи: любимый вождь будет говорить со своим народом по радио чуть позднее — в 4 часа... в 6 часов... в 8 вечера… Но время это приходило, а Иосифа Виссарионовича в радиоэфире по-прежнему не было.
“Вот так я попала в историю…”
Классикой “летописи Великой Отечественной” стала фотография “Первый день войны”, сделанная известным фотокорреспондентом Евгением Халдеем: москвичи возле уличного репродуктора слушают выступление Молотова. Автору этих строк довелось однажды получить письмо от одного из персонажей знаменитого снимка.
“Было это 22 июня 1941 года, — написала москвичка Валентина Смирнова. — Утром я вышла из дома по Большому Власьевскому переулку и направилась за покупками… Не спеша дошла до Арбатской площади, затем по Воздвиженке до Военторга. Там ничего не купила и решила идти в ГУМ. Настроение было тревожное, по радио объявили о предстоящем правительственном сообщении. Люди на улицах собирались группами и чего-то ждали. У одного из репродукторов, установленных на Никольской (ее переименовали в улицу 25-го Октября), остановилась и я. И вдруг услышала, как Молотов произнес: война!.. Уже значительно позднее, в 1960-е, однажды увидела в газете фото Е.Халдея “Первый день войны” и узнала себя (в первом ряду справа налево — третья). Вот так я попала в историю страшной войны…”
Корреспонденты “МК” навестили Валентину Николаевну, которая буквально на днях отметила свое 91-летие, и услышали от нее более подробный рассказ:
— Я ведь тогда буквально на несколько дней вернулась в Москву из Выборга, куда уехала вслед с супругом, которого в начале 41-го мобилизовали в армию. В столице жила у родителей мужа и именно оттуда, из квартиры в Большом Власьевском, отправилась утром по магазинам, приобрести кое-что из вещей… Конечно, узнав страшную весть о нападении фашистов на СССР, я больше ни о каких покупках уже не думала, а вернулась поскорее домой и через день или два уехала к полуторагодовалой дочке, жившей вместе с моими родителями в Вышнем Волочке. Хорошо помню, что из Москвы тогда еле-еле удалось выбраться: сразу после объявления о начале войны въезд и выезд из столицы строго ограничили, билеты на поезд можно было получить лишь через коменданта. В Вышнем Волочке работать по моей профессии — учительницей — оказалось негде, поэтому я в конце концов устроилась в эвакогоспиталь. Так всю войну и трудилась там эвакуатором. Победу наш госпиталь встретил, находясь на территории Латвии, под Ригой, и в том же 1945-м я возвратилась в Москву. Работала учительницей литературы в школе вплоть до 1974 г.
О том, что оказалась “увековеченной” на снимке известного фотокорреспондента, я узнала лишь значительно позднее, увидев однажды в одной из московских газет ту самую фотографию. Попыталась встретиться с автором, и это удалось.
Евгений Халдей тогда рассказал, что снимок сделал из окна дома на бывшей Никольской. Вот у меня сохранились его воспоминания: “22-го был воскресный день. К 10 часам меня вызвали на работу в фотохронику ТАСС. Помещалась она тогда на улице 25 Октября, рядом с ГУМом. Ровно в 12 сообщили о выступлении Молотова. И люди стали собираться около нашего здания, где был установлен репродуктор, — ждали правительственного сообщения. Я сделал снимок и не знал еще тогда, что мне придется еще много раз снимать убитых горем людей. Этот снимок я назвал “Первый день войны”…”
Евгений Ананьевич подарил мне на память альбом своих фотографий с дарственной надписью. Потом мы с ним на протяжении нескольких лет обязательно созванивались 22 июня. Я когда звонила, всегда представлялась: “Это Валя из 1941-го”. Это был такой своеобразный пароль…
“Объявляю в Москве угрожаемое положение”
Мирная жизнь не сразу уступила место суровым военным будням. Москва, хоть и оглушенная известием о фашистском вторжении, продолжала еще некоторое время по инерции существовать в своем прежнем “измерении”.
Вечером 22 июня, как обычно, распахнулись двери столичных театров. Вахтанговцы давали уже проанонсированную заранее премьеру спектакля “Маскарад”, на сцене МХАТа показывали “Анну Каренину”, в Театре оперетты — веселую “Двенадцатую ночь”…
Удивительное смешение “войны и мира”, сохранявшееся поначалу в жизни москвичей, хорошо иллюстрируют газетные материалы, опубликованные “Московским комсомольцем” в середине лета 1941-го.
В номере от 24 июня напечатаны тексты важнейших правительственных решений. Указ Президиума ВС СССР “О военном положении”. “О мобилизации военнообязанных”... А еще — “Приказ по местной противовоздушной обороне. В связи с угрозой воздушных нападений на город объявляю в г. Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 г. угрожаемое положение. В первую очередь выполнить следующие меры: а) полностью затемнить жилые здания, учреждения, заводы…; б) выключить все световые рекламы, внутридворовое освещение; в) привести в готовность бомбоубежища и газоубежища для населения г. Москвы… Начальник МПВО комбриг С.Фролов”. И тут же: “Мосгороно объявляет прием на двухгодичные музыкально-педагогические курсы по подготовке учителей пения и музыки для начальных и неполных школ Москвы”.
В эти же июньские дни “МК” опубликовал информацию о состоявшейся в Кремле церемонии награждения: “В связи с 20-летием Грузинской ССР М.Калинин вручил ордена и медали группе передовиков из закавказской республики: председателю колхоза “Цители Тушети”, рядовому колхознику, старшему мастеру Тбилисского машиностроительного завода…” А в номере от 28-го числа напечатано объявление о начинающихся в столице гастролях Свердловского театра музыкальной комедии (правда, в связи с упомянутым уже приказом о затемнении газета поместила весьма существенное примечание: окончание спектаклей на позднее 20 ч. 30 мин. — то есть добраться до дома граждане успеют засветло).
“Подавляющее большинство преподавателей начальных и средних школ прервало свой летний отпуск и вернулось в Москву. …Многие учителя поступают на курсы медсестер...” (“МК”, 1 июля 1941 г.)
Важнейшая для жителей столицы информация — опубликованный 2 июля “Приказ о местной противовоздушной обороне г. Москвы”: “Для предотвращения ранений от разбитых стекол от действия взрыва во время воздушного налета, приказываю: …Всем жителям г. Москвы наклеить на стекла окон своей квартиры и мест общего пользования в двухдневный срок полоски из материи, целлофана, марли…” (Вот они откуда пошли, знаменитые “кресты” на окнах, которые непременно фигурируют в фильмах про Великую Отечественную!)
4 июля был опубликован Указ Президиума ВС СССР “Об установлении на военное время временной надбавки к подоходному налогу с населения”. Из этой официальной публикации граждане узнали, что отныне придется дополнительно раскошеливаться “на одоление супостата”: подоходный налог им увеличили в полтора-два раза, а что касается тех, кто подлежит призыву в армию, но не мобилизован (то есть получил так называемую “бронь”), то для них теперь подоходный увеличивается на 100 и даже на 200%.
Четырьмя днями позже обнародован еще один “серьезный” указ: “Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения”. По приговору военного трибунала паникерам грозило минимум от 2 до 5 лет лагерей.
Любопытно взглянуть и на перечень картин, демонстрировавшихся в те дни в столичных кинотеатрах. Наряду с довоенными художественными фильмами “Чапаев”, “Большая жизнь”, “Боксеры”, “Конек-горбунок”… теперь крутили документальные ленты — “Боевой киносборник”, “Подруги на фронте”, “В тылу врага”, “На боевом посту”… Центральная студия кинохроники в экстренном порядке подготовила обучающие фильмы: “Борьба с зажигательными бомбами”, “Противогаз для детей”, “Противохимическая защита”…
Война — войной, а интерес к спорту у москвичей вовсе не иссяк.
“Спортивная жизнь в Москве не замирает ни на один день. Как и раньше работают стадионы и водные станции, — молодежь играет в футбол, бегает кроссы… Особенно оживленно на стадионах по воскресным дням. Тысячи любителей спорта собираются на трибунах, чтобы посмотреть мастерство лучших физкультурников страны. Характерная деталь: когда в 2 ч. дня радио передает очередное сообщение Советского Информбюро, спортивная жизнь на несколько минут прекращается: зрители и физкультурники слушают вести с фронта, а затем все идет своим чередом”. “3 августа на стадионе ЦДКА в Сокольниках начался розыгрыш первенства Москвы по легкой атлетике... В 4 ч. дня на футбольное поле вышли команды “Спартак” и “Торпедо”. Выиграв со счетом 2:1, “Торпедо” вышло в полуфинал Кубка Москвы…” (“МК”, 6 августа 1941 г.)
Впрочем, ближе к концу лета 1941-го отголоски прежней мирной жизни становятся все менее заметны. Москву и москвичей ждали суровые испытания…
