Совесть нации

Потом его выпустили, потом избрали депутатом парламента (Верховного Совета). Называли совестью нации.

Все это произошло в СССР, он родился в СССР и умер в СССР.  

Теперь, в нашей демократической РФ, человек с такой биографией не прошел бы в парламент ни за что и никогда.  

Если б можно было оживить хоть на денек — показать ему сегодняшнюю Россию, многопартийную Думу, многопартийную оппозицию…  

Скорее всего его ужаснула бы не жестокость, царящая в стране снизу доверху (он работал при Сталине, Берии — в более жестокие времена). Ужаснули бы глупость и мелкость, бездарно угробленные заводы, разворованное богатство, крах образования и науки, ничтожество власти и оппозиции, сервильность свободной прессы, подлое и растленное ТВ.
 
Он умер ровно 20 лет назад. В воскресенье было прощание, в понедельник похороны. Я написал заметку в “Московские новости”, заместитель главного редактора Бандура бросил ее в урну, сказав: “Нас это не интересует”. Я вытащил ее из урны, позвонил главному редактору “Аргументов и фактов” Старкову, он вернул готовый номер “АиФ” из типографии, и кусок моего текста (процентов 40) кое-как воткнули в самую многотиражную тогда газету планеты: 22 139 954 экземпляра.
Вот та публикация.
 
В воскресенье в Москве во Дворце молодежи рядом с метро “Фрунзенская” был открыт доступ к телу скончавшегося академика Андрея Дмитриевича Сахарова. В метро радиоголос объявлял: “Станцию “Фрунзенская” поезд проследует без остановки”.

Глаз нельзя было оторвать от бесконечной череды измученных холодом людей. Шесть часов на морозе. Вошедшие отряхивали шапки. Две уборщицы непрерывно собирали снег и воду с каменного пола.  

Горькие мысли о тех, кто не смог прилететь, о тех, кто не захотел прийти…  

И вдруг вопрос: а кто эти — пришедшие? Тут же, у входа на лестнице, я провел самодеятельное социологическое исследование. Вот его результаты.
Задавал два вопроса: год рождения? профессия? Опросил (подряд) 1305 человек. Выяснилось, что родившихся было:  

 

Старше сорока — 70%. Всего три с половиной процента моложе двадцати. Были родившиеся в 1905, 1908, 1913-м… Тех, кому крепко за 70, было больше, чем юношества.  

 

По малочисленности не названы режиссеры, актеры, архитекторы, библиотекари, переводчики, юристы и др. Поэтому в сумме нет 100%.  

Для верной оценки надо бы сравнить с данными о профессиональном составе населения Москвы. Но и так ясно. Шла немолодая интеллигенция. И было ее немало. Она нарушила планы тех, кто решил “уложиться с 13.00 до 17.00”. В 9 вечера я спросил входящих: когда встали в очередь? — Без четверти три, — ответили голоса.  

— Сколько прошло? — спросил я в 22.00 у генерала, руководившего охраной порядка.  

— Нет данных.  

— А приблизительно?  

— Тысяч 70. И еще тысяч 10 на улице стоят…  

Последние прошли около полуночи.  

…На следующий день, в понедельник, люди спускались в метро, чтобы ехать в Лужники на гражданскую панихиду. “Станцию “Спортивная” поезд проследует без остановки” — объявлял механический голос.  

По пустынному Комсомольскому проспекту — ни троллейбусов, ни машин — люди спешили к Лужникам. И, прыгая по ледяным лужам, я вспоминал, как организовывалась “всенародная скорбь” по Суслову, Брежневу, Черненко, как объявлялся национальный траур, подкатывали к учреждениям и заводам комфортабельные автобусы. Невольно думалось и о тех, кто устроил панихиду по Андрею Дмитриевичу на окраине города.  

 

В “Аргументах и фактах” от заметки остались факты (цифры), а выводы не уместились.  

Уже тогда была очевидна общественная апатия молодняка. Это был год максимальной политической активности. На митинги в Москве выходило полмиллиона (в тысячу раз больше, чем теперь), а молодых было мало. В городе — много, а на митинге — мало.

Посмотрите еще раз на статистику: больше 65 процентов (две трети!) — инженеры, преподаватели и научные работники. Иных уж нет, а те далече. А тем, кому тогда было двадцать, — теперь сорок. Гражданского сознания у них не прибавилось. Зато прибавилось цинизма и скепсиса: мол, зачем дергаться? — все равно ничего не добьешься. Этот скепсис для человеческого общества, как сепсис — для человеческого организма, отравляет все, в том числе голову.  

В “АиФ” уместились те, кто пришел. Но, быть может, еще важнее — кто не пришел.  

Не было никого из гигантской армии чиновников — всех этих бесчисленных паспортисток, ЖЭКов, ведомств, министерств, райжилотделов, собесов, не было партфункционеров — секретарей, помощников, завотделами, замзаворготделами. “Совесть нации? А это что за настойка? На каких ягодах?” Не было милиционеров, кагэбэшников (разве что в штатском, затесались в 2% рабочих). Те, кто тогда не пришел (сейчас им от 40 до 60), — рулят.
 
В Лужниках похоронный автобус с гробом медленно ехал по льду среди огромной толпы. Люди пропускали этот катафалк и шли за ним. Но не вплотную. За автобусом шло крепкое оцепление — полукруг энтузиастов, прочно сцепившихся локтями. За ними — вся толпа. А внутри этого полукруга, никем не толкаемый и не заслоняемый, шел Ельцин. Получалось, что он и есть Россия, которая прощается со своей совестью. В автобусе возле гроба на лавке у распахнутой задней двери сидела Елена Боннэр, вдова. С немым изумлением она смотрела на главного скорбящего.  

Другой главный скорбящий — Горбачев — в Лужники, конечно, не приехал. Ему еще утром доставили тело Сахарова для индивидуального прощания в спокойной обстановке.  

На панихиде в Лужниках выступал обычный тогдашний набор ораторов: Ельцин; подозрительные, но популярные прокуроры, обещавшие когда-нибудь всё разоблачить; Собчак — воспитатель любимых национальных лидеров (одна Ксюша чего стоит). Была огорожена площадка для дипкорпуса, там было сухо, лежали доски. Простой народ теснился как попало. Рядом в давке, по щиколотку в талой воде, стоял посол Швейцарии — единственный, кто не воспользовался загоном для дипломатов. Видно было, что не политическую миссию выполняет, а просто пришел, по-человечески.

Репортаж о похоронах напечатали в Швейцарии и еще где-то. Вдруг пришло мне приглашение в швейцарское посольство на обед. Посол (итальянский швейцарец с замечательной для русского уха фамилией Пьянка) расспрашивал о литературе, о театре, а под конец (потрясающий кофе, ликеры, сигары) объяснил, почему пригласил.

 

 Оказывается, его срок в Москве подходил к концу, и он уже знал, что его следующее место работы — Марокко. Во-первых, это было понижение, потому что Марокко против СССР не канало. Во-вторых, Пьянка всю жизнь занимался историей Ватикана, а мечта о Риме уплывала навсегда. И вдруг его вызвал министр иностранных дел Швейцарии и сказал: “Мы знаем, что вам хотелось бы стать послом в Риме, вы едете туда”. — “Спасибо, очень рад, но почему?..” И тут министр показал ему журнал “L’Hebdo” с моей заметкой о похоронах Сахарова, где упоминалось, как посол стоял среди простого народа в ледяной луже. А в Швейцарии главная и максимально ценимая добродетель — скромность.  

Мы налили еще по одной, и Пьянка сказал: “Ближайшие четыре года резиденция посла Швейцарии в Риме — ваш дом”. Это было потрясающе — на огромной машине со швейцарским флагом (шофер в белых перчатках) ехать в Колизей.
 
Дело не в сигарах, не в белых перчатках шофера. Тексты, увы, приходится объяснять.

Тогда цензура не позволила сказать прямо: власть и в воскресенье, и в понедельник лишила людей возможности приехать на метро. (Автовладельцев было в разы меньше.) Власть отменила остановки метро и сняла с маршрутов троллейбусы на Комсомольском проспекте, чтобы затруднить людям путь к гробу Сахарова; чтобы пожилые сто раз подумали, пройдут ли они несколько километров по льду; чтоб все, кто колеблется, остались дома. Чтобы людей было поменьше.
Но тогда, в 1989-м, читатели и так поняли, что означают фразы про механический голос, объявляющий “…поезд проследует без остановки”.  

А теперь нет никакой уверенности, что правильно поймут историю про Пьянку — а-а-а, понятно: кофе, сигары… Нет, это — о мотивах власти.  

Одна страна назначает человека послом в престижную страну за то, что молча стоял в ледяной луже. Другая страна делает послами тех, кто построил себе дворец за 50 миллионов долларов, украденных из бюджета; или политически грамотно обсчитался на выборах, а потом политически грамотно по ошибке сжег бюллетени; или ограбил пенсионеров и вздул цены на лекарства ради бизнеса жены… Опозорился, проворовался — в послы! — представлять Россию там, где очень хорошо знают (проклятые шпионы!), кем был и какими подвигами прославился новый посол.

Аргументы власти при назначении послов у нас и в Швейцарии — разные. Власть наша носит часы, сделанные там, где высшая добродетель — скромность, а ведет себя так, будто высшая добродетель — наглость.  

В 1989-м разносолы нам были в диковинку. А теперь у нас самих ликеров, сигар и паштетов — …опой жуй. Полно лидеров, вождей, цветет всякое и называет себя элитой. Но вакансия “Совесть нации” остается свободна.

Свято место пусто не бывает? Увы, еще как бывает!