В октябре 2001 года мы рассказали о случившемся (“Трупное детство”), но тогда следствие только началось.
В июне Московский городской суд рассмотрел дело об убийстве детей, и теперь мы имеем право рассказать о том, что же произошло в тот день в квартире на улице Алабяна.
Родители Оли, Ксюши и Кирилла никогда не дружили семьями, но их дачи разделял общий забор, и дети росли вместе, вместе на велосипедах, на речку, устраивали костры, ставили спектакли.
В последние дни августа Кирилл Белозеров попросил Олю Михееву помочь выбрать букет цветов для девочки, за которой он ухаживал летом, — он хотел попрощаться как настоящий мужчина.
Букет был куплен и подарен.
Но Ольга Александровна Михеева не знала, к сожалению, что у Кирилла были и другие мужские проблемы. Еще весной Кириллу понадобились деньги на аборт для четырнадцатилетней подружки. Эти деньги он занял у Оли Михеевой, которая незадолго до того продала свой скейт.
По словам одноклассников и учителей, Оля Михеева была исключительно справедливым человеком. А у Кирилла были сложные отношения с ровесниками. Всех страшно возмутило то, что Кирилл позволял себе рассказывать о девочке, которой понадобились деньги на аборт. Поражало и то, что он говорил о собственной матери. Оля была единственным человеком, который постоянно его защищал и поддерживал, что бывает не так часто среди молодых людей переходного возраста.
Оля не торопила Кирилла, но ее стало возмущать то, что он сам даже не заговаривал о возвращении денег. И вот 5 сентября Кирилл звонит Оле и говорит, что им нужно встретиться. Причем срочно.
Олина мама слышала, как девочка разговаривала с приятелем по даче. Она несколько раз повторила: “Если это касается меня, говори сейчас...” Условились, что Кирилл приедет на другой день, то есть 6 сентября.
И он приехал.
Из определения Московского городского суда: “Белозеров Кирилл Витальевич в процессе ссоры на почве личных отношений 6 сентября 2001 года напал на сестер Михееву О.Н. 1985 года рождения и Быкову К.П. 1995 года рождения и, подавляя их сопротивление, проявляя особую жестокость, взяв в кухне нож, нанес потерпевшей Михеевой О.Н. в присутствии ее родной сестры Быковой не менее 34 ударов ножом... После этого... через десять минут он нанес Быковой К.П., находящейся в беспомощном положении, еще не менее 28 ударов ножом.
После смерти потерпевших Белозеров похитил из квартиры принадлежавшее потерпевшей Михеевой О.Н. имущество: телефон “Сименс”, аудиоплеер и 100 долларов США. Затем Белозеров не установленным способом поджег квартиру и скрылся”.
Кирилл ободрал обои, включил все электроприборы, оставил на гладильной доске утюг подошвой вниз, оставил включенными все горелки газовой плиты и электродуховку, а потом поехал домой.
Очевидно, его беспокоила единственная проблема: алиби. Поэтому он зашел к приятелям и рассказал им, что гулял на Поклонной горе и на спор нырнул в фонтан в одежде. Выиграв спор, он получил телефон и плеер, но теперь нужно высушить одежду, а то дома попадет. Ему дали утюг, и он высушил свитер. Свитер действительно был мокрым — ведь пришлось отстирывать кровь.
Суд признал Белозерова больным и направил на лечение.
Закон запрещает разглашать название болезни.
* * *
Известно, однако, что людей, совершивших убийство, тем более жестокое, принято направлять на психиатрическую экспертизу, которая должна установить, виноват ли человек в том, что он сделал. Экспертное заключение поступает в суд. Только суд может признать человека невменяемым — это будет означать, что в момент совершения инкриминируемых ему деяний он не понимал, что делает, и не мог руководить своими действиями. И только суд уполномочен государством направлять такого человека на принудительное лечение.
С этого момента между обществом и человеком, который признан больным, опускается занавес. И общество, то есть мы с вами, не имеет никакого понятия о том, что происходит за этим занавесом. Однако происходящее там имеет значение для находящихся по эту сторону. Причем для всех без исключения. Родственников больного волнует его здоровье и то, когда он вернется домой, а нас с вами интересует, опасен ли этот человек для жизни на свободе.
Ведущее экспертно-психиатрическое учреждение России — Институт имени Сербского — разработал специальную методику, согласно которой больные, поступающие на принудительное лечение, делятся на две группы: с продуктивно-психотическими и негативно-личностными явлениями.
Если объяснять примитивно, то в первую группу войдут люди, находящиеся в состоянии психоза, бреда, действующие под влиянием “голосов”, которых они не могут ослушаться. Нарастание болезни у таких людей очевидно для окружающих и врачей. Именно такие больные могут появиться на людях в странном виде, именно они имеют обыкновение кричать, разговаривать с Иваном Грозным по телефону, именно они могут принять идущего им навстречу человека за крокодила и будут защищаться до последней капли крови. От того, кого они приняли за крокодила. Именно таких людей в просторечии именуют “психами”, и никто не сомневается в том, что они больны.
Вторая группа состоит из людей, внешне ничем не примечательных. Они совершают правонарушение не под влиянием болезни — бред, психоз, галлюцинации и пр., — а в результате того, что болезнь коренным образом изменила их личность. Но изменила внутри. И до поры до времени эти изменения мы принимаем за индивидуальные особенности человека: он может быть медлительным, вязким в общении, эмоционально тупым, часто злобным. Но близкие привыкают к этим особенностям и не обращают на них внимания. Когда болезнь нажмет на спусковой крючок — неизвестно. Но эти люди не бредят, не ходят по улицам голыми, внешне они ничем не отличаются от других, и именно о таких людях обычно судачат, что они здоровы, а экспертное заключение о болезни куплено родственниками.
В психиатрических больницах, где проводится принудительное лечение, вторая группа составляет приблизительно 75% от общего числа больных.
С пациентами из первой группы все более или менее ясно. С большинством их проблем современная медицина, можно сказать, справляется удовлетворительно.
Иначе обстоит дело с больными из второй группы.
Лечить их, по сути дела, не нужно. Речь идет о коррекции, которая достигается применением транквилизаторов и легких нейролептиков, а в основном многочисленными методами реабилитации. Таких людей надо не столько лечить, сколько содержать. То есть создать такой образ жизни, при котором они будут постоянно и продуктивно заняты: посильной работой, чтением книг, рисованием, вышиванием и пр.
И возникает вопрос: сколько нужно посмотреть фильмов, вышить салфеток и вскопать грядок, чтобы можно было обратиться в суд с вопросом о прекращении принудительного лечения?
Статья УПК звучит примерно так: суд прекращает принудительные меры медицинского характера в случае такого психического состояния лица, при котором отпадает необходимость в применении назначенной меры. По существующему закону врачи могут обратиться в суд с просьбой об отмене принудительного лечения на другой день после поступления больного в клинику. То есть вопрос о сроках пребывания в несвободе государство возложило на врачей. Почему?
Дело врачей — лечить. Все прочие вопросы должен решать суд.
Осталось выяснить: как?
* * *
В московской городской психиатрической больнице №5, которую москвичи называют “Белые Столбы”, находился на принудительном лечении человек, назовем его Николаем. Этот Николай, добрый человек, о котором родственники и сослуживцы не сказали ни одного худого слова, как-то вечером ехал на электричке домой. В тот вечер на работе была какая-то пирушка, и неожиданно он напился, хотя все в один голос говорили, что пил он только по праздникам и всего лишь символическую рюмку. На платформе он подошел к незнакомой девушке, о чем-то заговорил, вытащил ее на рельсы, избил и через влагалище вырвал рукой три метра кишок. Девушка умерла. А ведь ехал Николай к любимой жене и любимому ребенку.
То, что с ним произошло, называется “патологическое опьянение”.
Эксперты поставили диагноз “хронический алкоголизм”.
Уже через несколько часов после нападения Николай ничего не помнил и не притворялся, действительно не помнил, потому что человеческий организм требует защиты от этого ужаса, и природа вытеснила из сознания все или почти все его следы.
Два года он молчал, а потом начал спрашивать врачей, когда его выпишут. И не потому, что считал себя не виноватым — он верил врачам, которые рассказали ему, что он сделал, — а потому, что видел, как один за одним больницу покидают люди, совершившие еще более страшные поступки. Один ушел через два года, другой через три. Чем он хуже?
Считается, что патологическое опьянение не повторяется.
Очень хорошо.
Домой он ушел через четыре года. То есть выходит, что под стражей Николай находился приблизительно столько же времени, сколько отбыл бы по приговору суда в колонии.
Вы спросите: при чем тут колония? Там находятся здоровые люди, а он болен. Но всякий ли больной не отдает отчета в своих действиях? И еще: убитый не воскреснет от того, что его лишил жизни пациент психбольницы. Убийство и диагноз убийцы — два отдельных горя.
* * *
Суд получает медицинское заключение, в котором значится: в настоящее время Иванов опасности не представляет. То есть — сегодня не представляет. А что будет завтра, никто точно сказать не может.
А еще есть статистика, согласно которой на повторное принудительное лечение возвращается около 60% больных.
Судебная психиатрия, как и психиатрия вообще, зачастую субъективна. Не существует инструментальных методов определения психического состояния человека, а есть опыт человечества, зафиксированный в научных трудах На сумму этого опыта и опирается врач, когда дает свое заключение. Статистика — это опыт, воплощенный в цифры. А есть еще опыт наблюдений. Он говорит о том, что, с одной стороны, от психических болезней не вылечиваются, а с другой стороны — что у психически больных бывают длительные периоды относительного здоровья. Называется это ремиссией, и в период ремиссии многие люди отдают себе отчет в том, что они делают. Недаром же эксперты Института имени Сербского некоторых психбольных признают вменяемыми на момент совершения правонарушения. И тогда эти люди — да, психически больные, но находящиеся в состоянии длительной и стойкой ремиссии, — в случае, если их вина доказана, отправляются в колонию. Там они — наравне со всеми, но в случае обострения болезни их направляют на лечение. Как и людей, которые заболевают, например, туберкулезом или СПИДом.
Заместитель главного врача московской городской психиатрической больницы №5 Юрий Тевьевич Каганович убежден в том, что среди их пациентов очень много таких, кто вполне “мог бы стоять у большого дерева с большой бензопилой”. То есть находиться в колонии. Сорок лет работы в психиатрической больнице дают право на такого рода суждения.
* * *
По большому счету, в ситуациях, о которых идет речь, два вопроса преобладают над всеми возможными.
Первый: могут ли врачи гарантировать, что человек, прошедший лечение в психиатрической больнице, не представляет опасности для общества?
Второй: может ли общество позволить себе не реагировать на тяжкие преступления?
Первый вопрос — практический, второй — библейский.
Вот что сказал по этому поводу доктор Каганович:
— Принудительное лечение по сути имеет две цели: лечить больных и защищать общество от их опасных действий. Все наши больные говорят, что больше они ничего плохого не сделают. И говорят искренне. Но никто на свете не может утверждать, что преступление не повторится. А преступления наши больные совершают страшные. Да, со мной многие не соглашаются, но я считаю, что есть такие пациенты, которых следует держать в больнице всю оставшуюся жизнь в силу тяжелейших деяний и невозможности предотвратить повторение. Помните, мы говорили о двух условных группах, на которые делятся наши больные? Так вот, нарастание болезни у первой группы можно проследить и вовремя положить человека в больницу. У него начинаются головные боли, нарушается сон либо что-то другое. Все эти признаки довольно хорошо описаны, и известно, как с этим бороться. Но в случае негативно-личностных расстройств нельзя определить, когда произойдет обострение и когда психически больной человек взорвется из-за того, что кто-то наступит ему на ногу в трамвае. Здоровый огрызнется или огорчится, в зависимости от темперамента. А больной — как крайний вариант — убьет обидчика да еще пятерых свидетелей в придачу.
Вот типичный пример: два брата, сестра и еще несколько подростков много лет убивали в Измайловском парке бомжей и пьяниц. На счету одного пятнадцатилетнего подростка пять трупов. Вот что с ним теперь делать? Мы обязаны учить его по школьной программе и поддерживать состояние ремиссии. Это все. Он, конечно, растет, взрослеет, но у него уже закреплен стереотип поведения в определенных ситуациях. А стереотип — это не вредная привычка, от которой можно избавиться, он укореняется на уровне подсознания, руководить которым, как известно, почти невозможно.
Когда в нашей больнице была комиссия ВОЗ, главный судебный психиатр США сказал мне, что в Америке психически больные, совершившие убийство, практически не выходят на свободу. И не только потому, что невозможен прогноз, а потому что суд считает, что за подобное деяние больной человек должен находиться в больничной изоляции всю оставшуюся жизнь. Не врачи так считают, а суд. Именно суд должен, на мой взгляд, определять срок принудительного лечения.
* * *
Во всех психиатрических больницах, которые осуществляют принудительное лечение, пациенты отчаянно сражаются за свои гражданские права. Их всегда интересует, почему они не могут голосовать. Их нельзя заставить вымыть пол в отделении — они твердо знают, что на это есть уборщицы. Специальный персонал отвечает за оформление ему пенсии, инвалидности, за сохранение за ним жилой площади. В приговоре суда, который он будет хранить дома вместе со всеми важными бумагами, будет написано, что суд освободил его от уголовной ответственности как лицо, совершившее общественно-опасное деяние в состоянии невменяемости.
Он не будет поражен в правах. Разве что в одном-единственном — в праве отвечать за свои поступки.
И не надо думать, что в нашей стране решение этой задачи носит исключительно гуманитарный характер. Вовсе нет. Суть, как всегда, в цене вопроса.
В качестве примера обратимся все к той же больнице №5, тем более что это единственная в стране психиатрическая больница, которая занимается исключительно принудительным лечением.
Итак, построена она при последнем русском царе на 1000 больных, а содержится в ней сегодня 2000. Причем каждую неделю из Бутырской тюрьмы и других СИЗО туда привозят не менее 20 новых больных. Значит, надо выписать 20 или класть их друг на друга. Может, и клали бы — куда деваться, но в год здесь происходит примерно 1000—1200 драк больных между собой и около 300 нападений на персонал. При этом персонал абсолютно не защищен, поскольку нет никаких государственных документов, регламентирующих этот вопрос. Охрана-то в больнице есть, но у нее недавно отобрали все “профессиональные инструменты”. Потому что гуманизм. А то, что медсестру убили, врачу выкололи глаза, а недавно дежурному врачу возбужденный больной сломал нос — это как плохая погода. Завтра пройдет. А послезавтра больной встанет в угол, возьмет в руки железную палку — и что с ним делать? Громко читать стихи о родине, авось одумается? Здесь чудес не бывает.
В Америке в подобных больницах существует юридический защитник медицинского персонала. Там “Педагогическую поэму” Макаренко, видно, еще не перевели.
Содержание одного больного на принудительном лечении в год стоит приблизительно 70 тысяч рублей, то есть чуть больше 2000 долларов.
Какие это больные?
Основная масса страдает психическим заболеванием свыше пяти лет. Портрет среднестатистического “принудчика”: это мужчина социально активного возраста, уже судимый или находившийся на принудительном лечении, совершивший преступление против личности. И таких больных в России около 15 тысяч. И Россия бы не обеднела, если бы обеспечила им достойное содержание и нашу с вами безопасность.
* * *
Человек, который совершил два убийства, вернется из больницы домой скорее всего примерно через два года.
Поскольку суд не определяет срок его содержания в больнице, этот срок вынуждены определять врачи, которые делают что могут. Но могут они не все. Они не строят новых больниц, и они не юристы, и не их дело решать, сколько должен находиться под замком человек, совершивший преступление.
— Не преступление! — одернет нас юрист. — Больной совершает общественно опасное деяние.
Вот оно что. Убийство двух детей, оказывается, нельзя называть преступлением.
А если так — значит, мы не отличаем жизни от смерти. Мы, то есть государство, не тверды в основных понятиях. Не овладели азбукой.
Вопрос о том, сколько лет держать за забором — не за решеткой! — убийцу, не только практический, но и нравственный. И важно не только то, что человек больше никого не убьет. Родственники убитых будут знать: общество понимает, что произошло.
И тогда возникает право произнести слово “справедливость”.
И если оно не имеет значения, зачем ходят по судам родственники убитых? Убитых не вернешь, а они ходят, ходят, ходят...
Зачем?
Чтобы небо не упало на землю.
* * *
Так что же все-таки делать?
Посмотреть проблеме прямо в глаза.
Можно строить гоночные трассы, центры развлечений, вкладывать деньги в конкурсы красавиц — не можно, а нужно. Но сначала стоит позаботиться о том, чтобы на праздник не пришел совершенно здоровый на вид человек с пузырьком серной кислоты. Ему ничего не будет — но не будет и праздника.
Сколько стоит клиника с просторными палатами, трудовой мастерской, спортивным и кинозалом, с бассейном и морковными грядками, а главное — обнесенная забором в два человеческих роста, как в знаменитой английской психиатрической лечебнице, куда врачи со всего мира ездят на экскурсии, — сколько стоит точка опоры?
Ведь не дороже жизни двух убитых девочек.
“Несправедливость перенести сравнительно легко: что нас ранит по-настоящему — это справедливость”. Генри Луис Менкен.
Мировая практика
В марте 2002 года Верховный суд США отказался рассматривать апелляцию Теодора Казински по прозвищу Унабомбер. Таким образом, фактически был поддержан обвинительный приговор человеку, который много лет держал в страхе всю Америку. Он отправлял по почте самодельные бомбы, от взрыва которых три человека погибли и 23 — стали инвалидами. Казински был признан невменяемым и приговорен к пожизненному заключению.
В ноябре 2000 года немецкая полиция провела специальную операцию, в которой принимали участие 600 полицейских и были задействованы вертолеты. В результате операции был задержан сбежавший в шестой раз психически больной Франк Шмекель. Шмекель в 1995 году был осужден на 14 лет лишения свободы за попытку убийства и многократное изнасилование детей.
В июне 2001 года в класс престижной школы при Осакском университете ворвался человек и стал наносить удары 15-сантиметровым кухонным ножом. За 20 минут Мамору Такума убил 8 детей и ранил 13 школьников и одну преподавательницу. После ареста выяснилось, что Такума заранее спланировал это преступление, а потом собирался симулировать психическое заболевание, чтобы избежать наказания. В настоящий момент власти Японии обсуждают проект пересмотра закона о психически больных правонарушителях. Премьер Японии Дзюнъитиро Коудзуми решительно высказался за исправления в законодательстве, которые помогут избежать случаев возвращения психически нездоровых правонарушителей в общество.
Летом 2002 года в Великобритании было совершено зверское убийство двух девочек. С самого начала было очевидно, что заманить девочек могли только люди, с которыми они были хорошо знакомы и которым доверяли. Убийцы в скором времени были найдены. Йан Хантли работал в школе, где учились девочки, воспитателем. Он оказался психически больным. То же самое можно сказать и о его сообщнице, 25-летней учительнице Максин Карр. Убийство девочек Холли Уэллс и Джессики Чэпмен явилось причиной обращения к правительству Великобритании с требованием восстановить смертную казнь. В настоящее время в Англии действует статья 2 Закона об убийстве, согласно которой психическая болезнь является смягчающим обстоятельством в деле об убийстве, и суд в таком случае выносит решение о помещении преступника в больницу или назначает опеку. В настоящее время большинство политических деятелей страны и общественность призывают к восстановлению смертной казни даже в отношении психически больных правонарушителей.
